Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн

только ни делал, куда ни обращался — везде от ворот поворот, не положено…

Где-то в году, кажется, 1966-ом отмечали мы в райцентре День Победы. Сидели

компанией фронтовиков-ветеранов в вестибюле дома культуры, там обычно для нас столы

накрывали, ну и поделился я с Никитенко, нашим первым секретарем, он тоже успел

хлебнуть фронтового лиха, своей проблемой. Тот стал расспрашивать: где я воевал, на

каком фронте, кого обслуживал связью. А как узнал, что пришлось мне и на КП маршала

Малиновского побывать, тянуть к нему катушки, сразу встрепенулся:

— Да машина у тебя, друг, считай, в кармане! Тут только надо не оплошать: катай

ему письмо, напомни о себе, расскажи, как воевал и без руки остался, пусть человеку

будет приятно, что его бывший солдат, инвалид войны, трудится директором школы, воспитывает сельских детишек, рассказывает всем про любимого маршала, как он, герой

наш, сражался доблестно да тебя на гражданку напутствовал! И не забудь в конце сделать

приписку маленькую: мол, так и так, нуждается позарез сельская школа в грузовом

автомобиле; да не скромничай, парень — не для себя же лично легковушку просишь…

Только подумай хорошенько, как сделать, чтоб послание твое ему лично в руки

попало: таких писем министр обороны, наверное, в день сотни получает. Читают их

помощники, писаря всякие, и надо ввернуть туда такую хитрую штуку, чтобы они не

могли отвертеться — показали маршалу.

И вот запал мне этот совет в голову, приезжаю домой, а сам все думаю: чем бы

мне зацепить его помощников, чтобы им самим захотелось показать мое письмо

министру?

Честно говоря, не спал пару ночей, пока меня не осенило…

Итак, пишу в Министерство обороны, отсылаю и начинаю ждать. А у самого от

нетерпения поджилки трясутся: как там, пройдет мой план или очередной поворот от

ворот?

…Вы не поверите: все получилось, да еще как! На пятый день вызывает меня

областной военком, звонит лично, требует срочно явиться. Приезжаю, спрашивает, откуда

знаком я с министром, с какой стати надумал писать ему, а потом достает из ящика стола

заполненный бланк, протягивает мне и говорит, что это разнарядка на получение в

местной ракетной части грузовика для школы. Вот так мы и разжились машиной.

— Да вы лучше расскажите, что такого написали, что письмо попало прямо к

маршалу! Что же вас тогда так осенило? — желая удивить присутствующих, попросил

заврайоно.

— Скажу правду, пришлось чуток подлукавить… — смущенно протянул

подвыпивший ветеран. — Я смикитил, что нужно написать что-то такое, чтобы обслуга

190

министра осознала, что письмо это не должно затеряться среди другой писанины. Чтобы

поняли, что шефу будет приятно в их присутствии прочитать его, глядишь, хорошее

настроение босса и на челядь прольется…

Таких, как я, связистов за войну у маршала были сотни, где уж тут было ему упомнить

незаметного хлопчика из Херсонщины… Поэтому, рассказывая в письме о себе, я рискнул

напомнить ему, как зимой 42-го на его НП разорвался снаряд, и все попадали рядом, присыпанные снегом с землею, а он один остался стоять у бруствера, чуть согнувшись, и

продолжал руководить боем… Так я и есть тот сержантик, который тогда отряхивал его

шинель и продолжал передавать команды на позиции. Такое письмо было просто

невозможно не передать маршалу в руки, а остальное — вы, наверное, понимаете сами.

— А что, на самом деле был такой случай? — спросил я.

За столом почему-то замолчали и даже переглянулись. Мне почему-то стало неловко.

Действительно, какое мое дело: человек поставил перед собой задачу — человек задачу

выполнил. Машина получена. Чем и как, кроме подобной истории, мог он еще

заинтересовать маршала?! Надо понимать, за годы войны Малиновский не раз попадал

под обстрел противника и вряд ли помнил каждый наблюдательный пункт, где его

подстерегала смертельная опасность. А тут наш полководец получил в мирное время

самое простое, бесхитростное подтверждение своей боевой доблести. Неужели после

такого будет жаль какой-то машины?

Второй, запомнившийся мне, директор был интересен тем, что в своей школе завел

настоящий живой уголок. Школа была так себе, но всех гостей непременно водили на

экскурсию по школьному подворью, где кого только из наших братьев меньших не было: в специально построенных детьми деревянных домиках-конурах жили молодой ручной

волчонок и старая грязноватая лисица, несколько серых кроликов возилось неподалеку от

дружной семьи грациозных аистов. Конечно, такое зрелище вызывало у гостей

неизменное восхищение. Как и автор этой красоты — директор-природолюб. Но

подлинным украшением живого уголка был, несомненно, небольшой, метров десять на

пятнадцать, бассейн, вырытый в самом углу двора, в котором плескалась дивная пара

задумчивых белых лебедей.

Чудные птицы, занятые исключительно сангигиеническими личными заботами, медленно перемещались по небольшой акватории искусственного водоема, полностью

игнорируя зрителей. За ними можно было наблюдать часами. Они чистили свои перья, лукаво прятали головы в крыльях друг у друга, плескались у небольшой плетеной

корзинки, установленной в виде домика в центре бассейна. Эта прекрасная парочка жила

своей насыщенной птичьей жизнью, не обращая внимания на тех, кто наблюдал за ней

или проходил мимо.

Не знаю почему, но, глядя на них, я испытал ощущение легкой тревоги, как это бывает, когда мы еще не в состоянии четко сформулировать непрошеную мысль, но неосознанный

сигнал уже мозгом получен, и странное беспокойство начинает постепенно овладевать

нашим сознанием.

И только уезжая из школы, я, наконец, понял причину этой тревоги и, прощаясь, спросил директора: охраняют ли они лебедей от поползновений сельских хулиганов? И, вообще, не опасаются, что птицы могут когда-нибудь просто улететь? Или подрезали им

для надежности крылья?

Директор, снисходительно улыбаясь, как говорят с людьми, слабо разбирающимися в

подлинных реалиях жизни, охотно пояснил, что остерегаться сельчан не стоит, так как

«вси у за́хвати» от белоснежных красавцев. Тем более, по вечерам на школьном подворье, где разбиты цветники и установлены удобные скамейки, обычно гуляет сельская

молодежь, и вряд ли найдется среди них такая "нелюдь".

А вот насчет улететь — тут несколько иная картина… Крылья птицам никто, конечно, не подрезает. Да и это излишне. Потому что взрослые лебеди, действительно, умеют

191

летать, и не просто летать — а на очень большие расстояния. Но есть тут одна заковыка, которая сводит к нулю любой риск утраты этих бесценных экспонатов школьного живого

уголка.

— Вы обратили внимание на размеры бассейна? — спросил он. — Они гарантируют нас от

всяких непредвиденных случайностей пуще любых подрезанных крыльев. К вашему

сведению, коллега: для взлета взрослых лебедей надо 150 метров чистой воды…

С тех пор прошло много лет, но эти