Колдовство - Джо Беверли

— Меня пороли каждый день. Но если я упорствовал, бить переставали. И били Оуэна. Она дьявольски изобретательная женщина. Я платил ей тем, что никогда не говорил ни о матери, ни о сестре. Вел себя так, словно моя прежняя жизнь никогда не существовала. Кроме одного дня в году — в годовщину их смерти я делал официальное заявление о том, что помню их, и Оуэна пороли за это.

Мэг пыталась представить себе, каково было десятилетнему страдающему мальчику говорить о своих погибших родных, которых он обожал, об отце, память о котором была полностью уничтожена. И этот кошмар длился многие годы! Ничего удивительного, что он теряет рассудок, когда вспоминает об этом. Удивительно, как мистер Чанселлор может столь мягко говорить о герцогине:

— Но все же, — Мэг откашлялась, чтобы прочистить горло, — все это в прошлом. Разве ты не можешь там это и оставить?

— Когда мне исполнился двадцать один год, герцогиня утратила контроль надо мной, — продолжал он. — Но она так и не отказалась от своих намерений.

— Сакс, — сказала Мэг, поворачиваясь к нему, — месть не приведет тебя ни к чему хорошему.

— А как насчет справедливости?

— Справедливости? Быть может, она уже свершилась? Герцогиню не назовешь счастливой женщиной.

— Это правда. И этим я утешаюсь в самые горькие моменты.

Мэг вздохнула. Теперь она лучше его понимала, хотя и продолжала думать, что своей ненавистью он больше вредит себе, чем бабке. Она уже не надеялась, что сможет его изменить или примирить их. Она нежно погладила его:

— Во всяком случае, больше она не может причинить тебе зла.

Сакс пошевелился.

— Мэг, она достает меня через тебя.

— Но она просто хотела женить тебя на Дафне. Ты знаешь, что у бедной Дафны даже подвенечное платье было приготовлено?

— Бедная Дафна! Ты знаешь, что она пришла ко мне? Чтобы спасти тебя.

— Это очень добрый поступок и заслуживает поощрения. Я думаю, что она запугана герцогиней.

— И не ошибаешься. Под настроение герцогиня может просто вышвырнуть ее на улицу. Или, если заблагорассудится, кинуть в Темзу. Точнее, приказать кому-нибудь это сделать: сама она не станет пачкать руки.

Чувствовать его ладонь, покоящуюся на ее груди, было для Мэг пыткой, но она старалась сдерживаться.

— Тогда ты бы о ней позаботился.

— О Дафне? Может быть. По-своему она права, когда говорила о помолвке в колыбели. Ее мать была старшей сестрой моей матери, и они, демонстрируя герцогине свое неповиновение, поддерживали связь. Поскольку мы почти ровесники, они говорили иногда о том, что хорошо бы нас когда-нибудь поженить. Вероятно, у нас иногда бывала общая няня и общая колыбель, и взрослые умилялись, глядя, как мы играем друг с другом, хватая друг друга за пальчики на ногах и все такое прочее. Но по крайней мере со стороны моих родителей, все разговоры о женитьбе были всего лишь шуткой.

Однако герцогиня восприняла эту идею всерьез. Когда меня привезли в имение Дейнджерфилдов, она часто приглашала Дафну, и та гостила подолгу, а герцогиня обращалась с ней как с моей нареченной. Если бы я согласился, мы бы уже в шестнадцать лет оказались перед алтарем. Но поскольку я наотрез отказался, она придумала самую соблазнительную уловку — если я смирюсь, она признает моих родителей. Она лгала, что мой брак с Дафной был их заветной мечтой и что я якобы связан словом чести. И еще — что если я женюсь на Дафне, то смогу говорить об отце, когда пожелаю. Она даже вынула наш семейный портрет, который я считал пропавшим.

— И он у тебя?

— Она сожгла его у меня на глазах.

Мэг закусила губу, ее глаза наполнились слезами.

— Она поселила Дафну в доме и заставила носить кольцо.

— Кольцо? — переспросила Мэг.

— Обручальное кольцо Торренсов. Кольцо моей матери. Мама его никогда не снимала.

Мэг сообразила, что кольцо было снято с руки его матери после смерти. Так обычно поступали с фамильными драгоценностями, которые надлежало передавать по наследству, но она не могла даже представить себе, какую боль он испытывал, каждый день видя кольцо на руке Дафны.

— И Дафна не противилась?

— Думаю, нужно быть не совсем нормальным, чтобы бороться с таким человеком, как герцогиня. К тому же Дафне нравилась идея стать графиней. Но главным образом ее покладистость была платой за избавление от своей постылой жизни, от страдающего подагрой отца, который топил боль в бутылке и становился невыносимым.

— В таком случае, не поступил ли ты с ней жестоко? Она ведь такая же жертва, как и ты.

— Жестоко? — Он коротко хохотнул. — Это была война, Мэг. Она даже раз или два пыталась меня соблазнить, но — хвала ее незыблемой добродетельности! — у нее это плохо получилось. Чего не скажешь о других.

— «Других»? — Мэг не желала слушать рассказов о его юношеских победах, но должна была выслушать все, что он захочет ей рассказать.

— Мы боролись, но я оставил свою кузину девственницей. Герцогиня нашла другие, очень соблазнительные экземпляры, особенно для молодого, здорового мужчины, жаждущего опыта. — Одним пальцем он нежно обводил ее сосок. — Позднее я к этому привык.

— Понимаю. — Мэг глубоко вздохнула, после чего смогла говорить спокойнее. — Но зачем? Я полагала, что по крайней мере в своей приверженности строгим моральным принципам герцогиня честна. Зачем ей было развращать тебя?

— Чтобы сделать слабым. — Он нагнулся и коснулся ее груди губами. — Это ведь очень ослабляет, не так ли?

— Очень. И именно поэтому мы дождемся полуночи.

Он отодвинулся. В этот момент его часы начали звонить.

— Осталось четыре минуты, Мэг.

Мэг боролась с искушением подвинуться к нему и послать к черту оставшиеся четыре минуты.

— Ладно. А каким образом женитьба на Дафне могла послужить воплощению планов герцогини?

— Она одержима. Дафна — ее выбор, она ее выпестовала и держит под контролем. Моя женитьба на Дафне могла как бы исправить прегрешение моей матери, которая взбунтовалась и вышла замуж за моего «неподходящего» отца. Кроме того, она уверена, что Дафна всегда останется у нее под каблуком и, таким образом, мои дети будут вылеплены ею по образцу, который она сочтет правильным, а не тем неподобающим образом, которым, по ее мнению, мои родители воспитали меня. Все это — маниакальное желание держать все в своей власти.

— Но в конце концов она все потеряла. Разве она не видела, что делает?

— Очевидно, нет. Она ведь всегда права, все ее действия справедливы, а если что-то идет не так, виноват всегда кто-то другой.

— Но…

Часы в отдалении начали бить, к ним с веселым звоном присоединились его карманные часы. Наступила полночь.