Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером - Александр Бородыня

— Слушай, а кому нужно на Большом Соловецком оружие или наркотики?

— Вопрос, конечно. Не знаю! Нужно посмотреть, что там в гробу, может быть, вообще что-то другое. Я же исходил из стандартных предположений, а возможны ведь и другие варианты.

11

Внизу, в коридоре четвертого класса, рядом с дверью их каюты все еще стоял капитан-директор. Глаза у капитана-директора были какие-то оловянные, он курил, часто затягиваясь, и свободную руку держал зачем-то на ручке двери.

— Ну как она? — спросил Олесь, на ходу расстегивая плащ.

Капитан-директор надавил ручку двери. В каюте все так же сидел корабельный доктор, Тамара Васильевна так же лежала на своем месте, правда, теперь вся обвешанная какими-то датчиками, а Виолетта, неподвижная, разместилась у окна.

— Кто разрешил войти? — спросил сухо корабельный врач. — Я прошу выйти отсюда.

Олесь и Маруся скинули верхнюю одежду и послушно ретировались.

— Ну и что вы обо всем этом думаете? — спросил капитан-директор, когда они оказались снова в коридоре.

— Я думаю, нужно как следует осмотреть душ, — сказала Маруся и прикурила от папиросы капитана. — Или вы уже?

— Нет, как-то не сообразил. Нужно осмотреть. — Он высоко поднял руку и стряхнул с папиросы пепел.

На белом рукаве возле локтя отчетливо был виден небольшой накрыв. Где-то капитан-директор этим рукавом зацепился и потерял нитку. Опустив руку в карман, Олесь нашел эту припасенную нитку, сохранившуюся, как вещественное доказательство, и не без удовольствия намотал ее на палец.

«По крайней мере, Понятно, кто лазил по нашему номеру в гостинице, — подумал он. — Вот жаль, не ясно, зачем он там лазил».

Капитан-директор покашлял точно так же, как делал это в радиотрансляции, и сказал хрипло:

— Вне зависимости, что мы отыщем в душевой комнате, всех приглашаю сегодня на ужин.

— По поводу? — спросила Маруся.

— Именины у меня! — Капитан опять покашлял. — Если не придете, обижусь насмерть и спишу с судна прямо в открытом море.

Но осмотреть душ так и не успели, потому что дверь каюты приоткрылась, в щели возникли широкие шелковые рукава Виолетты, рукава скорбно взлетели вверх, и Виолетта попросила:

— Кто-нибудь, срочно в аптеку, нужен викаронит. В ампулах.

Капитан-директор кивнул послушно, загасил о подметку светлого ботинка папиросу и полез по ступенькам вверх. Дверь тут же с треском захлопнулась, и Виолетта повернула ключ.

— Пойдем, — сказал Олесь. — Посмотрим!

— Нет, — сказала Маруся. — Ты можешь, конечно, пойти и посмотреть. А я пойду выпью. Приходи в бар.

Когда звук ее каблучков утих на железных ступенях, Олесь постучал в дверь. Опять повернулся ключ, и он беспрепятственно вошел в каюту. Ни слова не говоря, он взял казенное полотенце, достал из кармана плаща мыло в розовой мыльнице, достал старенькую зубную щетку в коричневом футлярчике и тюбик с зубной пастой.

Душ состоял из двух секций. Сперва, прямо за дверью, маленькая раздевалка. Здесь была вешалка и накрашенная скамеечка. Потом за стеклянной узкой перегородкой кафельный квадрат с металлическим большим стоком и стационарно закреплённым рассекателем на высоте полуметра над головой. Воздух здесь был наполнен горячей влагой, все говорило, что душ только что посещали. Олесь сначала зажег свет, надавив на кнопку выключателя, только потом запер наружную дверь. Он устал за этот безумный день и раздевался очень медленно, зачем-то осматривая каждую снятую с себя вещь.

Когда он снял трусы, к двери кто-то приблизился снаружи.

Прошелестели очень осторожные шаги. В дверь даже не постучали, а только тихо, тихо поскреблись.

— Занято! — сказал зло Олесь и положил трусы на скамеечку. Человек по ту сторону двери громко, казалось, судорожно дышал, но не говорил ни слова и не уходил.

«Вот сначала я помоюсь, а потом буду играть в сыщиков-разбойников, — сказал себе поэт и растворил стеклянную перегородку. — Хватит на сегодня идиотских приключений… Нечего придумывать…»

Гудела лампочка в толстом матовом плафоне, было очень душно, человек за дверью громко дышал, но не говорил ни слова. Было слышно, как его ноги переступают нетерпеливо на месте. Олесь отодвинул стеклянную перегородку и уже протянул руку, чтобы повернуть кран, когда сообразил, что хорошо бы все-таки теперь вымыться с мылом. Он повернулся взять его со скамеечки в раздевалке и только теперь увидел труп.

