Радуга тяготения - Томас Пинчон

Молодые американцы по очереди встают (по желанию), воздевают кружки и поют о разных способах Делать Это с A4 или смежным оборудованием. Ленитроп не знает, что поют для него, — да они и сами не в курсе. Перевернутую сцену он созерцает в некотором беспокойстве: к мозгу подступает кровавый прилив, и Ленитропа посещает диковатая мысль, что за лодыжку его держит Лайл Елейн. Он величественно вплывает на окраины праздника.

— Эй, — отмечает стриженный ежиком юнец, — э-это ж Тарзан какой-то! Ха! Ха!

Полдюжины назюзюкавшихся артиллеристов с довольным ревом цапают Ленитропа. Вволю покрутившись и потолкавшись, он высвобождает ногу из петли. Под вой подъемника трос уползает, откуда явился, к шутнику за рычагами и следующему болвану, который поддастся на уговоры и решит прокатиться.

Жена Мурхеда из генштабаУшла, как последняя жаба,Потому что Мурхед —Ублажатель ракет,А она — очень нудная баба.

Русские пьют непреклонно и в молчании, шаркая сапогами, хмурясь — может, пытаются лимерики перевести. Американцы здесь с попустительства русских или же наоборот — непонятно. Кто-то сует Ленитропу орудийную гильзу — она ледяная, бока пенятся.

— Ну надо ж, англичан-то мы и не ждали. Ничё так балеха, а? Не уходи — он скоро подойдет.

— Это кто. — Тысячи сияющих червей извиваются по краям поля зрения, а нога, просыпаясь, исходит иголками. Ух, холодное какое пиво, холодное и горько-хмельное, без толку рваться наверх, чтоб вздохнуть, пей до — хахххх. Выныривает нос, утопленный в пене, усы белы и пузырятся. Где-то по предместьям собрания кричат:

— Вот он, вот он!

— Пива ему дайте!

— Эй, майор, малыша, сэр!

Один техник, что звался УрбиномПолюбил беззаветно турбину:«Мне милее она,Чем в постели жена,И дешевле абрикотина».

— Что творится, — вопрошает Ленитроп сквозь шапку следующего пива, возникшего в руке.

— Майор Клёви. У него отвальная. — «Канальи Клёви» хором затягивают «Поскольку он парень что надо». Чего никто не может отрицать, если жить не надоело, — такое поневоле создается впечатление…

— Куда это он?

— Куда-то.

— Я думал, он сюда приехал с этими «ГЭ» повидаться.

— Ну да, а по-твоему, кто мошной тряхнул?

В этом подземельном свете майор Клёви еще менее притягателен, нежели в свете луны на загривке товарного вагона. Валы жира, глаза навыкате и блестящие зубы серее, грубее закамуфлированы. Полоска пластыря, спортивно налепленная на переносицу, и желто-зелено-фиолетовая роспись вокруг глаза напоминают о недавнем стремительном полете с железнодорожной насыпи. Жмет руки доброжелателям, басит мужские нежности, особо внимателен к русским:

— Ну-с, небось, вы-mo его сдобрили водкой? Ха? — переходит к: — Влад, ах ты жопа, как оно? — Русские, кажется, не понимают — им остается трактовать лишь клыкастую улыбку и пасхальные яйца глаз. Ленитроп как раз фыркает пеной из носа, когда Клёви замечает его и выкатывает глаза по-серьезу. — Вон он, — ревет оглушительно, тыча в Ленитропа дрожащим пальцем, — вон он, асейный этот сукин сын, взять его, ребята! — Взять его, ребята? Мгновение Ленитроп разглядывает этот палец, оформленный обворожительными росчерками и завитками ангельского жира.

— Да ладно вам, ладно, друг мой, — начинает Ник Шлакобери — враждебные лица уже сжимают кольцо. Хмм… А, ну да — бежать: он плещет пиво в ближайшую голову, мечет пустую гильзу в другую, видит брешь в толпе, выскальзывает и несется прочь, по заалевшим лицам уснувших бражников — купола животов цвета хаки изукрашены гирляндами рвотных выбросов, — прочь, в глубокий поперечный тоннель, средь кусков Ракеты.

— Подъем, дуболомы, — орет Клёви, — держите эту сволочь! — Сержант с мальчишеским лицом и седыми волосами, что задремал, баюкая «тавотный шприц», просыпается с воплем «Боши!» — его оружие оглушительно палит в пивную бочку, снося нижнюю половину и водопадом мокрого янтаря и пены окатывая американцев, половина которых тотчас поскальзывается и хлопается на жопу. Ленитроп пробегает штольню с неплохим отрывом и взлетает по лестнице через две ступеньки. Выстрелы… Кошмарные взрывы в этом резонаторе. То ли «Канальи Клёви» слишком упились, то ли его спасает тьма. На верхушке лестницы он уже задыхается.

Очутившись в другом центральном тоннеле, Ленитроп рысит наружу, стараясь не думать, хватит ли дыхалки одолеть добрую милю до выхода. Не успевает он пробежать футов 200, как по лестнице за спиной уже карабкается авангард. Ленитроп куда-то юркает — видимо, в малярный цех, — оступается в луже вермахтской зелени и падает, едет средь вздымающихся волн черного, белого и красного и впирается в полевые ботинки пожилого человека с седыми буйволиными усами и в твидовом костюме.

