Крым. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

Из Бахчисарая к русскому самодержцу пришло письмо следующего содержания: «Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величие божие. Я прише на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы. Но ты не пришел и против нас не встал, а еще хвалишься, что я-де московский государь! Был бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты – Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – не надобно; желание наше – Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал».

Иоанн соглашался отдать только Астрахань, но держал себя в переписке, можно сказать, смиренно. Вот его слова: «Ты в грамоте пишешь о войне, и если я об этом же буду писать, то к доброму делу не придем. Если ты сердишься за отказ Казани и Астрахани, то мы Астрахань хотим тебе уступить; только теперь этому делу скоро статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы… до тех пор ты бы пожаловал, дал сроки, и земли нашей не воевал».

Русскому же посланнику предписывалось, что если ему на переговорах будет нанесена какая-нибудь обида, то «за этим от хана не ходить назад, а говорить обо всем смирно, с челобитьем, не в раздор, чтоб от каких-нибудь речей гнева не было».

На одну только Астрахань Девлет Гирей не соглашался, внушал Ивану, что никак того нельзя, чтобы волжское устье было у Крыма, а верховья той же самой реки – у Москвы (это хорошо еще, что хан думал, что Волга берет начало где-то чуть выше Казани, а то бы, глядишь, Нижний, Кострому, Ярославль, Тверь, Ржев, Старицу – все бы потребовал). При всем при этом Девлет Гирей не забывал и о делах житейских: «Теперь у меня три дочери на выданье, да сыновьям троим царевичам обрезание делать надо, им радость будет, для этого нам рухлядь и товар надобен; чтобы купить эту рухлядь, мы у тебя просим две тысячи рублей. Учини дружбу, не отнетываясь, дай».

Пока шли переговоры и обмен посланиями, царь Иван не забывал думать о том же, о чем и ханские дочери-невесты. Он задумал в третий раз жениться. Смотрины решил устроить в Александровской слободе: она была столицей Опричнины, и в ней, очевидно, жилых помещений было больше, чем в дотла выгоревшей Москве. Царь лично обошел строй из двух тысяч кандидаток, той, которую считал достойной участия в следующем туре, вручал вышитый жемчугом плат. Таких набралось двадцать четыре. После более детального рассмотрения осталось двенадцать. Этими занялись плотнее, состояние их здоровья изучали бабки-повитухи и царский лекарь Бомелий. Наконец, царь Иван остановился на Марфе Собакиной, шестнадцатилетней дворянской дочери из недавно распятого им Новгорода. 28 октября 1571 г. (через пять месяцев после гибели Москвы) в Троицком соборе Александровской слободы состоялось венчание, дружками невесты были Малюта Скуратов и Борис Годунов.

Но молодая скончалась всего через две недели. Что случилось с этим юным созданием – раздолье для авторов исторических романов и сценаристов, науке доподлинно этого не ведомо. Известно только, что Иоанн, думая в первую очередь о будущем, объявил, что невеста была больна еще до свадьбы и у него никаких интимных отношений с ней не было, а значит – не в счет. Ему с большим трудом удалось получить согласие церкви на этот свой третий брак.

Глава 38

Битва при Молодях

Чтобы окончательно придать голове московского царя правильный ход мыслей, Девлет Гирей, получивший в родном Крыму за свой успех прозвание «взявшего трон», уже в следующем, 1572 г. пошел в новый поход на Москву. С ним опять было 120-тысячное войско, в том числе турки. Он не сомневался, что Россия никак не могла оправиться от полученного удара, а потому был уверен в победе.

Но на Оке его уже ждали, причем не малочисленный заслон, а большое русское войско во главе с опытнейшими полководцами Михаилом Ивановичем Воротынским и Дмитрием Ивановичем Хворостининым. Последнего английский посол в России Флетчер в своей книге «О государстве Русском» представил как «главного у них (т. е. русских) мужа, употребляемого в военное время». Насчет «главного» – это он, может быть, слишком, но для того, чтобы при его неродовитости, в условиях уже сложившегося местничества, когда назначение зависело не столько от личных заслуг, сколько от родовитости и заслуг предков пробиться в число первых воевод – для этого действительно надо было очень много «употребляться в военное время». Знатные бояре часто били челом царю, почему при назначении на командование им предпочли Хворостинина – но тот по-прежнему оставался полезным исключением из правил.

