Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером - Александр Бородыня

— Грудная клетка вскрыта. Он лежал на кафельном полу. — Губы ее искривились в подобие профессиональной улыбки. — Ну совершено как в анатомичке, никакой разницы. Все-таки я его осмотрела. Грудная клетка вскрыта, но вскрыта по старому шву… Его вскрывали как минимум два раза… Там был еще какой-то белый порошок… Просыпали на пол, смыли, но не весь…

— Какой порошок?

— Я не знаю! — глаза Тамары Васильевны опять закрылись, и она болезненно сильно задышала. — Не знаю!

— Давайте по порядку, — спокойно сказал Олесь. — Вы пошли в душ. Вы разделись, потом увидели труп. Вы вернулись в каюту сразу?

— Да.

— На теле покойника были татуировки?

— Да.

— Надписи?

— Да.

— Там было написано что-то про квадратное озеро?

— Бойтесь черных квадратных озер…

За спиной Олеся капитан-директор спросил шепотом:

— Но если она патологоанатом, то чего же она так испугалась?

— Она всегда боялась. Всю жизнь… — прошептала Виолетта. — Я думаю, здесь результат неожиданности, шок.

— Все равно не понимаю.

— Ну, если вы у себя дома в постели вдруг наткнетесь на морской холодный якорь, как вы себя почувствуете?

— Хреново, конечно!

— А когда якорь болтается на боку судна, это ведь нормально?

— Понял… Понял… Тише!

— Вы вернулись в каюту. Вы выпили коньяка, — продолжал поэт. — А потом пошли обратно в душ?

— Да.

— Труп был все еще там?

— Да.

— Вы осмотрели его еще раз, вы кому-нибудь успели сообщить о происшедшем?

— Нет.

— Вас ударили сзади по голове?

— Нет. Скорее это был платок с хлороформом…

— Почему вы решили?

— Язык распух, как бывает от хлороформа. — Глаза опять чуть приоткрылись, блеснули щелочками. — Но хлороформ с какой-то добавкой… Мне кажется, какой-то допинг.

— Скоты! — сказала Виолетта. — Но по крайней мере понятно, откуда взялся инфаркт.

— Мне, например, ничего не понятно! — сказал капитан-директор. — Может быть, объясните?

— Допинг и успокоительное на одной салфетке. Очень просто убить человека.

— Ничего не понимаю! — сказал директор и, вдруг повысив голос, крикнул: — Валентина!

Но Валентины рядом не оказалось, за время допроса в полутьме подружка капитана успела ускользнуть.

10

Корабельный врач, тощий старикан лет семидесяти пяти, одетый в хорошо пошитый темный костюм, на который халат был только накинут (халат даже не был застегнут в отличие от верхней пуговицы на идеально чистой рубашке, хотя был столь же гладким, как и узкий, с блестками галстук), потребовал, чтобы пространство вокруг больной было освобождено. Осталась помочь только Виолетта. Маруся скривила смешную рожу и, покидая каюту, прихватила верхнюю одежду. Она почти насильно надела на Олеся плащ, и поскольку поэт сопротивлялся, он хотел дежурить под дверью, боялся что-то упустить, потратила десять минут на уговоры. Маруся снова желала на верхнюю палубу, она аргументировала свое желание тем, что да, конечно, уже видела и море, и небо, и самолет, и белый инверсионный след, и это солнце, но еще не видела, а очень хочет увидеть ночные морские пространства. Предполагалось, что сие совершенно иные пространства.

— Маньячка! — подытожил Олесь, в который уже раз выбираясь по лестнице наверх. — Ты, если во что-то вцепишься, то обязательно зубами. И челюсть вилкой не разомкнешь.

Но Маруся не обиделась, хотя и следовало, она только ухватила поэта под руку. После многочисленных подъемов по крутым лестницам у нее сильно заболели ноги. Не признаваться же в этом, когда хочешь увидеть ночное Белое море.

— Ты доктора видел? — выбираясь на палубу и затягивая на горле свой тяжелый шарф, спрашивала она. — Думаешь, может быть врач на морском судне такой старикан?

— Не знаю… — Олесь не слышал ее, ночь прозрачная и огромная, до горизонта набитое звездами небо, чернота и контраст серебряных искусственных линий заняли моментально все его внимание и воображение. Он вообще не хотел никаких слов. — Не знаю…

— Мне всегда казалось, что на флоте должны служить молодые люди. А также люди средних лет. А он старый, его обязана была зарезать медкомиссия.

— Как того кабанчика?

— Смотри, — Маруся присела на корточки возле поручней. — Смыли пятнышко. Совсем его не видно, или это в темноте?

— В темноте… Знаешь, о чем я сейчас подумал, что себе представил?

