Будет ли революция в России? - Алексей Кунгуров

Громадной силы промах у Маркса вышел с пролетариатом, как передовым, революционным классом. Крупнейшие революции XX в. были именно крестьянскими: в России, в Мексике, в Китае, во Вьетнаме. Мощное антиколониальное движение в Индии было насквозь крестьянским. На Кубе даже к концу 50-х годов промышленного пролетариата почти не существовало. Сегодня в Колумбии действует мощное крестьянское вооруженное движение. Что же касается русского пролетариата, то его революционность и организованность объясняются в первую очередь «крестьянскостью». В начале прошлого века почти все фабрично-заводские рабочие были пролетариями в первом поколении. Почти половина из них имела землю и на период сезонных работ возвращалась в деревню. С другой стороны, значительная часть рабочих пришла в город на заработок, как на отхожий промысел, оставив семьи в деревне. У подавляющего большинства были родные в деревне, с которыми они поддерживали тесную связь. Вот эти-то рабочие и сформировали русское пролетарское мировоззрение, как общинное, коллективистское, окрестьянили его. Этим во многом можно объяснить ту исключительную способность к самоорганизации, которую проявили рабочие во время революции 1905–1907 гг., и далее в 1917 г., будучи значительно усиленными солдатским элементом (крестьянами в шинелях). Потомственные русские рабочие, уже основательно опролетарившиеся, утратившие связь с деревней, оказались во время революции наиболее пассивной, а иногда даже реакционной группой. Правда, нынешние «борцы» за рабочее дело этого не знают.

Собственно фабрично-заводских и путейских рабочих в стране в 1917 г. было менее двух миллионов. Правда, Ленин исчислял русский пролетариат не менее чем в 20 миллионов душ уже к началу века, но это было стремлением желаемое выдать за действительное. К «передовому классу» он относил и маргинальные группы городских обывателей, и существующий лишь в его воображении «сельский пролетариат». Россия к началу XX в. была аграрной, а не индустриальной страной. Армия была крестьянской, основное налоговое бремя несла на себе деревня. Правительство считало ее патриархальной, видело в ней свою естественную опору и основу стабильности. 1902 г., а после 1905 г. со всей силой продемонстрировали, что это далеко не так. Образно говоря, режим почувствовал под своими ногами зыбкую трясину народного отчуждения и закачался. Кто же выгадал даже от неуспешной революции, кроме буржуазно-либеральных кругов? С началом реакции зарплата рабочих упала на 10–50 %, была восстановлена отмененная в 1905 г. система штрафов, рабочий день увеличился кое-где аж до 12 часов. Пролетариат проиграл. А вот крестьяне приобрели конкретное достижение — отмену выкупных платежей за землю.

Революционная деревня чуть было не похоронила дворянское сословие и помещичье землевладение задолго до Октября. В 1906 г. главноуправляющий землеустройством и земледелием Кутлер[88] спешно готовил проект принудительного отчуждения помещичьих земель в пользу крестьян. Не будь в России такого волевого и жестокого политика, как Столыпин (вспомним знаменитые «столыпинские галстуки»), то крестьянское движение 1905 г. оказалось бы более результативным. О том, кого царский режим больше всего опасался, свидетельствует внутренняя политика периода реакции. Правительство попыталось взять реванш, уничтожая опасно революционную крестьянскую общину в ходе столыпинских реформ, однако потерпело неудачу. Несмотря на то, что проект Столыпина предусматривал перекройку очень многих сторон жизни русского общества, на деле он ограничился лишь атакой против сельской общины. Впрочем, Петр Аркадьевич своим стремлением загнать крестьянина в капитализм железной бюрократической рукой сделал деревню еще более революционной.

Что же касается западного пролетариата, то когда и где в передовых капиталистических странах он был революционен? Единственное, пожалуй, исключение — Германия 20-х годов — государство-изгой. Италия во многом еще оставалась тогда крестьянской страной. Испания конца 30-х — наиболее отсталая в Западной Европе, страна, где сохранилось архаичное крестьянство. Испанская смута была вызвана, не в последнюю очередь, противоречиями в аграрном секторе экономики. В 1936 г. по стране прокатилась мощная волна самозахвата земель, а КПИ в своих требованиях к расширению программы Народного фронта на первом месте упоминала конфискацию помещичьих земель, аннулирование крестьянской задолженности, и лишь после этого национализацию крупной промышленности и банков.

