Махабхарата. Рамаяна - Автор неизвестен

Лакшмана берет свой лук и стрелы и направляется к Сугриве. Глаза его красны от гнева и ярости.

Хитрый Сугрива посылает навстречу грозному сыну Сумитры луноликую Тару, которая умеряет его гнев.

Сугрива отправляет гонцов во все пределы царства обезьян и к медведям. К утру следующего дня они сходятся под стены Кишкиндхи. Сугрива рассказывает, что созвал он их для помощи великому Раме: они должны отправиться в поход на поиски возлюбленной жены его Ситы и ради возмездия Раване. Благородные обезьяны и медведи готовы помочь могучему витязю.

Наполняя все стороны света громогласным ревом и вздымая пыль до небес, огромное войско устремляется вслед за колесницей Сугривы и Лакшманы к пещере Рамы.

Обезьянье и медвежье войско разделяется на четыре части. Одни пойдут на север, другие — на запад, третьи — на восток, а четвертые — на юг. Войском, идущим на юг, водительствует Ангада, наследник Сугривы, и с ним мудрый Хануман, сын Ветра.

Рама вручает Хануману свой именной перстень с такими словами: «Где бы ни встретил ты Ситу, покажи ей кольцо, и она доверится тебе».

Спустя месяц с севера, востока и запада стали возвращаться войска. Ситы нигде не было.

Войско Ангады и Ханумана продолжает пробираться на юг…

Обезьяны выходят к берегу Океана. Ситы нет и здесь. Страшась гнева Сугривы, они боятся возвращаться в Кишкиндху и решают умереть. Их замечает мучимый голодом стервятник Сампа́ти, родной брат коршуна Джатайю, погибшего в битве с Раваной. Он уже хочет напасть на обессиленных воинов Ангады, но внезапно слышит имя Джатайю…

Обезьяны поведали Сампати о гибели старого коршуна.

Сампати рассказывает о себе.

Когда-то он и Джатайю были молоды и сильнокрылы, все живое трепетало перед ними и смирялось с их могуществом. Они возомнили себя тогда равными Солнцу. Они решили взлететь в небо, чтобы утвердиться рядом с великим светилом. Солнце начало сжигать их оперение. Тогда Сампати прикрыл собою Джатайю, крылья его обгорели, и он рухнул на берег Океана. Сампати более не мог летать высоко. Убедившись, что пищи и на земле вдоволь и брат не погибнет от голода, Джатайю улетел. Сампати же остался жить в горах. Некий подвижник сказал ему однажды: «Когда ты встретишься с посланцами Рамы, отыскивающими дивную царевну Митхилы, и поможешь им в чем-нибудь, крылья твои отрастут вновь!»

Сампати говорит им, что столица Раваны стоит на острове Ланка, посреди великого Океана; туда-то и унес Равана прелестную Ситу. В этот миг крылья у Сампати отрастают, становятся длинными и сильными. Он прощается с обезьянами и взмывает в небо.

Обезьяны сокрушены печалью. Никому из них не доплыть до Ланки, далекого острова, не допрыгнуть до него. Но тут они вспоминают о чудесном умении мудрого Ханумана.

КНИГА ПЯТАЯ. ПРЕКРАСНАЯ

Советник обезьяньего царя Сугривы, могучий Хануман, наделенный даром произвольно изменять свой облик, мгновенно увеличился в росте. Став исполином, он с такой силой уперся ногами в гору Махендра, что она покачнулась, осыпая цветочный ливень с верхушек деревьев. Хануман набрал воздуху в грудь, крепко оттолкнулся и, вытянув руки, прыгнул в поднебесье. Из потрясенной горы хлынули потоки золота, серебра, сурьмы. Рушились вековые деревья, каменные громады утесов срывались с мест, ревели дикие звери в пещерах, хищные птицы в тревоге покидали гнезда.

Хануман летел над океаном, и его огромная тень скользила по волнам. Океан, ведущий свой род от царя Сагары, был всегда благосклонен к дому Икшваку. Он повелел златоверхой горе́ Майнаке подняться из пучины, чтобы утомленный полетом Хануман мог слегка передохнуть. Но Хануман, торопясь на Ланку, лишь коснулся рукой вершины горы, ласково поблагодарил ее и полетел дальше.

Многие опасности подстерегали его на пути. Сперва поднялось из водных глубин морское чудище — прародительница змей Сураса. Но хитроумной обезьяне удалось ускользнуть из ее разинутой пасти, искусно меняя размеры своего тела. Затем появилась из морской пучины хищная ракшаси по имени Симхика, умевшая хватать живые существа за отбрасываемую тень. Хануман, однако, уменьшился в размерах и нырнул в темную, словно пещера, пасть Симхики. Острыми когтями разодрал он сердце хищной демоницы и, вспоров брюхо, выскользнул наружу. Когда бездна морская поглотила Симхику, бесстрашный Хануман продолжил свой полет.

Впереди показался остров, поросший цветущими деревьями. На нем высились белоснежные дворцы, и весь он был обнесен крепостной стеной. Хануман понял, что перед ним дивная Ланка. Он опустился на одну из трех вершин горы Трикуты и стал дожидаться ночи, чтобы, сократившись в размерах, незаметно проникнуть в обитель Раваны.

[Хануман проник в Ланку]

(Часть 2)

Чуть солнце исчезло за Асты священною кручей,Сравнялся с пятнистою кошкой сын ветра могучий.

Во мраке ночном в этот город, блиставший чудесно,Единым прыжком он проник, изменившись телесно.

Там были дворцы златостолпные. В улиц просторыИх свет изливался сквозь окон златые узоры.

