Том 4 Начало конца комедии - Виктор Конецкий

МАНЯ. Значит, ты по подросткам работаешь?

ПАВЕЛ. Ага. И семейным правом интересуюсь. Тебе тут скучно?

МАНЯ. Ага. (Напевает.) «На германской войне только пушки в цене…»

ПАВЕЛ. Не секрет, что семья стоит у истоков аморальных тенденций, проявляющихся в правонарушениях некоторых подростков.

МАНЯ. Кто больше нарушает: мальчишки или девчонки?

ПАВЕЛ. В развитом социализме или по мировой статистике?

МАНЯ (напевает). «На германской войне только пушки в цене… а невесту другой успокоит…»

ПАВЕЛ. Ноги у тебя очень красивые, но, конфециально, ты бы здесь… ну, не очень их показывала…

МАНЯ. Я в колготках, внучек. Да мне и не жалко: пускай хоть вся семья любуется.

ПАВЕЛ. У тебя косы были?

МАНЯ. Мать заставляла. А как предки разошлись, так я их обрезала.

ПАВЕЛ. Да, большое влияние оказывает семья от самой малой мелочи до решения всего комплекса общесоциальных проблем.

МАНЯ. Ага… Выходит, Надежда Константиновна всю жизнь шарики крутила? А по портрету не скажешь, да?

ПАВЕЛ. Конец двадцатых — начало тридцатых годов характеризовались ослаблением семейных уз. А в условиях развитого социализма семья принимает все большее значение в решении общесоциальных и воспитательных проблем.

МАНЯ. Точно. (Задирает коленки еще выше.) В семье молодежь получает первые уроки идейной убежденности и, если конфециально, бережного отношения к соцсобственности, ага?

ПАВЕЛ. Это ты смеешься или издеваешься?

МАНЯ. Нет, серьезно. (Напевает.) «На германской войне только пушки в цене… да и нынче вы все холостые…»

ПАВЕЛ. Замуж хочешь?

МАНЯ. Ага. Я, как и ты, детишек люблю. Да и читала где-то, что у замужних женщин чувство вины, связанное с внебрачными половыми связями, слабее выражено и реже встречается, нежели в случае добрачных грехов.

ПАВЕЛ. Вообще-то точно! А учиться после школы думаешь?

МАНЯ. Не-а. Образованные, если по мировой статистике, грешат больше. В ПТУ пойду: аптекарь-фармацевт. Чего молчишь?

ПАВЕЛ. Про твою косу думаю. Факт ее обрезания очень интересен с точки зрения некоторых аспектов поведения подростков, а подросток — проблема вечная. Небось все-таки плакала, когда резала?

МАНЯ. Ты фактический идиот или только чучело из себя валяешь?

ПАВЕЛ. Сам не знаю. Понимаешь, коса — большое дело. Ею девушки самые разные, если конфециально говорить, легко могут пороки прикрывать. Коса — отличная маскировка, а вы их режете. Тут вот и зарыта какая-то собака.

МАНЯ. Слушай, внучек, а целоваться ты хорошо умеешь? Чего уши насторожил? Давай за штору залезем и я тебя проэкзаменую?

ПАВЕЛ. Ну, ты даешь!

МАНЯ. Ладно. Считай, я пошутила. Про косы слушай. У всех порядочных девочек косы в крысиные хвостики превращаются уже к пятому классу — от долбежки. Вот и пришлось обрезание совершить. Павел глубоко задумывается, машинально напевая: «На германской войне только пушки в цене, а невесту другой успокоит…»

МАНЯ. Сейчас в столовке сидит такая девица с крысиным хвостом — умная, в черном свитере и на кривых каблуках. Лет тридцать. Опрокинула в тарелку на свою люля-кебаб полную перечницу. И вилкой молотый перец с тарелки обратно в перечницу собирает. Я говорю: ножом удобнее! Она рукой махнула и сожрала люля-кебабу вместе с перцем. А? Вот дура! Она еще и кусок лимона съела, а он от перца коричневый. Не скучай, внучек!

Явление профессора Башкирова. Сперва вкатывается детская коля сочка, а за ней входит и он сам. На поддоне колясочки банки с грибами.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Рано или поздно он убьет ребенка! Собаку-то хоть вывел?

БАШКИРОВ. Здравствуйте, товарищи! Кто из вас еще не был в туалете? Прошу сразу взглянуть туда! Это я привез из Парижа канареечный унитаз, я! А почему телевизор не включен? «Зенит» играет, а у них телевизор не включен! Слушайте, Зайцев, опять Эванс звонил. Утверждает, что на трех и восемь десятых альбедо еще меньше, чем я считал! Сукин сын этот Эванс!

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Черт с ним. Не делайте из мухи слона. Ну, статью задержим — великое дело… Садись, будь друг, к телевизору и прости, что я твою жену похитил на этот веселый вечерок. Но куда мне без хозяйки — сам видишь. Сейчас еще иностранцы приедут, черт бы их вместе с Эвансом побрал!

ИРАИДА РОДИОНОВНА (просыпается). А ты откуда? Ему поисть надо. Вырос же такой большой балбес… Мужчина, как поест, так враз добреет… (Засыпает.) Детский плач из коляски.

