Мир фантастики 2010. Зона высадки - Павел Корнев

Он отвёл взгляд в сторону. Переплёт книги тут же принял обычный вид.

— Но как же мы вернёмся, Биток? — Леприца сделала едва заметное ударение на слове «мы». — Нагия не позволяет перемещать кого-то, да ещё из подпространства…

— Это потому, что смерты до знакомства со мной не знали, что такое ненависть. По всей видимости, ненавидеть меня у них лучше получается, чем тебя любить…

— Впрочем, как и у нас, — задумчиво сказала Леприца. — Так что? Полетели?

— Ну, нет, командир, — заулыбался Биток, запуская руки в фарфоровый кристаллизатор к курице. — Не знаю, чему там у вас в академии учат, а у нас на флоте еду не оставляют…

Николай Ерышалов

Каратели пьяного поля

Черт, как это у них называется? У-ком? А фамилия нужного нам товарища? Запискин?

— Уком на Николаевскую переехал, — охотно объяснил служащий, с виду — железнодорожник, к которому обратился Георгий за разъяснениями. — Это тебе в центр надо. Товарищ Засыпкин? По продовольствию? Так это прям здесь. Видишь, вагоны под загрузку стоят? Дойдешь до них, свернешь в улицу. Ровно пять минут ходьбы от крайнего рельса. Там еще часовой у подъезда торчит.

Часовой, отставив винтовку, сидя спиной к крыльцу, чистил картошку, стряхивая длинные ленточки шелухи себе на сапог. На очистки косился белый гусак, но не решался приблизиться.

Надо же, гусь. Живой. Жирный. В свободном фланировании по утоптанному, без единого стебля травы, двору.

Еще один фланер, но уже другого класса существ, явно не пролетарий, но всем своим видом пытавшийся сойти за него, прошел по противоположному тротуару и свернул в другие дворы. Преувеличенно беспечно, излишне настойчиво насвистывая навязший в ушах мотив. Который только что, слышал Георгий, гармонист на вокзале наяривал. Что, тоже с вокзала шел? За мной?

Часовой на Георгия не обратил внимания. Заходи, расстреливай советскую власть. Георгий вошел.

В помещении было всего две двери. На левой висел замок. Правая была настежь распахнута. Человек в солдатской, не однажды усердно стиранной гимнастерке, сидел за конторским столом и смотрел на дверь. Вероятнее всего, он Георгия еще в окно увидел. Подойти, что ль, руку пожать? Как у них нынче принято?

— Не вы ль председатель всего этого? — спросил Георгий.

— Засыпкин. Заведующий. Геннадий Егорыч. Чем могу?

— А я Егор Геннадьевич. Первач.

— А-а… Товарищ Первач! А мы тебя только завтра ждали!

Заведующий встал, Георгий тоже шагнул навстречу. Рукопожатие, таким образом, состоялось.

— Это вы напрасно. Я твердо знаю, что вам телеграфировали именно о моем сегодняшнем прибытии.

— Конечно… — несколько поубавил радушия заведующий продовольствием. — Тебе лучше знать… Коль уж ты из чека…

— Я не из ЧК.

— Н-ну… — растерялся завсекцией. Был он не поначальственному суетлив. Возможно, что недавно облачился во власть. — Ну, как там в Питере? — спросил он, видимо, лишь для того, чтоб его «н-ну» не пропало зря.

— И не из Питера.

— Что ж… А предъяви-ка, друг любезный, мандат, — рассердился на свою растерянность заведующий. Приезжий предъявил. — А то был тут один до тебя… Без мандату, — продолжал заведующий Засыпкин, рассматривая документ на свет. — Все в Пьяное Поле рвался. Так я его задержал, две недели у меня в подвале сидел вместе с саботажниками и паникерами. ООБПП… Это что за хрень?

— Особый отдел по борьбе с предрассудками и поповщиной. Знаете, если б я документ подделал, я бы другую аббревиатуру придумал. Но что есть, то есть.

— Что ж это край обгорел?

— Это в схватке с нечистой силой.

Засыпкин тем же придирчивым взглядом, которым мандат рассматривал, оглядел приезжего. Однако ничего, что не соответствовало бы его представлению о подобных борцах, не обнаружил. Кожан, маузер в кобуре. Лет, может быть, тридцать, иль тридцать пять — от силы.

— У меня на девять ноль-ноль собрание продактива, — сказал он, возвратив документ. — Давай-ка перенесем наш разговор на…

— А у меня командировка всего на сутки, — перебил приезжий. — И ни часом более я не задержусь. Так что с вашего благословения или нет, а я тотчас выезжаю.

— На чем? — поинтересовался Засыпкин. — Ладно, двигай стул. Садись. Дело действительно… того… незаурядное. Ты еще не знаешь, но у меня вчера в Пьяном Поле продотряд пропал. Наши ребята с депо, да товарищ Прозапас с тремя матросами из губернии. Всего двенадцать человек на восьми подводах отправились. А вернулись двое всего, живые, но невменяемые. Я их в подвале держу, чтоб не сеяли панику. Остальных мертвыми на тех же подводах назад привезли.

— Десять человек?

— Девять. Плюс местного актива четверо. Тринадцать, значит. А один не нашелся совсем.

— Что же, местные вырезали?

— Эк… местные… Если бы так, я бы и без тебя справился. ЧОН в соседней волости стоит. В Сенькино. Взвод товарища Деримедведева. Только команды ждет, чтобы Поле атаковать. Да я попросил приостановить акцию до твоих разбирательств. А пока он прием фуража от населения производит.

Из открытых дверей понесло махорочным дымом. Видно, собирался актив. Засыпкин встал и закрыл дверь. Заходил по кабинету. Речь его сделалась торопливей.

— Насчет продразверстки, конечно, сильно роптали. Ибо эта деревня на хлебоотдачу особо туга. С Рождества стали гнать самогон, чтоб, значит, меньше хлеба властям досталось. В каждом дворе, а их более сотни. Дым над банями днем и ночью валит. Варят и пьют. Варят и пьют. В поле никто не вышел. Посев сорван. Чем жить собираются? Осенью по уезду опять недобор.

— Считаете, что банда орудует? В отрыве от местного населения? Без помощи местных банда и недели не просуществует в лесах.

— Банда. Конечно, банда. Отряд упырей. Отборных. Упитанных. И не в отрыве от населения, а непосредственно на его крови.

— Хм…

— Ибо кровь из потерпевших — во всех, начиная с апреля, случаях — до капли бывала выжата. Я так и доложил в губернию. Они, отсмеявшись, проспаться велели. Ну, я проспался и в Питер, в чека. Тогда с губернии Прозапаса прислали, чтоб излишки изъял и одновременно с вампирами разобрался. Да те, вишь, вперед разобрались с ним. Теперь вот твоя очередь.

На слове чека приезжий опять поморщился. На вампира усмехнулся: мол, средние века в июне 1920-го. Однако спросил:

— И давно сии упыри объявились?

— С апреля, я ж говорю. Народ, конечно, тут же в черную запил. От ужаса.

— А сами они изловить их не пытались?

— Они считают, что упырь как таковой неуловим и, даже будучи уловлен, неуязвим. И что эти упыри в наказание посланы. Кара им за злодейство. Они летом семнадцатого разорили усадьбу помещика Воронцова. Хозяев поубивали. Имущество растащили. Особняк подожгли.