Дворцов семиярусных[243] кладки хрустальной громадыВздымались до неба, светясь изнутри, как лампады,И входами в них золотые служили аркады.

Жилища титанов — алмазами дивной огранкиСияли и блеск придавали немыслимый Ланке.

С восторгом и скорбью вокруг обезьяна глядела:Душой Ханумана царевна Видехи владела!

И белизной дворцов с узором золотым,В несокрушимости своей, столица-крепостьБлистала перед ним. Оградой были ейДесница Раваны и ракшасов свирепость.

Среди созвездий месяц в час урочныйСкользил, как лебедь, по воде проточной,И раковине белизны молочнойОн был подобен, свет лия полночный.

[Хануман любуется Ланкой]

(Часть 3)

Храбрец Хануман! Перепрыгнул он стену твердыни,Что ракшасов грозный владыка воздвигнул в гордыне,

И город увидел, исполненный царственной мощи,Прохладные воды, сады, густолистые рощи.

Как в небе осеннем густых облаков очертанья,Белеют в сиянье луны исполинские зданья,

Достойное место нашли бы в столице КуберыИх башни и своды порталов, прекрасных сверх меры.

Как в царстве змеином подземная блещет столица,Так сонмом светил озаренная Ланка искрится.

Под стать Амара́вати — Индры столице небесной,Стеной золотой обнесен этот остров чудесный,От ветра гудит, в Океан обрываясь отвесно.

Колышутся стяги, и кажется музыкой дивнойВисящих сетей с колокольцами звон переливный.

На Ланку, ее золотые ворота и храмыГлядел в изумленье сподвижник великого Рамы.

В ее мостовых дорогие сверкали каменья,Хрусталь, жемчуга, лазурит и другие вкрапленья.

Был каждый проём восхитительных сводчатых башенЛитьем золотым и серебряной ковкой украшен.

Смарагдами проступни лестниц усыпаны были,И чудом площадки в светящемся воздухе плыли.

То слышался флейты и ви́ны напев музыкальный,То — клик лебединый, то ибиса голос печальный.

Казалась волшебная Ланка небесным селеньем,Парящим в ночных облаках бестелесным виденьем.

[Хануман бродит по Ланке]

(Часть 4)

Являя души обезьяньей красу и величье,Сын Ветра отважный сменил произвольно обличье,

И стену твердыни шутя перепрыгнул он вскоре,Хоть Ланки властитель ворота держал на затворе.

В столицу вступил Хануман, о Сугриве радея,Своим появленьем приблизил он гибель злодея.

И Царским Путем, пролегавшим по улице главной,Где пахло цветами, прошел Хануман достославный.

Со смехом из окон и музыкой — запах цветочныйНа острове дивном сливался порой полуночной.

На храмах алмазные чудно блистали стрекала.Как твердь с облаками, прекрасная Ланка сверкала.

Гирляндами каменных лотосов зданья столицыУкрашены были, но пышных цветов плетеницы

Пестрели на белых дворцах, по соседству с резьбою,И каменный этот узор оживляли собою.

В ушах обезьяны звучали сладчайшие трели,Как будто в три голоса девы небесные пели.

Певиц голоса́ источали волну сладострастья.Звенели бубенчиками пояса и запястья.

Из окон распахнутых плыл аромат благовоний.На лестницах слышался гул и плесканье ладоней.

И веды читали в домах, и твердили заклятьяХранители Чар, плотоядного Раваны братья.

На Царском Пути обезьяна узрела ораву,Ревущую десятиглавому Раване славу.

У царских палат притаилась в кустах обезьяна,И новое диво явилось очам Ханумана:

Чудовища в шкурах звериных, иные — нагие,С обритой макушкой, с косой на затылке — другие,

С пучками священной травы[244], с булавами, жезлами,С жаровнями, где возжигается таинства пламя,

С дрекольем, с оружьем теснились нечистые духи.Там были один — одноглазый, другой — одноухий…

Бродили в отрепьях страшилища разной породы:Среди великанов толклись коротышки-уроды.

Там лучники и копьеносные ратники были,С мечами, в доспехах узорчатых латники были.

Ни карликов — ни долговязых, ни слишком чернявых —Ни белых чрезмерно, ни тучных — ни слишком костлявых,

Красивых — и вовсе безликих, с причудливой статью,Сын ветра увидел, любуясь диковинной ратью.

Узрел Хануман грозноликих, исполненных силы,Несущих арканы, пращи и трезубые вилы.

Тела умастив, украшенья надев дорогие,Венками увешаны, праздно слонялись другие.

Мудрец обезьяний, душистыми кущами скрытый,Узрел исполинский дворец, облаками повитый,

И лотосы рвов, и порталов златых украшенья,И ракшасов-львов с булавами — врагам в устрашенье.

С жилищем властителя Ланки, ее градодержца,Сравнился бы разве что Индры дворец, Громовержца!

С приятностью ржали вблизи жеребцы, кобылицы,Которых впрягали в летающие колесницы.

Белей облаков, что беременны ливнями были,Слоны с четырьмя бесподобными бивнями были.

Юркнул Хануман хитроумный в чеканные двери,Где выбиты были мудреные птицы и звери.

Так полчища духов ночных, стерегущие входы,Сумел обойти удалец обезьяньей породы.

Проник во дворец Хануман, посмеявшись над стражей —Над множеством духов, хранителей храмины вражьей.

Очам великосильной обезьяныЧертог открылся, блеском осиянный,Где превращались в дым курильниц пряныйАлоэ черное, сандал багряный.

[Хануман не находит Ситы]