Возвращение домой - Александра Турлякова

Эта женщина — они даже имени её не знали — была единственным представителем всего народа гриффитов и единственным жителем посёлка, который вступил с ними в маломальский контакт. Хотя, какой там контакт?..

Она проводила их в этот дом, следила за очагом, приносила еду, забирала посуду. Сама ни о чём не спрашивала, даже заговорить первой не пыталась. Никакого лю-бопытства, ни капельки удивления! Но при этом была полна дружелюбия и почти-тельности к гостям.

Это гостеприимство было заметно и в том, что выделили им жилой дом, из кото-рого сами хозяева выселились поспешно, даже не оставив никаких следов своего пребывания. Всё это казалось довольно странным, ведь в деревеньке этой две трети всех домов стоят заброшены. Им бы в их положении и любого угла хватило, лишь бы крыша над головой была, но оказаться, как объяснял Кордуэлл, значит, оскор-бить хозяев, обидеть весь посёлок.

Гриффитка словно и не замечала их взгляды, перемещалась по дому свободно, неслышно ступала по полу, по травяным коврикам, почти полностью застилающим пол. Заметно скучала: долго смотрела в окно, на мокрый сумеречный лес, задёрнула шторочку, прошла к очагу, грея озябшие руки. Плавные, грациозные движения, легкая походка. За каждым, даже случайным движением было приятно наблюдать — глаз радовался.

И всем этим она сильно напоминала Джейку мать. Этой красотой, пластикой, внутренним спокойствием, без суеты, без лишних движений.

И эта одежда. Длинное платье без рукавов, явно не по погоде, скреплённое на плечах пряжками; широкий, сделанный вручную пояс до пола со сложным рисун-ком из синего, белого и чёрного цветов.

Вдруг будто вспомнив о чём-то, женщина подхватила тёплую накидку, на ходу скрепила её на груди пряжкой, не сказав ни слова, вышла.

И тогда только они все четверо перевели дух, расслабились, принялись за еду. Рыба и тушёные овощи. Ели какое-то время молча, даже ложками не стучали, пока Алмаар вдруг не психанул, отталкивая от себя тарелку:

— Надоело!.. Одно и то же каждый раз! Ненавижу рыбу…

Они разом повернули головы в его сторону, подумали одновременно: опять этот Алмаар чем-то не доволен.

— Зря ты так, — Дик заговорил первым и был на удивление спокоен, — Рыба для них — высший знак уважения. Они подают её только гостям, и сами едят лишь по боль-шим праздникам… Если не съешь — обидишь… И сильно…

Алмаар сидел, подперев щеку ладонью, смотрел на Дика исподлобья, как приве-редливый мальчишка.

— Но ведь третий раз подряд… — возмутился слабо, с отвращением глянул в тарел-ку, — Хватило бы и одного…

— Раз ты гость, они будут кормить тебя рыбой до тех пор, пока ты здесь. — Дик вы-прямился, положил на стол ложку, снова посмотрел на Яниса.

— Никто тебе ничего другого не предложит. Радуйся, что вообще кормят… — Мо-ретти сидел в дальнем углу, у края стола, но видел Алмаара со своего места пре-красно и, пользуясь тем, что тому его не достать при всём желании, поддеть Яниса пытался словом и взглядом, — Не голодал давно, да? А я думал, мы все одинаково…

— Ты бы думал лучше про себя! — перебил его Алмаар. Он разозлился мгновенно. "Вот и новая парочка смертельных врагов, — Отметил Джейк устало, — И почему этот Алмаар не может жить без проблем? Вечно что-нибудь себе находит… Хотя, и Ма-рио — не подарок… Специально злит… А в первый день друзьями были!"

Моретти шевельнулся, поставил деревянный стакан на стол, чуть такану не вы-плеснул, вот-вот ещё что-то скажет, и опять что-нибудь такое, чтоб Алмаара побе-сить. Джейк не стал его дожидаться, заговорил первым:

— Мы сегодня весь день отдыхали, отсыпались, отъедались, форму высушили… Отдохнули, одним словом. Но на эту ночь оставаться здесь опасно… Мы слишком легко отделались. Как-то подозрительно всё это… уходить надо отсюда, вот к чему я клоню, и чем быстрее, тем лучше.

— Да, прямо сейчас, после ужина! — согласился Дик.

— Ночью? Опять таскаться по лесу ночью?!! — Алмаар стремительно вскочил из-за стола, поддерживая простреленную руку, — Зачем? Мы пойдём утром — это лучшее…

— Лучшее? — Кордуэлл оборвал этот поток возмущения ироничной усмешкой. — Реку лучше всего переходить ночью — меньше вероятность наткнуться на патруль…

— Какая река, к чёрту? Я же сказал: мы идём на рудник! — Янис стоял посреди ком-наты, глядел на них сверху, зло сверкая глазами. Левая рука на поясе, правая — вдоль тела.

— Слушай, это уже решённый вопрос: мы все возвращаемся в город. — Джейк смот-рел на Алмаара исподлобья, крутил в руке деревянный стакан с тончайшими стен-ками.