По мере развития капитализма на Западе пролетариат не только утрачивает революционность, но и разлагается, как класс, атомизируется. Особенно тому способствует возникновение на Западе общества всеобщего потребления, сопровождающееся деиндустриализацией. С другой стороны, развитие капитализма в центре бы консервирует докапиталистические, и даже некапиталистические отношения на мировой периферии, тем самым революционизируя, но не пролетариат, как класс, а именно общину, то есть некапиталистическую социальную структуру. Наиболее революционны страны именно с преобладанием общинного, традиционалистского, крестьянского мировоззрения. Потому-то последние десятилетия роль революционного инкубатора играет Латинская Америка, а не сытая бюргерская Европа.

В этом виден нагляднейший пример того, что основная концепция истмата, предполагающего последовательную смену формаций, строгую линейность исторического процесса, неверна в принципе. Община, как «пережиток» феодального сословного общества, имеющая начало еще в доисторическом периоде, не только успешно сохраняется даже в так называемую постиндустриальную эпоху, но и побеждает во многих случаях капиталистический уклад, что продемонстрировал в свое время провал столыпинских реформ, осуществляемых, кстати, в очень даже в духе классического марксизма.

Если же копнуть в глубь истории, то и здесь обнаруживается много случаев, когда закономерности исторического развития, характерные для Европы и Северной Америки, совершенно не действуют в отношении остальной, подавляющей части мира. Бурное развитие классического капитализма в Западной Европе стало возможно благодаря тому, что ресурсы для этого давали те части света, где доминировали отношения, которые можно условно характеризовать как феодальные, а зачастую даже дофеодальные. Вовлечение в капиталистическую миросистему для многих стран периферии означало не общественный прогресс, а ярко выраженный регресс. Например, в России в пореформенный период каждые несколько лет случался голод, каких крестьяне не ведали в период крепостничества.[89] Беспристрастные данные археологии свидетельствуют, что индейцы майя в XV в. питались значительно лучше, чем средний европеец в то же время. Но после прихода европейцев в Америку значительное число местного населения выкосил именно голод. Капитализм повсеместно разрушает аграрную цивилизацию, вытягивая из нее соки, но в чем же тогда его прогрессивность? Ведь разрушая Третий мир, капитализм рубит сук, на котором сидит. Каким бы доиндустриальное общество ни было отсталым технически и научно, оно все же самодостаточно, целостно, значительно более гармонично институционально. Исторический процесс не является линейным, капиталистический уклад может только сосуществовать с докапиталистическим, но вовсе не сменяет его.

Фундаментальный постулат, на котором базируется вся марксистская политэкономия, и в более широком смысле вообще вся марксистская философия — это постулат о соответствии производственных отношений производительным силам. Он считается не просто законом, но даже парадигмой истмата. При этом он, как подмечает Кара-Муза, никак не объясняет, например, почему труд черных рабов на североамериканских плантациях был примерно в два раза производительнее труда свободных белых фермеров. Речь не о выгодности в два раза рабского труда для плантатора, а именно о производственной культуре. Так же нельзя с помощью марксистских доктрин понять, почему во время Первой мировой войны архаичная и «отсталая» русская крестьянская община смогла на 20 % увеличить посевные площади, в то время как сельхозугодья, находящиеся в отрубах[90], были засеяны к 1916 лишь на 25 % от довоенного уровня, как указывает Сергей Георгиевич. Ведь фермерское хозяйство, ориентированное на товарное производство суть капиталистическое предприятие, априори оно должно быть более производительным, нежели крестьянская община, которую марксисты считали пережитком феодального общества. Идеализировать общину тоже не стоит. После революции производительность труда в деревне довольно существенно упала, и вплоть до 1937 г. урожаи царских времен были недостижимы даже для механизированных колхозов.

Впрочем, Карл Маркс честно признавал, что крестьянин — «непонятный иероглиф для цивилизованного ума». Выходит, что он в своих размышлениях касался по большому счету лишь того, что было видно из его лондонского окна. Описав некоторые тенденции протестантско-трансатлантической цивилизации, Маркс оставил за кадром весь остальной мир, во всем его многообразии и противоречиях, так и не поняв характер отношений Запада с традиционными обществами. Так что его учение нельзя считать научным, несмотря на его наукообразность, кстати, довольно поверхностную.