Воевода - Дмитрий Евдокимов

«Прав Сапега, — подумал он. — С таким войском Москвы не взять».

Когда он приблизился к избе, где располагался государь, ему на миг почудилось, что он снова при дворе Димитрия Ивановича — лица придворных, толпившихся здесь, были ему знакомы: вот секретарь государя Ян Бучинский, вот воевода Салтыков, вот стольники... А это... Фёдор Романов, которого когда-то арестовывал Маржере со своими гвардейцами. Тогда он в ночи отпустил Гришку Отрепьева... Может, зря? Теперь Романов занимал пост патриарха. А вот и сама государыня — Марина, которая милостиво кивает Маржере. Он даже тряхнул головой. «Может, случилось чудо? Раз все близкие императору лица здесь, может, жив и сам император?» Но, увы!

Единственное сходство — невысокий рост. Но где лёгкая походка, как у барса? Где царственная осанка? А лицо? Боже мой! На него смотрел угрюмый мужчина, косоватый, с опухшими веками и обвислыми щеками, что свидетельствовало о нездоровом образе жизни. Царское одеяние сидело на нём мешком, шёл он как-то неуверенно, спотыкаясь, злобно ворча себе что-то под нос.

Приветливо улыбаясь, к нему шёл Ян Бучинский, он говорил нарочито громко, чтобы слышал самозванец:

   — Наконец-то сам Якоб Маржере! Глава гвардейцев государя! Нам сказывали, что ты отбыл на родину.

Маржере смущённо откашлялся в перчатку.

«Боже мой! Ну, конечно, всё это грандиозный спектакль. Вот пора и тебе, Жак, выступить на сцену. Бедный русский народ, который так дурачат!»

   — Будучи безутешным, что государь убит, я поспешил восвояси! — затарабанил он. — Но вдруг во Франции мой король Генрих Четвёртый, который мечтает познакомиться с Димитрием Ивановичем (поклон), сообщил мне, что государь по велению Божию остался жив. Я тут же вскочил на коня, и вот я здесь!

«Димитрий» как-то кисло, будто испытывая изжогу, взглянул на гостя и молча направился к крыльцу. Бучинский сделал Жаку знак, чтобы он шёл следом.

Войдя в комнату и убедившись, что, кроме Бучинского и Маржере, никого нет и, стало быть, незачем притворяться, «Димитрий» выкрикнул:

   — Я не нуждаюсь в иноземных телохранителях! Я им не доверяю! Никому не доверяю! Зачем ты приехал? И не делай рожу, будто «узнал» меня! Что тебе от меня нужно?

   — Если глава телохранителей признает императора, — усмехнулся Маржере, почувствовав облегчение, — то это уверит остальных в его подлинности...

   — У меня достаточно свидетелей моей подлинности, — угрожающе произнёс самозванец. — Одна Марина чего стоит... А те, кто выражают сомнение, что я тот самый, кончают одинаково. Стоит мне приказать.

«Ах ты мужик вонючий! — с бешенством подумал Маржере. — Нашёл кого пугать! Сейчас ты заглотнёшь крючок, на который попался даже благородный Лев Сапега!»

   — Если я не нужен, я уйду! — сказал он с достоинством, делая вид, что поворачивается к двери.

   — Далеко не уйдёшь! — процедил самозванец.

Маржере вдруг расхохотался и обратился к Бучинскому:

   — Скажите, Ян, что — император располагает большой казной?

Его слова попали в цель. Лицо «царика» исказила страшная гримаса, зубы хищно оскалились. Он был не только патологически труслив, но и беспредельно жесток, как большинство трусов, и легко отдавал приказы о казни своих подданных. Бучинский, поняв, что надо спасать положение, решил обратить сказанное капитаном в шутку:

   — Ты же знаешь, Якоб, что в России нет серебряных копей, подобно перуанским.

Маржере, увидев выражение лица самозванца, тоже понял, что зашёл слишком далеко, поэтому поспешно добавил:

   — Я хотел сказать, что Шуйский знает далеко не о всех тайниках императора. Я слышал, что он нуждается в деньгах и даже не может заплатить шведскому войску...

Самозванец посмотрел на Маржере с угрюмой подозрительностью, потом обратился к Бучинскому:

   — Это правда?

   — Я знаю, что император пользовался тайными ходами, но сам там не бывал.

   — А он?

Маржере ответил с достоинством:

   — Ваше величество, я сопровождал покойного везде и несколько раз опускался с ним в подземелье, где он хранил свои драгоценности.

Глаза «царика» жадно блеснули:

   — И даже Молчанов не знает, где это подземелье?

