Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин

Америку, это расширение не было таким масштабным, как сейчас, когда вместо измеримой Земли, чья ничтожная историческая летопись исчисляется веками, мне нужно было попытаться осмыслить бескрайнюю вселенную и непостижимую бесконечность времени.

Чем глубже я постигала великий замысел природы, тем прекраснее она мне казалась. Прежде я любила природу за зрелищность – пылающие закаты, свирепые бури, буйство лета, снежное чудо зимы. Теперь, впервые, моё сердце радовалось микроскопическому совершенству одинокого цветка. Гармоничный шёпот осеннего леса распадался на сотни отдельных мелодий – треск упавшего жёлудя, снование белки, редкое стрекотание сонного сверчка и мягкое падение сквозь густую листву спелых сосновых шишек, каждая из которых издавала свою ноту в ароматном лесном воздухе. Внешний мир растянулся во всех измерениях, неодушевленные предметы оживали, живые существа обретали величие.

Нет двух людей, которые придавали бы одинаковую ценность одной и той же вещи, так что вполне возможно, что я хвастаюсь тем, как мою жизнь обогатило изучение естественной истории перед человеком, которому это абсолютно безразлично. Достаточно вспомнить о моей собственной ограниченности в этом вопросе, прежде чем история о пауке обострила мои чувства, чтобы понять, что эти признания любителя природы могут наскучить любому, кто их читает. Но я не притворяюсь, что беспокоюсь о читателе в этот момент. Я не тешу себя надеждой, что смогу объяснить ближнему, насколько ценен для моей души зимний восход солнца, но я знаю, что моя жизнь стала лучше с тех пор, как я научилась различать бабочку и мотылька; что моя вера в людей укрепилась от того, что я наблюдала за возвращением певчих овсянок весной; и я ещё более убедилась в бессмертии, потому что лелеяла зимнюю ряску на своей лужайке.

Те, кому наибольшее интеллектуальное и эмоциональное удовлетворение приносит изучение природы, склонны и за решением своих духовных проблем тоже обращаться к науке. Именно так было и со мной. Задолго до того, как я познакомилась с естественной историей, я с тревожным ощущением потери покоя осознала, что вопросы, которые, как я думала, были решены много лет назад, начали терзать меня снова. В России я исповедовала предписанную религию, во мне было мало веры и множество сомнений относительно устройства Вселенной. Приехав в Америку, я легко отбросила религиозные обряды, к которым я и прежде относилась несерьёзно, и мне было вполне достаточно позаимствовать у отца несколько новых фраз для объяснения тайны происхождения жизни. Пролетели напряжённые годы, когда я с утра до ночи была вовлечена в процесс американизации, и у меня не возникло ни единого вопроса, на который мои книги или учителя не смогли бы ответить в полной мере. Затем наступило время, когда мои обычные девичьи дела автоматически завершились, и у меня снова появилось свободное время, чтобы оглянуться вокруг. Этот период совпал с моим подростковым возрастом с характерными для него резкими сменами настроения, и я быстро запуталась в сети сомнений и вопросов, что типично для взрослеющей девочки. Я снова задалась вопросом: откуда я взялась? И выяснилось, что я ничуть не мудрее реба Лебе, которого я презирала за его невежество. После стольких лет учёбы и жизни в Америке я не могла дать лучшего ответа на свои неотложные вопросы, чем учитель моего детства. Как появился наш прекрасный мир? Существует ли Бог, в конце концов? И если да, то каков был Его промысел, когда он создал меня?

Я всегда поступала так – если я чего-то хотела, то моя повседневная жизнь превращалась в погоню за этой целью. «Вы видели то сокровище, которое я ищу?», – спрашивала я у каждого встречного. И если предметом моих желаний был Бог, то я заставляла всех своих друзей искать доказательства Его существования в своих сердцах. Я спрашивала всех мудрых людей, которых знала, что будет с ними после смерти, и если ответ мудрых меня не удовлетворял, я обращалась со своим вопросом к простым людям, и прислушивалась к тому, что говорят дети во сне.

Тем не менее, мой ум по-прежнему настоятельно требовал ответов на свои вопросы. Буду ли я всю жизнь испытывать голод и задавать вопросы? Я сетовала на своих учителей, которые забивали мне голову фактами, но не давали мне ни крошки духовной пищи. Я винила звезды за их молчание. Ночи напролёт я размышляла о тщетности познания и молила об откровениях.

Порой меня целыми днями одолевала химера сомнений, мне казалось, что едва ли стоит жить вообще, если я никогда не узнаю, зачем я родилась и почему я не могу жить вечно. Будучи в одном из таких меланхоличных настроений, я услышала, что один мой друг, выдающийся литератор, которым я искренне восхищалась, ненадолго приезжает в Бостон. Невиданная снежная буря накрыла Новую Англию за несколько часов до прибытия поезда моего друга, но мне так хотелось его расспросить, что я проигнорировала погодные условия и пробиралась к железнодорожной станции сквозь высокие сугробы под натиском дикого ветра. Там я чуть не умерла от усталости в ожидании поезда, который задерживался из-за пурги. Но когда мой друг вышел из одного из покрытых ледяной коркой вагонов, я была вознаграждена, поскольку метель отпугнула журналистов, и великий человек смог уделить мне своё безраздельное внимание.

Несомненно, он понял, насколько важен был для меня этот вопрос, видя, какие усилия я приложила, чтобы как можно скорее с ним увидеться. Он выслушал меня очень спокойно, и ответил на мои вопросы с максимальной честностью, на которую способен думающий человек. Ни слова из того, что он сказал, не осталось в моей голове, но я помню, что ушла с ощущением, что всё-таки вполне можно жить, не зная всего, и что я, возможно, даже попытаюсь быть счастливой в мире, полном загадок.

Такими способами, как этот, я стремилась обрести душевное спокойствие, но мне никогда не удавалось достичь большего, чем небольшая передышка. Я уже начинала верить, что только глупые люди могут быть счастливы, и что жизнь может быть довольно сурова к философам, когда в мою жизнь вошёл огромный новый интерес к науке, и разогнал мою хандру, как солнце разгоняет ночную сырость.

Некоторые из моих друзей в Клубе Естественной Истории хорошо разбирались в принципах эволюционной науки и могли направлять меня в моём необузданном стремлении узнать всё за один день. Я торопилась вывести из совокупности отдельных фактов, которые я узнавала на лекциях, формулу окончательного решения всех своих проблем. Несомненно, требовалось и терпение, и мудрость, чтобы сдерживать меня и в то же время удовлетворять моё любопытство, но опять же, мне всегда везло с друзьями. На меня