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Гуленька, Гуленька, мама твоя здесь, ну, что ты, маленький, сладенький мой…

БАШКИРОВ (включает телевизор, отбирает у жены коляску). Ты, Галюха, занимайся своими делами. Гулька на моем попечении. Знаете, товарищи, хорошие французские писатели утверждают, что только через дочерей мужчины узнают о том, сколько нежности аккумулировано в женщине. Но у нас, увы, сын!

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ (возвращается в кабинет). Потрясающий толчок!

Башкиров (оглушительно хохочет). Вы поглядели бы, как я с этим натюрмортом на таможне кувыркался! Ну, что мне делать, если я своего шефа люблю? Фаддей Фаддеевич подсаживается к Башкирову, оба смот рят футбольный матч.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Будь моя воля, разрешил бы спортсменам любые допинги. Ежели олимпиец, получив укол в попку с допингом, сиганет выше Адмиралтейства, то, я считаю, это все равно станет всечеловеческим достижением, или завоеванием, — вот так, некоторым образом, я думаю. А вы?

Башкиров. Очень интересно. Полнейшая раскованность мышления. Продолжайте, пожалуйста, вашу мысль.

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Вы оптимист или пессимист?

БАШКИРОВ. Видите ли, я диалектик, и потому оптимист. Вот, например, я люблю Италию и итальянцев, а они утверждают, что время — порядочный человек. И все вообще идет к лучшему в этом лучшем из миров. Обратите внимание: средний возраст римлян в начале эры был около двадцати двух лет, а мне уже исполнилось пятьдесят два…

АРКАДИЙ (откашлявшись). Товарищи, прошу никого не беспокоиться по поводу анкет! Вы все здесь — незаконнорожденные! Все! И потому никому ничего не грозит! Я вас собрал просто из желания разъяснить вам то, какая на самом деле кровь течет в ваших венах и артериях!

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Ну, сыромолотые дворяне, давайте-ка долболызнем по этому поводу!

ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Во всех нас течет одна кровь — Адама с Евой для верующих. Или обезьянья — для неверующих. И провались все предки и родственники Данилы Васильевича пропадом, особенно если они связаны с заграницей. Аркадий разворачивает огромный свиток — родословное дерево Оботуровых. Все столпились возле него. Тем временем Василий Васильевич берет роскошную монографию о Гойе, долго листает, разворачивает офорт «Вплоть до третьего поколения», ставит на видное место. Торжественно-тупой осел любуется портретами своих ослов предков.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ (задумчиво, сам себе). Василий Темный!.. Какие времена были!.. Феодализм — замечательнейшее социальное устройство для мужчин. Да, феодалам, феодалам можно завидовать! Отлюбят крепостную девицу и: «Иди, милая, обратно в девичью носок вязать!» Она ему ручку поцелует, не больше! — и в девичью обратно шмыг! А мне в условиях социализма что прикажете с этой… гм, любовью делать? Не нового же программиста заводить! Пока он научится отличать по параметрам Венеру от Марса? (Аркадию.) Да, да, слушаю вас. Так что и кому еще от меня будет надо?

АРКАДИЙ. Мэри выразила желание увидеть вас в кругу семьи. (То было так трогательно: осенние сумерки, все пепельно на кладбище, и молодая англичанка с локоном отца у могилы женщины, которую он любил, как Ромео.) И я не мог отказать леди. И обещал найти всех ваших с ней родственников.

ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Галина Викторовна уже объяснила вам, что, кроме брата, у меня родственников нет.

АРКАДИЙ. Родионовна! Не спи! Расскажи-ка, бабуля, как ты и кого из оботуровских сродичей разыскала!

ИРАИДА РОДИОНОВНА. В трояк вы мне все обошлись, чтобы вас сыскать. В контору кладбищенскую сунулась поперву, говорю, мол, угнетателев, на кого спину гнула до революции в прислуге, ищу. А теперя, говорю, осталась я женщина одинокая, беззащитная, ищу последышей ентих эксплуататоров: пускай, мол, меня теперь до смерти голубят. Ну, и трояк еще сунула. Так в конторе с ног сбились — аж девять душ нашли! (Засыпает в кресле).

ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Тихо. «Время» начинается.

БАШКИРОВ. Да, да! Наш век беременен демократией, хотя вокруг одни диктаторы.

АРКАДИЙ. Сейчас будет антракт. Во время которого вы будете смотреть программу «Время». Так как ничего нового вы из этой программы не узнаете — ну, будет красавец Игорь Фесуненко, например, про индейцев рассказывать и про их индейского вождя, томящегося в жутком американском заточении, — то лучше задам вам классическую задачку: в каком случае сын оказывается дедом самому себе? И даже подскажу ответ, а вы попробуйте представить это дело в воображении. Ежели сорокалетняя вышла за двадцатилетнего, а его отец женился на ее дочери, то сын первой четы — дед самому себе. Думайте, представляйте, а я поехал за иностранками в гостиницу «Ленинград». (В зал.) Пушкину за «Годунова» так врезали — похуже, нежели Пикулю, Пугачевой и Леонтьеву, вместе взятым. «Ну что это за сочинение? Инде прозою, инде стихами, инде по-французски, инде по-латыни, да еще и без рифм». Нынче чего бояться?! Намеренное отличие моего сочинения состоять будет в бессвязной пестроте явлений и прыжках от одного предмета к другому по образу и подобию, например, кенгуру или того же Валеры Леонтьева. Недаром в Горном институте учился! Нет, недаром, недаром она с гусаром! Славы охота! Славы! Через потрясение основ ее схвачу! Славы! Славы! Славы!