— Grüß Gott[165], — говорит человек.

— Слушайте, меня эти, по-моему, пытаются убить. Тут можно куда-нибудь…

Старик подмигивает, манит Ленитропа через штольню и дальше, в другой центральный тоннель. Ленитроп замечает исполосованный краской комбинезон и соображает его прихватить. Мимо еще четырех штолен, затем круто направо. Склад металлоизделий.

— Глядите. — Старик, посмеиваясь, шагает по длинному цеху меж голубых стоек холоднокатаных листов, груд алюминиевых болванок, снопов прутковых заготовок 3712,1624, 723… — Вот сейчас мы повеселимся.

— Не туда, мужик, они по этой фиговине спускаются. — Но эльф-переросток уже подтягивает трос с подъемника к высокой груде монеля. Ленитроп залезает в комбинезон, начесывает помпадур на лоб, вынимает перочинный ножик и обрезает оба уса.

— Вы смахиваете на Гитлера. Вот теперь они взаправду захотят вас убить! — Немецкий юмор. Он представляется Глимпфом, профессором математики в Technische Hochschule[166] Дармштадта, научным консультантом союзного военного правительства, и это занимает некоторое время. — Ну, а теперь пускай бегут сюда.

Я во власти буйного маньяка…

— Может, лучше прятаться тут, пока не плюнут?

Однако дальше в тоннеле слышатся приглушенные крики:

— В 37-м и 38-м все чисто, цыплятки!

— О’кей, старый хер, бери нечетные, мы четные. — Они не плюнут, нет — они прочешут тоннель за тоннелем. У нас мирное время, не застрелят же в мирное время… но пьяные… ох батюшки. Ленитроп напуган до усрачки.

— Что нам делать?

— Вы эксперт по английской идиоматике. Скажите что-нибудь провокационное.

Ленитроп высовывает голову в длинный тоннель и с наианглийскейшим акцентом вопит:

— Майор Клёви сосет и причмокивает!

— Сюда! — Топочут сапоги галопирующих солдат, шляпки гвоздей трещат по бетону, а прочий зловещий металл в массе своей говорит цик… цик…

— Давайте, — сияет озорник Глимпф, включая подъемник.

Ленитропа посещает свежая мысль. Он опять высовывает голову и вопит:

— Майор Клёви сосет у НЕГРИТОСОВ!

— Я бы поторопился, — грит Глимпф.

— Ой, а я как раз удачно про его матушку придумал. — Дюйм за дюймом выбирается слабина в бухте троса между подъемником и прутковыми заготовками, которые Глимпф поставил так, чтоб рухнули поперек двери — будем надеяться, как раз когда появятся американцы.

Ленитроп и Глимпф поспешно исчезают через выход напротив. Примерно когда они добираются до первого поворота тоннеля, исчезает свет. Гудит себе вентиляция. Ее фантомные голоса черпают уверенность во тьме.

Груда монеля рушится с ужасным грохотом. Ленитроп нащупывает скальную стену и вдоль нее идет сквозь абсолютную черноту. Глимпф где-то посреди тоннеля, на путях. Дышит нормально, но посмеивается себе под нос. За спиной глухие шатанья погони, однако света пока нет. Тихий лязг и пронзительное профессорское «Himmel»[167]. Вопли громче, а вот и первый фонарик, пора вылезать из ванны…

— Что такое? Господи боже…

— Сюда. — Глимпф наткнулся на какой-то миниатюрный поезд, что ли, очертания едва видны — прежде на нем катали по фабрике гостей из Берлина. Они забираются в передний тягач, и Глимпф дергает рычаги.

Ну вот и славно, все на борт, должно быть, Клёви отрубил только свет, позади высверкивают искры, и даже ветерок подул. Славно прокатиться.

На бильярде или в классы режутся с азартом нациЗдесь, в экс-прессе «Миттель-верк»!И забавные фашисты знай лишь крутят ус душистый,А куда мы — ты узнаешь после дождичка в четверг.В страну, что чуть дальше, успеть позарез,Дефицит и налоги — не наш интерес,Для Минни и-Макса — явный-прогресс,Наш «Миттель-верк-экс-пресс»!

Глимпф зажег лобовую фару. Из боковых тоннелей, грохочущих мимо, глядят фигуры в хаки. Белки глаз на миг отблескивают светом и мигают мимо. Кое-кто машет. Крики доплерируют — Эй-эййй-й-й-й — точно клаксоны на переездах, мчишь домой среди ночи поездом по Бостонско-Мэнской… Экспресс поспешает. Влажный ветер свистит мимо. В обратном рассеянии прожектора видны силуэты боеголовочных деталей, груженных на две небольшие платформы, которые тащит тягач. Местное карликанство разбегается и хохлится вдоль полотна, почти за границей света. Маленький поезд они полагают своим и обижаются, когда его забирают большие люди. Кто-то сидит на штабелях ящиков, болтая ногами. Кто-то во тьме учится стоять на руках. Глаза их светятся зеленым и красным. Кое-кто даже раскачивается на закрепленных вверху веревках, изображают камикадзэ, атакуют Глимпфа и Ленитропа с криками «Банзай, банзай», а потом, хихикая, исчезают. Все по сценарию. Они, в общем-то, вполне симпатичная…