— Знаю. Ты представил себе, что сейчас тридцать пятый год, что мы оба зеки, и плывем мы под конвоем на большой ржавой барже к острову смерти, где нас будут убивать и мучить. Правильно?

— Умная!

— А действительно, ведь страшно, ведь из такой картинки не убежишь, как тот кабанчик от поварского ножа. Не прыгнешь за борт, не доплывешь до берега. Холодно. Выходит, либо смерть сейчас, сию секунду, либо можно еще пару недель ее подождать.

Они оба замолчали. Море походило на ночную пустыню — черный песок, медленно перекатывающийся из бархана в бархан. Песок отражал серебряный лунный свет. Луна, резанная серпом, маленькая, казалось, не шевелилась в окружении звезд, казалось, она обжигает холодом лицо. Тогда как руки на легком ветру моментально коченели, и пепел с вдруг прикуренной сигареты падал на железную палубу.

— Мы не знаем такой силы чувства! — сказал Олесь. — Мы готовы на все что угодно, только бы появились эмоции, и все это полная ерунда по сравнению с теми годами… Ведь понимаешь, — он, не отрываясь, смотрел в черную звездную пустоту, и пустота была как лед. — Мы придумываем любви, ужасы, жадность, мы кричим, переживаем, молимся, и все в миллионную часть чувства, все мелочь, сор, сырые спичечные головки в сравнении с тем костром…

— Ты что, готов обменяться с тем зеком? Если б было, конечно, можно!

— Конечно. За всю жизнь не подняться на вершину одной минуты. Мы не умеем испытать ни отчаянья, ни страха, ни боли, ни безысходности. Нам просто негде все это опробовать… — Он перестал смотреть в черноту и обратил лицо к Марусе. — Ты перепробовала тысячу мужчин…

— Девятьсот сорок восемь, ты сорок девятый, — отозвалась она, но он не услышал и продолжал:

— И вся эта патология не может сравниться даже с одной минутой фантазий какого-нибудь малограмотного зека, посаженного в карцер… А я стихи пишу! Я пытаюсь высосать из своей жизни максимум. Получается, что все ложь, все выдумано… Все мелкое и незначимое, каждое стихотворение — подделка, а все они вместе — цепь подделок.

За бортом что-то неприятно плеснуло. Напрягая слух, можно было уловить отдаленно звучащую музыку.

— Ты один, что ли, такой? — вдруг зло сказала Маруся.

— А что, ты можешь предложить что-то еще?

Опять они с минуту помолчали. Плеск не повторялся.

— Ты видел эту — Виолетту? Тетка теткой, она никто и ничто, какой-нибудь вшивый скучный терапевт во вшивой скучной поликлинике. Ты думаешь, почему она вырядилась, почему она накрасилась? Она эти платья десять лет хранила, а теперь сунула в чемодан. Где ей их еще надеть? И совершенно не нужен лагерный клифт, извращение может быть каким хочешь, оно все равно будет настоящим. Важно не что происходит, а что ты чувствуешь.

— Слушай-ка, — прервал ее Олесь, подчиняясь теме. — А как ты думаешь, чего ради опытный патологоанатом впадает в тихую истерику при виде трупа?

— Не знаю. Но, когда падал самолет, там, на пирсе, я почувствовала, что от ужаса сейчас взлечу птицей. Наверное, есть еще какая-то причина. — Она щелчком стряхнула пепел со своей сигареты. — Мы здорово запутались. — Олесь слушал, не перебивая. — Чуть не упал самолет. Потом странная история с грузовиком церковной литературы. Ансамбль «Русские народные скелеты» репетирует. Кабанчика режут на палубе. Эта парочка за столом. Они же оба сумасшедшие. А труп в душе? Ну скажи, куда он потом-то делся?

— А никуда! — наконец отозвался Олесь. — Мне кажется, труп всего один. И убили молодого человека еще в Афганистане законным образом, в бою. Нет никакого преступления. Просто гроб внесли на корабль отдельно, а покойника отдельно. Другой вопрос, зачем? Другой вопрос, какого черта нужно было мертвеца в душе мыть и дважды взрезать?

— Ты думаешь, тот пьяный был мертвец из Афганистана!

— Не думаю, а уверен. Про кабанчика вот не знаю, загадочная история, про Библии тоже не знаю, нужно разобраться, а вот насчет мертвецов, тут как раз понятно, тут все слишком логично, тут-то как раз все складывается.

— А зачем тогда пустой гроб?

— По логике, для того чтобы что-то подпольно провезти, скажем, оружие или наркотики. Ведь это очень логично: труп под видом пьяного едет отдельно с билетом, а в гробу едет что-то иное. В душ они его, предположим, приволокли, потому что запах. И распороли еще раз по той же причине, пьяные дураки…