Льюис Кэрролл - Нина Демурова

Насладившись чтением этой удивительной поэмы, викторианский читатель, возможно, невольно задумывался: а не сатира ли это на охватившее в ту пору Англию увлечение столоверчением и прочими попытками связаться с потусторонним миром? Как отмечалось выше, Кэрролл интересовался парапсихологией и не отметал безоговорочно экстрасенсорику. Его «Фантасмагория» — всё же не сатира, а скорее легкое юмористическое повествование, в котором автор в равной степени смеется и над необычным героем, и над рассказчиком, а возможно, и над самим собой.

В сборнике было несколько очень удачных стихотворений. Вот «Мисс Джонс» — горестная история юной девы, назначившей свидание робкому поклоннику и тщетно прождавшей его до поздней ночи:

Так сидела Арабелла и вздыхала то и делоНа сыром, холодном камне и ужасно оробела,Когда кто-то, незнакомый ей совсем,Вдруг промолвил: «Добрый вечер, мэм!И не страшно вам одной? Бродят воры в час ночной…Это что у вас, браслетик? Вероятно, золотой!А колечки? Разрешите… и напрасно вы кричите,Потому что полицейский совершил уже обходИ чаёк на кухне пьет». —«Стой! Держите негодяя! —Завопила Арабелла, руки к небу воздевая, —О, когда решилась я осчастливить Смита,Разве знала я, что стану жертвою бандита?О мой Саймон, как ты мог поступить так гадко?И зачем сидят с кухарками блюстители порядка!»И вопль ее в ночную тьму летел шагов на двести:«Ну почему, ну почему их вечно нет на месте?»[111]

Кэрролл снова прибегает к излюбленной строфе Суинберна, что усиливает юмористическое звучание стишка.

В стихотворении Poeta fit, non nascitur[112] Кэрролл переворачивает известное изречение Цицерона: Oratores fiunt, poetae nascuntu?[113]. Вот какие советы дает любящий дед внуку, возмечтавшему стать поэтом и тем «избежать тленья».

Ты, значит, вздумал сей же часЗаделаться поэтом?Садись и слушай мой наказ,Внимай моим советам.Сперва усвой прием простой,Сравнимый с винегретом:Ты должен фразу написать,Нарезать на словаИ как попало разбросать,Перемешав сперва.Порядок слов не важен тут,И не нужна канва.Чтоб впечатленье произвесть,Как все твои собратья,Учись писать с заглавных буквАбстрактные понятья:Добро и Совесть, Ум и Честь,Все, словом, без изьятья…

Умудренный дед советует начинающему поэту употреблять слова, которые, подобно редингскому соусу, «пойдут к еде любой», и перечисляет наиболее часто встречающиеся эпитеты:

Всех лучше: сирый, тайный, злой,Безумный и младой!— А взявши несколько, нельзя льВ одну собрать их фразу:«Безумец сирый, глядя вдальМладую кушал зразу»?— Нет, мальчик мой, остерегисьИх применять все сразу…[114]

В этом весьма пространном — 108 строк! — саркастическом стихотворении содержится целый набор избитых приемов, которыми охотно пользовались посредственные поэты той поры.

Есть в сборнике и стишки на случай (день рождения, встречу, ошибку, погоду и пр.), и веселые шутки, и знакомая нам «Аталанта в Кэмден-Тауне», и такой шедевр, как «Гайавата фотографирует». Как мы помним, Кэрролл использует для «подмалевка», создающего юмористический эффект, произведения поэтов, пользовавшихся известностью в те годы: Теннисона («Три голоса»), Лонгфелло («Гайавата фотографирует»), Суинберна («Аталанта в Кэмден-Тауне»). Степень ироничности и звучание этих стихотворений разнятся в зависимости от замысла автора.

Меж тем работа над иллюстрациями к новой сказке об Алисе продвигалась медленно. Кэрроллу не терпелось увидеть ее напечатанной, но Тенниел, как ему казалось, не очень торопился. Тенниел, в свою очередь, имел претензии к автору. Он решительно не одобрил эпизод, в котором речь шла о странном насекомом — Кэрролл назвал его «Оса в парике» (The Wasp in the Wig). По первоначальному замыслу этот эпизод должен был предварять заключительную главу «Зазеркалья», где Алиса становится Королевой. Не одобрил Тенниел и одну деталь в главе о поездке Алисы в поезде. 1 июня 1870 года он послал Кэрроллу письмо:

«Мой дорогой Доджсон.

Мне кажется, что во время прыжка через ручей (сцена в поезде) Вы могли бы заставить Алису вцепиться в козлиную бороду, а не в волосы старой дамы. Ведь в результате прыжка Алису просто швыряет в этом направлении.

Не сочтите меня бестактным, но я вынужден сказать, что глава об осе меня решительно не устраивает. Я не вижу в ней ничего для иллюстраций. Думаю — при всей готовности согласиться с Вашим решением, — что если Вы хотите сократить книжку, этой возможности упускать не следует. Мучительно спешу —

Искренне Ваш

Как видим, Тенниел только приступил к иллюстрациям для третьей главы («Зазеркальные насекомые»); немудрено, что Кэрролл волновался. Он принял оба предложения Тенниела: старая дама и фрагмент с Осой исчезли. (Долгое время этот эпизод считался безнадежно потерянным, однако в 1977 году он был найден и опубликован Мартином Гарднером. Я перевела на русский язык этот любопытный фрагмент и включила его в издание Кэрролла в серии «Литературные памятники» (1978). Замечу кстати, что Осу пришлось заменить на Шмеля, так как речь в этом отрывке идет о старичке, жаловавшемся Алисе на свои хвори. Русская «оса» никак здесь не подходила — мешал грамматический женский род.)

Кэрроллу пришлось изменить и первоначальный замысел стихотворения «Бармаглот», первая строфа которого («Варкалось. Хливкие шорьки…»), как читатель, верно, помнит, появилась еще в 1855 году. Полный текст этого «бессмысленного» стихотворения, о котором Алиса говорит, что она поняла только, что там «кто-то кого-то убил», занимал две страницы. Кэрролл хотел, чтобы всё стихотворение было набрано в зеркальном отражении (сам он писал и читал так без всяких трудностей, о чем свидетельствуют некоторые из его писем детям). Тенниел решительно возражал. В конце концов в зеркальном отражении были напечатаны лишь первая строфа и заголовок стихотворения в главе I («Зазеркальный дом»), где Алиса впервые читает его. Полный текст — в обычном виде — появляется лишь в главе VI, где Шалтай-Болтай объясняет Алисе непонятные слова. Так его и печатают по сей день.

Потом начались волнения из-за фронтисписа. Тенниел предполагал поместить на него свой рисунок с изображением Бармаглота, Кэрроллу эта идея не нравилась, и он решил провести по этому поводу опрос читателей. Он, по словам Коллингвуда, разослал «примерно тридцати замужним приятельницам» послания следующего содержания: