Плач Агриопы - Алексей Филиппов

Павел резко развернулся, задел ногой стопку пыльных книг. Те с шумом рассыпались по полу.

- Я могу говорить. Я понимаю. Я слушаю. — Тихий голос, без пяти минут шёпот, прошелестел по вместительному чулану. Он казался продолжением шума от падения книг.

- Это вы сказали, профессор? — Павел, отчётливо понимая, что вопрос нелеп, не смог удержаться, чтобы его не задать.

- Да. — Струве кивнул. — Я не… профессор. Но это сказал я.

- Вы понимаете меня? — Управдом склонился над собеседником, молчуном в совсем недавнем прошлом.

- Да. — Тот вновь согласно кивнул головой. — Понимаю многое. Не всё. Учусь.

- Вы — Владлен Струве? — Павел старался выговаривать каждое слово чётко и внятно. Однако от волнения выходило у него скорее просто громко.

- Нет. Моё имя… Арналдо. — Перед тем, как назваться, говоривший на мгновение задумался, словно боялся совершить ошибку. — Знаю, что я — фантом, жертва трансформации духа. Верно? Не отвечайте. Знаю, что всё так.

В глазах Струве стояли крупные слёзы. Павел поймал себя на том, что мысленно продолжает называть собеседника прежним, знакомым, именем.

- Арналдо… — Усилием воли заставил себя повторить управдом. — Наверное, в наше время вас бы звали Арнольдом. Рад познакомиться. Кто вы? Алхимик?

- Да. Занимался королевским искусством, когда жил на земле, в собственной плоти. Погнался за красным львом и поймал его за хвост — осуществил магистерию. Помню всё. Помню даже собственную смерть — в море, по пути в Авиньон, куда меня призвал римский понтифик. Он пожелал, чтобы я продлил ему жизнь, и тем желанием отнял у меня мою.

Слушая плавную, слегка неуверенную, речь Арналдо, Павел в душе восторгался его полиглотством.

- Как вам удалось выучить язык? Русский язык? — Не выдержал он.

- Имею склонность… учиться… быстро… много быстрее прочих… Учился говорить, как говорят сарацины — шесть дней… как говорят иудеи — восемь дней… как говорят парижские богословы — четыре дня… Оттого был обвиняем в сношении с дьяволом, в ереси и грехе. — Самые уголки губ алхимика тронула едва заметная улыбка.

- У вас ещё будет время поболтать, — грубовато встрял Третьяков. Он по-прежнему обращался исключительно к Павлу. — Позже. Пока что давайте выясним: сможем ли мы появиться на публике втроём?

- Я не стану… делать зла… — Алхимик повернулся к «арийцу», и тот отвёл глаза. — Не стану… делать проблему… Так? — На поле современного русского языка средневековый фантом всё ещё чувствовал себя не слишком уверенно.

- Тогда идём, — решился коллекционер. — Едим. Молчим. Возвращаемся сюда. Отсыпаемся. Таков план. Ах да, забыл: ни в коем случае не злоупотребляем. Точнее — ни капли алкоголя! Согласны? — Третьяков соизволил покоситься на алхимика: настоящий прогресс после того, как пару минут назад не замечал того в упор.

- Безусловно. — Сухо ответил Павел.

- Я выжевываю согласие, — чуть неграмотно успокоил Арналдо.

Павел выдохнул с облегчением: высокие стороны договорились — всё легче.

Договорившиеся стороны дружно поднялись и вышли в коридор.

В комнате семьсот семь было не заперто: рыжий зачем-то нагородил огород с условными стуками и конспирацией. Из-за приоткрытой двери доносились музыка и бубнение голосов. Войдя в помещение, Павел едва не задохнулся от едкого табачного дыма. Он скосил глаза на алхимика: придётся ли тому по вкусу удушливая атмосфера. Но Арналдо — бывший Струве — казалось, не ощущал никаких неудобств. Третьяков же приложил накрахмаленный белый платочек к ноздрям и недовольно кривился.

- Заходите! Ща проветрим! — Нарисовался рыжий. — У нас тут табак для маскировки. — Он, жестом фокусника, достал из кулака самокрутку. От неё исходил сладковатый аромат марихуаны.

Помимо курева, легального или не вполне, гостям предлагалась еда. На неё налегали отчаянно. Всё — из разряда «нарежь и ешь». Колбаса копчёная и варёная, кусок невзрачного сала — вероятно, магазинного, — два вида сыра, помидоры, печёночный паштет, жирная копчёная рыба. Хлеб не резали — ломали: затупленные ножи не справлялись с его мякишем. Из горячего на двух, составленных вместе, столах имелась лишь жареная картошка — на огромной чугунной сковороде. Запивали пивом, пятилитровый бочонок которого возвышался в центре одного из столов, и чем-то белёсым, из бутылки без маркировки — возможно, самодельным самогоном, или спиртовой смесью.

Гости семьсот седьмой являли собою, в совокупности, срез театрально-поэтического сообщества, организовавшегося в мрачноватой семиэтажке. На койках, на подоконнике, прямо на полу сидели молодые парни и девчонки, разной степени ухоженности, один средних лет мужчина с восточными чертами лица и острой бородкой Сервантеса, одна обрюзгшая тётка в трико и даже один старичок — седой, как лунь.

- Порфирьич. — Перехватив взгляд Павла, обращённый на старичка, сообщил рыжий. — Наш главный тенор. По совместительству — здешний ассенизатор. Эй, Порфирьич, спой!

Лунь вяло отмахнулся. Он обходил вниманием пиво, зато испытывал явную симпатию к бутыли без этикетки и, похоже, её содержимое уже оказало на него немалое воздействие.

- Пир во время чумы? — Неожиданно для себя самого, выпалил управдом. Заметил, как нахмурился при этих словах Третьяков. Расслышал Павла и рыжий.

- Один раз живём. — Пробурчал тот. — Мы живём, а кто-то уже нет. Давайте накатим, помянем…

- Кого? — Ошарашенный Павел проклял своё красноречие.

- Двое… Грёма и Настаська… Вам-то что?.. Сегодня померли… В больнице сказали…

- Босфорский грипп?

- Самоубийство. — Рубанул рыжий. — Видели наш лифт? А сетку-рабицу между этажами? Есть мнение, что ещё в семидесятых натянули — а то здешний контингент бросался вниз головой часто. Сейчас уже не держит, проржавела… Всё проржавело!.. До корней!.. До спинного мозга!.. Грипп — что? Грипп — пускай! Может, как раз он нас и почистит.

Рыжий протянул Павлу, а потом и Третьякову с Арналдо, по пластиковой тарелке местных деликатесов с картошкой. Потом — по такому же пластиковому стаканчику с белой жижей из бутыли.

- Тост! — Выкрикнул во всё горло. Разговоры в комнате смолкли. Десятки глаз уставились на оратора. — За Пушкина!

- Почему за Пушкина? — Хохотнула озорная девчонка с короткой стрижкой, сидевшая на полу по-турецки.

- Потому что сукин сын. — Пьяно ухмыльнулся рыжий. И пародийно продекламировал:

Как от проказницы зимы,Запрёмся также от чумы!Зажжем огни, нальём бокалы,Утопим весело умыИ, заварив пиры да балы,Восславим Царствие Чумы!

- Не смей! — Это вскочил лунь. Он нетвёрдо стоял на ногах, покачивался, как лезвие метронома, но говорил уверенно и жёстко. — Не смей… прогибаться…не смей… звать!.. Это тварь! Тварь! Ты не боишься? Дурак! Я — боюсь: за вас!.. Я — старый, бессмертный! Вы — молодые, смертные!..