— И вообще, откуда этот командный голос? "Я сказал!" — Моретти передразнил Алмаара и, заметив, как тот побледнел от ярости, хохотнул себе под нос.

— Заткнись! — Янис круто повернулся к нему, рука заныла от резкого движения, и эта боль заставила забыть о ругательствах, готовых сорваться с языка. Он только зубами чуть скрипнул, полосонул по лицу Моретти раздражённым взглядом, словно тот был виноват в этой боли. Кордуэлл выпрямился, сложив обе руки на столе, смотрел, как и остальные, сердито, недовольно.

"Да к чёрту вас всех!" — Янис отвернулся демонстративно, встал к ним боком.

— Янис, ты лучше сядь и доешь свой ужин, — предложил Джейк довольно друже-любно. Он один, кажется, как всегда был поразительно спокоен и сдержан, — а потом мы поблагодарим хозяев за оказанное гостеприимство и тихо уберёмся отсюда.

— Я не пойду с вами через реку. — Во взгляде Алмаара угадывалось не только одно упрямство, но и решимость. Странно было видеть в нём это качество, ведь раньше он был так настойчив лишь при защите своих личных интересов или своей жизни. А сейчас? Взорванный рудник — что он сможет изменить в его жизни? Чем он так важен ему, если гонит вперёд за новыми трудностями, опасностями, возможно, за смертью? Неужели смерть капитана не даёт ему покоя?

— Дело твоё! Принуждать мы не собираемся… На себе тебя через реку никто не потащит, — Кордуэлл не удержался от предательского вздоха облегчения. — Иди один… Только нас не впутывай…

— И пойду! — Решимости Алмаару было не занимать. Хотя нет, здесь одно лишь сумасбродство. — А вы, если хотите, уходите сейчас… Как сами решили!

— Ни разу ещё такого дурака не видел! — снова отозвался из своего угла Моретти. Алмаар ответить не успел, осёкся, да и все они замолчали, когда гриффитка — всё та же! — появилась на пороге. Она прошла к столу, принялась собирать посуду, замет-но удивилась, взяв в руки тарелку с нетронутой едой.

— Тысяча извинений, леди! — Алмаар, стоявший от женщины в метре, улыбнулся, встретив её недоумевающий взгляд. Та тоже улыбнулась, но как-то смущённо, ви-димо, не поняла ни слова и теперь не знала, что сказать. Ей помог Кордуэлл, он неплохо говорил по-гриффитски, но знал мало слов, хотя изъяснялся понятно.

Извинения, целая куча извинений и каких-то малосодержательных слов; "плавал" он сильно, но понять это могла лишь гриффитка. И Джейк. Он слушал Дика, чуть склонив голову и скрывая улыбку, слушал все эти извинения и оправдания. Прият-но было просто слушать эту речь, её плавность и мягкость, даже какую-то музы-кальность. Она не терялась даже в сбивчивых ответах Кордуэлла. Самому же лень было вмешиваться, не хотелось напрягать память, вспоминать слова, открывать рот, даже языком шевелить… Какое-то приятное сонное оцепенение, словно смотришь на всех со стороны, словно следишь издалека… На эту женщину, в которой всё больше и больше читалось что-то от матери: в фигуре, в лице, в манере говорить и держаться, в непринуждённом наклоне головы. Джейк выискивал, примечал эти чёрточки, старался запомнить, и радовался им, как ребёнок. И всё спрашивал себя каждый раз: неужели ты раньше ничего этого в матери не замечал, ведь в ней столько от гриффитов?!!

Джейк молчал и понимал, что, если заговорит, обратит на себя внимание, это ощущение родства исчезнет. Он сразу увидит, что никакая она не мать и ничего в них общего, а это просто бред, наваждение усталого сознания. А так приятно было хоть на момент почувствовать себя маленьким, вспомнить детство, словно заново пережить то время, когда мать учила его своему языку, рассказывала сказки, пела песни. Он ведь и не понимал тогда: зачем ему этот язык? И что это за язык вообще? И откуда он известен матери? А всё оказалось так просто!.. Я часть этого мира! Должен быть близок этим людям. Гриффитам! Я и сам гриффит наполовину… А все гриффиты, которых увидел в этой деревне, — одна эта женщина, так похожая на мать… А где же тогда остальные? Они что, боятся нас? Нас и меня — тоже!.. А ведь я совсем не думал о страхе, о страхе при первой встрече с ними…

Дверь за гриффиткой громко хлопнула, Джейк даже вздрогнул, очнувшись. Оки-нул взглядом комнату, словно видел её впервые: бледные шторочки на больших окнах, какие-то гобелены по стенам, четыре кровати под яркими одеялами. Взгляд задержался только на очаге, а окончательно остановился на Алмааре, всё также стоявшем посреди комнаты. Тот, проводив женщину взглядом, удручённо вздохнул и вдруг произнёс с нежностью, поразившей всех, кто его слышал: