Льюис Кэрролл - Нина Демурова

Потом начались волнения из-за фронтисписа. Тенниел предполагал поместить на него свой рисунок с изображением Бармаглота, Кэрроллу эта идея не нравилась, и он решил провести по этому поводу опрос читателей. Он, по словам Коллингвуда, разослал «примерно тридцати замужним приятельницам» послания следующего содержания:

«С этим письмом посылаю Вам оттиск предполагаемого фронтисписа к “Алисе в Зазеркалье”. Мне дали понять, что это чудище слишком устрашающее и может напугать впечатлительных и нервных детей и что в любом случае следовало бы открывать книгу более привлекательным рисунком.

Посему предлагаю решить этот вопрос моим друзьям, для чего были заказаны оттиски фронтисписа.

Перед нами три пути:

1) Оставить эту иллюстрацию в качестве фронтисписа.

2) Перенести ее в то место книги, где напечатана баллада, которую она иллюстрирует, а фронтиспис дать другой.

3) Вовсе отказаться от этой иллюстрации.

Выбрать последнее решение означает принести в жертву огромный труд, затраченный на эту иллюстрацию; делать так без достаточной необходимости не хотелось бы.

Я буду весьма благодарен, если Вы выскажете свое мнение, какой путь следует избрать. Его можно проверить, показав, по Вашему усмотрению, изображение детям».

Матери и дети выбрали второй путь — с фронтисписа Бармаглота убрать, но в книжке оставить. Джон Падни по этому поводу замечает: «Этот единственный в своем роде случай читательского соучастия в творчестве раскрывает нам еще одну особенность личности Кэрролла — его стремление к совершенству и доверие к читателям»[115].

(Я последовала примеру Кэрролла и задала своей внучатой племяннице тот же вопрос: как быть с Бармаглотом? Семилетняя Маруся без колебаний ответила: «Удалить!» Сказать по правде, я удивилась: мне казалось, что современные дети насмотрелись всяких «ужастиков» и ничего не боятся. Я возразила, что эту сказку читают не только дети, но и взрослые, но она стояла на своем. Впрочем, позже, когда этот вопрос был предложен на семейное рассмотрение, Маруся внезапно решила: «Перенести в другое место!» И я сказала: «Знаешь, сам Кэрролл тоже так думал».)

Как ни был Кэрролл занят «Зазеркальем» и иллюстрациями Тенниела, он продолжал внимательно следить за литературой, в частности за творчеством своего любимого поэта Теннисона. В 1870 году Кэрролл, к тому времени уже известный писатель, снова обратился к Теннисону с письмом:

«Дорогой мистер Теннисон.

Прошло уже столько лет с тех пор, как я бывал у Вас в доме, что, боюсь, Вы даже не вспомните мое имя. Пишу Вам по тому же поводу, что и оба раза прежде. Мое глубокое восхищение Вашими творениями (включая и Ваши ранние стихи) должно извинить мою назойливость.

Одно из Ваших стихотворений под названием “Окно” было, кажется, отпечатано для узкого круга лиц. Однако оно переписывалось и распространялось в списках. Один из моих друзей, став обладателем такого экземпляра, в свою очередь преподнес его копию мне. Я пока не прочел стихотворение, но с тем большим удовольствием сделаю это, когда буду знать, что Вы не возражаете, чтобы я сохранил его у себя. Прошу также Вашего позволения показать его моим друзьям. Не смею просить о разрешении дарить им копии с него, хотя я счел бы такое разрешение величайшей милостью».

Очевидно, Кэрролл не догадывался, что затронул тему, весьма болезненную для поэта-лауреата; он еще не раз попадал в трудное положение из-за своей крайней щепетильности и прямоты. К тому же он имел неосторожность напомнить Теннисону, что однажды уже обращался к нему с аналогичной просьбой: речь шла о поэме «Жизнь влюбленного», которую «одна молодая дама, его двоюродная сестра, переписала для себя». Тогда по просьбе поэта он убедил кузину уничтожить копию.

Теннисона сердило распространение неавторизованных списков его стихов. «Жизнь влюбленного» не принадлежала к их числу, но всё же с ней у автора были связаны неприятные воспоминания. Поэма была написана им в 19 лет; напечатав две ее части, он приостановил публикацию. Лишь в 1879 году (Теннисону было уже 70 лет) переработанная поэма вышла целиком, с предисловием, в котором автор объяснял, что ранее приостановил публикацию, ибо «понял ее несовершенство». «Однако один из моих друзей без моего ведома распространил среди наших знакомых определенное количество экземпляров этих двух частей — без сокращений и исправлений, которые я собирался сделать».

Конечно, Кэрролл не мог знать этих подробностей, но всё же ему стоило вспомнить о реакции поэта на его предыдущую просьбу.

Чарлзу ответила миссис Теннисон:

«Сэр.

Не следует тревожить мистера Теннисона просьбой, которая лишь воскресит в нем пережитую досаду и, к тому же, еще добавит новую.

Несомненно, “Окно” распространялось стараниями той же бесцеремонной особы, чье вероломство вложило в Ваши руки и “Жизнь влюбленного”.

Что бы ни предпринимали подобные люди, всякий джентльмен должен понимать, что автор, не предающий огласке свои сочинения, имеет на то основания.

Преданная Вам

Можно понять раздражение Теннисона по поводу списков его неопубликованных стихотворений, однако в данном случае его супруга, написавшая письмо с согласия, а скорее даже по поручению самого поэта-лауреата, зашла слишком далеко. Список двух частей поэмы «Жизнь влюбленного» был сделан кузиной Чарлза с опубликованного самим Теннисоном текста; вряд ли бедная «молодая дама» заслужила звания «бесцеремонной» и «вероломной». Откуда ей было знать, что поэт приостановил публикацию, осознав несовершенство поэмы? Ведь сам он напишет об этом лишь спустя годы. С другой стороны, в последней фразе содержится явный намек на то, что Чарлз повел себя не по-джентльменски. Такое обвинение он не мог оставить без ответа. Свое письмо он адресует Теннисону, а не его супруге; тон его сдержан, но содержание недвусмысленно:

«Позвольте напомнить Вам, что в обоих случаях моя роль была чисто пассивной и что каждый раз я сообразовывался с Вашими желаниями и следовал им. Стихотворение находится в обращении и оказалось в моих руках без всяких действий с моей стороны. При таких обстоятельствах я имею право просить Вас точно определить, в чем именно я нарушил самые строгие требования чести».

Полученный ответ не удовлетворил Кэрролла, и недоразумение не было разрешено, что заставило его послать Теннисону еще одно письмо, уже гораздо более резкое:

«Милостивый государь.

Итак, Вы, как я вижу, сперва наносите человеку оскорбление, а потом прощаете его — то есть сначала наступаете ему на ногу, а затем просите не кричать!