За дверью сдержанно кашлянули, после чего три раза, вероятно, костяшками пальцев постучали. Труп лежал сбоку под самой стенкой и, естественно, когда перегородка была задвинута, увидеть его было нельзя. Он был накрыт большим куском целлофана. Из-под целлофана торчали лишь розовые пятки. На целлофане конденсировались большие капли, они отражали лампу.

В дверь снова поскреблись. Преодолевая вдруг навалившуюся усталость и отвращение, Олесь сделал шаг и, опустившись на корточки, приподнял край целлофана.

Кафельный пол под его босыми ногами казался горячим, он был, мокрым и скользким. И глубоко под полом явственно вибрировали, гудели могучие двигатели теплохода.

— Открой! — очень тихо прошептали по ту сторону двери. — Открой дверь… — Рефлекторно поэт отрицательно помотал головой. — Лучше для тебя, открой сейчас.

На полу перед ним лежала мертвая женщина. Это была очень молодая женщина. Лицо показалось знакомым, но вспомнить, сыдентифицировать сразу не получилось. Лежала она на боку, вероятно, умерев в последнем приступе боли, она левой рукой вцепилась в правую стопу. Приблизив лицо к лицу трупа, Олесь убедился, что губы чуть приоткрыты, дыхания нет, а длинные черные ресницы не дрожат.

«Но если она пошла мыться, разделась… Предположим, потом на нее напали, убили и накрыли… Предположим, целлофан убийца принес с собой. Тогда где же одежда, неужели убийца унес одежду? — Осторожно Олесь кончиками пальцев потрогал тело. Тело было теплым и влажным. — Вероятно, это произошло только что, когда мы втроем стояли в коридоре, в душ никто не входил. Убийство могло произойти за те две минуты, что я заходил в каюту, чтобы взять мыло и полотенце. Уж никак не более двух минут. Значит, за две минуты она успела раздеться, включить воду и умереть! Не слишком ли быстро?»

— Открой, ты! — опять послышалось из-за двери, голос был какой-то неприятный, утробный. — По-хорошему просят…

Осторожно Олесь накрыл труп целлофаном, распрямился, стоя над ним. Следовало теперь одеться, но он замер, неподвижный, в каком-то приступе отупелой тоски.

«Еще один труп, — повторил он себе. — Еще один. Но этот труп никто уже не взрезал… Это уже никак не может оказаться молодой человек из Афганистана… — На ногах у мертвой девушки был красивый педикюр, из-под целлофана торчали аккуратные красивые пальчики. — Что же на этом корабле происходит? При чем тут я? При чем тут я?»

Он не смог двинуться с места, когда под нажимом, вероятно, очень сильной руки Дверь распахнулась. Со звоном ударился о кафель отлетевший замочек.

— Конец! — прошептал Олесь, даже не делая попытки сопротивляться. — Но при чем тут я?

Его ударили по голове, и он ничего не видел. Только чувствовал, что лежит на лопатках и что на горле смыкаются чьи-то руки. Перед глазами расплывались большие черные круги, как от камня в ночной воде, медленные, красивые. Он ощутил запах одеколона, потом боль в шейных позвонках, кафель скользил под лопатками, сознание уплывало внутрь черного круга. Последнее, что поэт услышал, был истерический женский вопль.

12

Ни сна, ни какого-то кошмара не случилось. Сознание уплыло и, казалось, тут же вернулось. Он лежал на спине, накрытый одеялом. Сильно болела шея. Он подумал: «ЖИВ!», — и мысль оказалась сладкой. Можно было это слово, как конфету, обсосать, не открывая глаз.

— На меня напали! — сказал он на пробу, все так же не открывая глаз. — Меня чуть не убили.

— Ну ты же хотел чего-нибудь по-настоящему опасного. — Голос Маруси прозвучал совсем рядом, почти в самое ухо. Голос этот был насмешливый, издевательский.

— Не смешно! — сказал Олесь и открыл глаза. Маруся действительно сидела рядом, она склонялась к нему, она ехидно строила глазки и улыбалась.

— Смешно! — строгим голосом сказала она. — Именно, что смешно и никак не больше! Ты думаешь, кто тебя удушил?

— Марусенька… — Олесь попробовал нащупать ее руку, он хотел хотя бы жалости. — Я не знаю, кто это был. Я зашел в душевую, разделся, снял трусы… Потом я увидел труп!

— Значит, труп! — Глаза Маруси неприятно полыхнули.

— Женский, молодой, красивый. Пальчики… Педикюр… Реснички… Меня по башке сзади стукнули…

Ощутив неудобство, Олесь с трудом повернул голову. Шея все-таки сильно болела. Он увидел, что лежит не в санитарном отсеке и даже не в своей каюте. Кругом набросаны дорогие вещи, висит большой фотоаппарат в коричневом футляре, женские чулки валяются, на столе раздавленное пирожное, рядом хрустальная рюмка с коньяком и открытая губная помада.