Воротынский был и знатен, и на виду. Отличился при взятии Казани, долго служил на окской Береговой линии, именно ему было поручено составление устава («боярского приговора») станичной и сторожевой службы. Военного дарования был не блестящего, но опытен, тверд и отважен (в советском спорте про таких говорили «железный зачетник»).

Оценив ситуацию, Девлет Гирей при переправе через Оку вроде как бросил кусок мяса, чтобы отвлечь злую собаку: пустил против русских двухтысячный отряд, а сам с основными силами, перейдя водную преграду, устремился к Москве, надеясь на быстроту своей конницы. Отвлекающий маневр удался лишь отчасти: русские воеводы не переоценили сил брошенного на верную погибель отряда и сразу начали преследование.

Название начавшейся 29 июля 1572 г. битвы – «при Молодях» – несколько условно (впрочем, как и «Полтавская битва»). Предшествовавшая ей ситуация – спешащие к Москве татары, догоняющие их, чтобы не упустить, русские – определила вытянутое положение обеих армий (голова татарского войска была уже у Пахры, а его хвост еще у Молодей, села в 15 км от этой реки, на берегу речки Лопасни), что привело к необходимости действия отдельными отрядами, ставшими в значительной степени самостоятельными. Для состояния духа обеих армий много значило то, что до Москвы всего 50 верст.

Сообщения летописцев, составленные, очевидно, по рассказам участников, полной картины не дают, да применительно к данной конкретной битве это было невозможно: сами полководцы были настолько в гуще событий, что никак не могли быть в курсе всего происходящего на огромном пространстве. Основу русского войска составляла дворянская конница. Довольно много наличествовало стрельцов с пищалями и пушками, немецких наемников, число которых во всей Европе возросло после того, как не так давно прекратил свое существование Ливонский орден. Были также казаки.

Можно полагать, что одним из центральных (если не главным) пунктов сражения стал устроенный русскими стрельцами и казаками гуляй-город, сооружение из повозок и дощатых щитов, образующих крепостцу, защищающую от стрел и не дающую прохода вражеским лошадям. Конница Хворостинина настигла татар у Молодей и разгромила их арьергард. Как и предполагал Воротынский, Девлет Гирей, не желая подвергнуться удару одновременно и с тыла, и со стороны Москвы, прекратил движение в прежнем направлении и развернул свое войско. Крымские и ногайские всадники лавиной бросились на отряд Хворостинина, но тот знал, куда отступать, и навел врагов на гуляй-город, в котором находился сам Воротынский. Огонь этой крепостцы нанес атакующим очень большие потери. Но на огромном и неровном пространстве битвы происходило множество других схваток больших и малых отрядов.

Девлет Гирей на день прекратил атаки – он понимал, что русские, находящиеся в гуляй-городе, испытывают большие трудности: среди них было много раненых, кончалась вода, питаться приходилось кониной – а это явно не наше национальное блюдо.

Хан возобновил атаки всеми силами 2 августа. Почти полностью полег занимавший позиции у холма близ гуляй-города трехтысячный отряд стрельцов, в непрерывных схватках большие потери понесла численно значительно уступающая врагу дворянская конница. Но и татар было побито огромное количество, погиб ногайский хан. И тут Девлет Гирей показал, что способен на смелое решение, применив вовсе не свойственный кочевникам метод ведения открытого боя: он приказал своим конникам спешиться и бросил их вместе с янычарами на штурм гуляй-города как пехоту. И те и другие с присущей им боевой яростью бросились сквозь огонь пищалей и пушек, рубили защитников саблями, лезли на стену, ловко цепляясь за доски. Летописец сообщает: «И тут много татар побили и руки поотсекли бесчисленно много».

В этот момент Воротынский, судя по отзывам о его предыдущей военной деятельности – не очень склонный к принятию быстрых решений, превзошел себя. Видя, что наступательный порыв врага и его силы сконцентрировались на этом участке, он вывел значительную часть защитников из укрепления, прошел с ними оврагом и ударил в тыл нападающим. Хворостининым, который к тому времени тоже был в гуляй-городе, был нанесен оттуда встречный удар, в сечу бросились также дворяне и казаки.