   — Мишка Молчанов способен украсть царскую печать, но не более того, — рассмеялся с облегчением Маржере, поняв, что опасность миновала. — Государь доверял Молчанову лишь свои любовные дела. Расположение тайника, кроме меня, знал лишь Пётр Басманов, которого уже нет в живых. Так что, ваше величество, когда мы войдём в Кремль, я вам ещё пригожусь.

— Хорошо, оставайся подле меня, но не вздумай обмануть! — угрожающе произнёс самозванец, потом кликнул своего шута: — Петька, прикажи кравчему, чтобы принёс вина. Мы выпьем, в знак особой милости, с начальником моих телохранителей, которые разбежались кто куда!

Маржере хватило дня, чтобы уяснить, что попал он в Тушинский лагерь не в самое для самозванца лучшее время. После последней попытки штурма Москвы многие из польских «рыцарей» покинули лагерь, шаря по всей Руси, грабя, убивая, насилуя. Не отставали от них и донские казаки, которые признавали и побаивались только своего предводителя Ивана Заруцкого.

Больше всего Лжедимитрий боялся приближения Скопина со шведами. После его победы над Зборовским он писал Яну Сапеге:

«Неприятель вошёл в Тверь почти на плечах нашего войска. Мы не раз уже писали вам, что не должно терять времени за курятниками, которые без труда будут в наших руках, когда Бог увенчает успехом наше предприятие. Теперь же, при перемене счастья, мы тем более просим оставить там всё и спешить как можно скорее со всем войском вашим к главному стану, давая знать и другим, чтоб спешили сюда же. Просим, желаем непременно и подтверждаем, чтоб иначе вы не действовали». На этом письме «царик» начертал собственноручно, что не было в обычаях русских царей: «Чтоб спешил как можно скорее».

Однако Сапега не хотел идти под командование Рожинского. Напротив: воспользовавшись моментом, когда шведы бросили русское войско, он попытался вместе со Зборовским завоевать славу победителя доселе непобедимого Скопина. Но потерпел неудачу и вернулся к Троице, так и не вняв мольбе самозванца идти в Тушино. Тогда уже не Сапега, а сам гетман Рожинский вынужден был поступиться гордостью и идти к нему на соединение, чтобы ещё раз попытаться остановить продвижение Скопина к Москве.

Однако уже было поздно. Войско де Ла-Гарди наконец получило долгожданное жалованье. Лишь незначительную часть смог наскрести государь, остальное дали монастыри и города. Так, соловецкие монахи прислали семнадцать тысяч серебряных рублей и даже серебряную ложку. Слали деньги и меха новгородцы, вятичи, устюжане... Отличился и солепромышленник Пётр Строганов. Как писалось в жалованной грамоте Шуйского, «Строганов против воров стоял крепко, без всякого позывания, ратных многих людей на царскую службу против воров посылал, города от шатости укреплял, да у него же брались на царя в Москве и по другим городам в ссуду большие деньги для раздачи служилым людям на жалованье». Строганов за такие заслуги удостоился небывалой чести — отныне было велено писать во всех грамотах не «Пётр Семёнов сын», а «Пётр Семёнович».

Получив деньги и меха, шведы вновь тронулись в поход, сойдясь с войском Скопина у Александровской слободы. Здесь они нанесли последнее серьёзное поражение объединённому войску Сапеги и Рожинского. Следуя далее к Москве, Скопин применил тактику засад, двигаясь медленно от одного укрепления к другому и «выдавливая» польские отряды, вынужденные отступать всё далее. Сапега вынужден был окончательно снять осаду Троицы и перебраться в Дмитров.

Тем временем над самозванцем нависла ещё большая угроза с другой стороны — король Сигизмунд, по-прежнему терпя неудачи в осаде Смоленска, потребовал от тушинских поляков, чтобы они оставили своего «царика» и соединились с королевским войском. Поначалу тушинцы возмутились. На своём коло товарищи[92] кричали, что король, начав войну, посягнул на их права свободных граждан республики Речи Посполитой, что северские земли и Смоленск, который он осадил, отданы им на прокорм государем Димитрием Ивановичем. И рыцари, и жолнеры составили конфедерацию, поклявшись в верности своему «царику», которого они твёрдо решили посадить на русский престол, отвергнув таким образом претензии Сигизмунда.

Однако как только была произнесена клятва, появились сомневающиеся. Война слишком затянулась, и чем ближе подходит Скопин со шведами, тем меньше шансов захватить Москву. После долгих споров к королю была направлена делегация с ультиматумом: если король выплатит тушинцам жалованье за все года службы самозванцу, то они перейдут на сторону короля.

Одновременно и Сигизмунд отправил своих комиссаров в Тушинский лагерь. Сначала Рожинский отказался их принять. Вмешался Ян Сапега, побывавший тайно у короля под Смоленском. Он прислал гетману письмо с угрозой, что если в Тушине не примут королевских послов, то Сапега уведёт своё войско к королю.