Тайна болезни и смерти Пушкина - Александр Костин

Плетнев собрался выполнить просьбу-требование Пушкина, о чем он и рассуждает в письме к Гроту: «Надеюсь, что в поздней старости (если увижу ее) буду жить иначе с моей дочерью, которая сделается секретарем моим и другом» – дочери Ольге в ту пору было 12 лет, а жену свою Степаниду Александровну он похоронил три года назад (1839 год). «Поздняя старость» – это где-то 65–70 лет по тем временам. Плетнев умер в 1865 году на 74 году жизни и мемуары мог бы написать, но! Дочь его, Плетнева Ольга Петровна, в замужестве Лакиер, умерла в 1851 году на 22-м году жизни, чем повергла отца в смертельную печаль, с которой он и умер через 14 лет, даже не приступив к написанию мемуаров, так и не исполнив волю Пушкина.

Почему Пушкин говорил об «анонимных дипломах», разосланных друзьям, как о шутке? Похоже, он имел в виду то, что публикация событий конца 1836 года через 20–25 лет будет действительно расцениваться как шутка, да если эту информацию умело преподать. А на это Пушкин и рассчитывал, что Плетнев, как опытный журналист и издатель, сделать это сумеет мастерски. За это время многие участники событий уже будут «далече»: Екатерина Андреевна Карамзина умерла в 1851 году, Елисавета Михайловна Хитрово в 1839 году, Михаил Юрьевич Виельгорский в 1856 году, и лишь Петр Андреевич Вяземский переживет почти что всех «получателей» диплома и скончается в 1878 году на 87-м году жизни. К тому времени станут взрослыми дети Натальи Николаевны (сама она скончается в 1863 году на 52-м году жизни), а подросшему поколению, детство которого совпало с событиями вокруг дуэли Пушкина, эти события будут восприниматься так же, как события времен Троянской войны. Они действительно пушкинский эпатаж с рассылкой «дипломов рогоносца» воспримут как шутку гения – чудил-де, мол, Александр Сергеевич! Спокойно восприняли бы эти откровения как биографы Пушкина, так и будущие исследователи-пушкинисты и не висела бы в течение последующего столетия дамокловым мечом «тайна» анонимного авторства диплома рогоносцев. Но! История не знает сослагательного наклонения. Семейные проблемы не позволили П.А. Плетневу выполнить наказ Пушкина, однако зададимся вопросом: а выполнил бы он его даже при благоприятных семейных обстоятельствах?

Владимир Козаровецкий, опираясь на результаты изысканий пушкиниста А. Лациса, убедительно, на наш взгляд, доказал, что в любом случае П.А. Плетнев не решился бы опубликовать признания Пушкина. П.А. Плетнев по натуре был человеком весьма осторожным, где-то даже трусливым и не очень выдающего ума, над чем постоянно иронизировал Пушкин, но мастерски использовал эти недостатки Плетнева для достижения своих мистификационных целей. Так, В. Козаровецкий в своей статье «Встреча у Обухова моста» пишет: «Из записки следует, что мистификатор знал о взаимоотношениях Пушкина и Плетнева: ведь Пушкин над Плетневым нередко иронизировал, трусоватость учитывая, а его недалекий ум использовал в своих мистификационных целях, зачастую говоря ему не все, или вообще не говоря скрытой правды, чтобы тот не испугался раньше времени. А. Лацис это показал, анализируя переписку Пушкина и Плетнева во время пребывания поэта в Болдино, когда Пушкин, с нетерпением ожидая разрешения на свадебную поездку за границу и зная, что Плетнев показывает письмо Дельвигу и Жуковскому, шифровал свои вопросы, обозначая Бенкендорфа то «невестой», то «тещей», а царя – «женой», «молодой женой». Когда Плетнев понял, о чем идет речь в письмах, он до смерти перепугался и переписку тут же прекратил.

Теперь, когда мы, благодаря А. Баркову, знаем, каков был замысел «Евгения Онегина» и что по этому замыслу «Онегин» – вполне законченная вещь, мы понимаем, что и стихотворение Пушкина «Ты мне советуешь, Плетнев любезный, // Оставленный роман наш продолжать // И строгий век, расчета век железный, // Рассказами пустыми угощать. // Ты думаешь, что с целию полезной // Тревогу славы можно сочетать, // И что <полезно> нашему собрату // Брать с публики умеренную плату. // Ты говоришь: пока Онегин жив, // Дотоль роман не кончен – нет причины // Его прервать… к тому же план счастлив<ый>…» – скрытая ирония. Таким образом, слова Пушкина «Как им сказать, что все шутка» (в то время как «диплом» был отнюдь не шуточной акцией, и кто, как не Пушкин, это понимал!) предназначалось для нейтрализации предыдущей – и главной в этом разговоре – фразы «все оказалось правдой» и для успокоения Плетнева. … Слова «меня (он) пропустил, потому что я человек благоволил – все пойму». – пересказ комплимента Пушкина Плетневу, сделанного, чтобы тот не обиделся за неприсылку ему «диплома». Плетнев, испугавшись по получении такого «диплома», мог поступить и непредсказуемо, – потому-то Пушкин и обошел его при рассылке.

Затертое имя. Да, Плетнев вполне мог по горячим следам разговора с Пушкиным записать имя, но тут же, испугавшись (или перепугавшись позже, когда познакомился с «дипломом»), постарался затереть, а «записку» спрятать в книгу. Но тогда это не могло быть никакое другое имя, кроме имени царя (не имени же Дантеса мог испугаться Плетнев!). Это подтверждает и фраза «записки» – «N лезет к нему в душу и постель», имеющая прямое отношение к царю, но никак не к Дантесу: в общении с Пушкиным – как в непосредственном, так и через А. Смирнову-Россет Николай постоянно претендовал на душевное участие и покровительственную дружбу».

Таким образом, В. Козаровецкий приходит к выводу, с которым трудно не согласиться, что «записка» могла быть написана только самим Плетневым, добросовестно зафиксировавшим сказанное Пушкиным. Тем не менее, весь этот анализ приведенного Лисуновым текста не может стать строго научным доказательством пушкинского авторства «диплома рогоносцев». Вот если бы можно было провести графологическую экспертизу текста, сравнив почерк автора «записки» (для такого анализа объема текста в «записке» вполне достаточно) с почерком Плетнева, рукописи которого хранятся в Пушкинском Доме, и подтвердить, что «записка» написана Плетневым, – вот тогда «дежурным» пушкинистам пришлось бы признать это авторство, наступив на горло собственным «песням» про дуэль и смерть Пушкина».

Вот бы уважаемому Б.М. Сарнову, используя свой непоколебимый в литературном мире авторитет, вместе со специалистами Пушкинского Дома, принять меры к розыску того самого бывшего «владельца небольшого букинистического магазина», который будучи «одним из знакомых» писателя А. Лисунова, увез за границу бесценный вещдок – «Записку Плетнева». Вот это была бы сенсация похлеще всех петраковских сенсаций, над которыми он так «тонко» изгалялся. А что? Человек за границей, это ведь не иголка в стоге сена?! Найти можно, даже если А. Лисунов будет его по-прежнему, как считает В. Козаровецкий, покрывать, таким образом «участвуя в неблаговидном деле». А может, к тому времени и А. Лисунов одумается и даст необходимую информацию для облегчения розыска «любителя русской словесности»? Может, этому «любителю» захочется продать «Записку» подороже, что ж, бросьте клич через Интернет – и тысячи пушкинолюбов всех стран и народов сбросятся, чтобы наконец-то поставить все точки над «і» в загадочном деле об анонимном авторстве «дипломов рогоносца».