Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн

уж не обижайтесь, ваши подчиненные этого вам не скажут, но

большинство телезрителей вообще ничего не услышали из вашего выступления. Из чисто

природного любопытства они пытались разглядеть татуировку на вашей правой руке.

Четыре буквы на пальцах, наверное, чье-то имя… А если бы вы сидели с другой стороны, татуировка бы не бросалась в глаза, и все внимательно вас слушали.

В кабинете воцарилась благоговейная тишина. Губернатор мрачно разглядывал

татуированную кисть. Говорят, в молодости он был киномехаником. А когда клубные

работники начинают руководить миллионными областями, случаются всякие курьезы…

Больше с Довганем мы не встречались, через несколько месяцев он отбыл в Киев.

Чем он занимается сегодня, мне неизвестно.

_______________

ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ

Не знаю, так ли это у других, но, оглядываясь назад, я почему-то прихожу к

грустной мысли, что на каждом этапе моей жизни среди добрых порядочных попутчиков

всегда случались люди, которых я всей душой ненавидел. Не мог их терпеть, считал

своими злейшими врагами, возможно, так оно и было, но… проходило время, наступал

новый этап — и все они, один за другим, куда-то из моей судьбы исчезали, растворялись на

минувших жизненных горизонтах, оставляя слабые следы в памяти да затянувшиеся

зарубки на сердце.

И нет у меня уже давно к ним ненависти, так, легкое недоумение: как я мог этим

людям, которые в моем сегодняшнем понимании — пшик! — ровным счетом ничего собой

не представляют, уделять так много чувств, терзаний и боли… И, вообще, со мной ли все

это было?

…Мой одноклассник Жора Заинчевский, сын зубного техника, швырявший

направо и налево легкими папиными деньгами, наглый удачник и признанный школьный

сердцеед, небрежно хвалившийся своими любовными похождениями с Той, Которой

тогда навеки было отдано мое сердце. Кстати, как я теперь это понимаю, говоривший

чистую правду…

186

Не помню уже какой это был праздник, когда нашу школу катали на пляжном

трамвайчике, но никогда не забуду невольно подсмотренного мгновенья: любимая, в

белой наглаженной сорочке с развевающимся на ветру ярко-красным пионерским

галстуком, облокотившись на перила, отстраненно наблюдает за проплывающими мимо

прибрежными плавнями, разглядывает красочные днепровские виды с таким

неподдельным интересом, что кажется даже не замечает, как цепкие руки ловеласа

Заинчевского гладят ее оформившиеся девичьи груди. И лишь пунцовые щеки да

раздувающиеся ноздри выдают участие красивой пионерки в этом процессе…

Сегодня профессор Заинчевский, мой в прошлом счастливый соперник, заведует

кафедрой одного из столичных вузов. О нем мне известно немного: имеет несколько

взрослых детей от разных жен, живет в гражданском браке с одной особой, лет на сорок

его моложе. В прошлом году я его случайно встретил. Как узнал — сам не пойму: слюнявый рот, в уголках мутных глаз старческие слезинки, заметно сгорблен, а ведь ему

нет еще и семидесяти — здравствуй, дружище Игорь!

Ну а она осталась в Херсоне, много лет работала на полупроводниковом заводе

технологом. Давным-давно бабушка. Медленно ходит. Очевидно, больны ноги. Ее завод

закрыт, пенсия маловата, иногда вижу ее на рынке в торговых палатках, трудится

реализатором. Интересно, помнит ли она ту давнюю прогулку на катере?

Я — помню…

***

… Младший лейтенант Зелинский, сверхсрочник, командир взвода управления, бродивший поблизости кругами, когда узнавал, что кто-то получил из дома посылку.

— Покажи, что там у тебя! Нет ли лишнего? А зачем тебе эта колбаса? Небось, домой пишешь, что здесь плохо кормят?

— А чего это она такая твердая? Как это — сырокопченая?! Ага, сырая, значит, тогда

давай ее сюда… Еще отравишься, салага!

Конечно, типаж сей был мелким подонком, а вот за столько лет фамилия его не

забылась. Сам не куривший, он не забывал отбирать из солдатских посылок по несколько

пачек сигарет с фильтром, говоря при этом:

— Курить, хлопцы, вредно! Ой, как вредно!

А попробовал бы кто-нибудь, получивший денежный перевод, не одолжить ему

трояк с десятки!

Честно говоря, кормили нас в части плохо, единственный просвет — это посылки да

редкие денежные переводы. А этот вечно глумящийся, с отвратительной ухмылкой шакал, разыгрывающий вершителя наших судеб…

Я вспоминаю сейчас этого худого, нескладного верзилу и ничего, кроме жалости и

презрения к нему, не испытываю. Но когда-то…

Интересно, где он сейчас? Жив ли? Все такой же упырь? Или отнятое когда-то у

наших солдатиков — таки стало комом в горле?

***

Профессор Губенко, завкафедрой психологии… Сегодня, на основании

многолетних наблюдений, могу утверждать: люди, подобные ему, — особое явление в

педагогике. Их, слава богу, не очень много. Но если вам знаком учитель, которому

доставляет удовольствие ставить своих учеников в трудное положение, получающий

истинное наслаждение от ощущения своей всесильности, — значит, вы знакомы с

профессором Губенко.

Никто не знает, почему губенки так склонны упиваться своей властью над теми, кто имел

несчастье угодить в сферу их профессиональной деятельности. Возможно всякое: унижения, испытанные в далеком детстве, выраженный комплекс неполноценности, понимание своей ущербности или — на уровне подсознания — стремление к

самоутверждению. Как правило, такие люди внутренне очень одиноки. Внешне они

187

выдержанны и немногословны, в достаточной степени дистанцированны от окружающих.

Но этот цепкий, оценивающий взгляд…

Студент, бойко отвечающий на экзамене на все вопросы своего билета, тут же

получает от губенок целый веер дополнительных. Но стоит испытуемому сказать, что

«этого мы еще не проходили», то — можете в этом быть уверены! — все остальные

экзаменуемые неминуемо обречены отвечать на тот же злополучный вопрос.

Обычно студенты быстро наводят справки об интересующих их преподавателях.

Профессор Губенко был разведен. Жена ушла от него лет пять назад, оставив на память о

счастливо прожитых годах сына-второклассника, похожего на папу, как две капли воды.

Возможно, потому и оставила…

Окружающий мир был для профессора чужд и враждебен. Не исключено, что он

просто мстил всем за свою безрадостную судьбу. Ребенка он холил и лелеял, не давал

сесть на него и пылинке, мальчик был для него всем. И когда студенты решили проучить

ненавистного педагога, выбор самого уязвимого места был легко предопределен.

Разумеется, делать что-то плохое дитяте никто не собирался. Поэтому поступили

проще: однажды в зимний гололедный день во время экзамена в деканате раздался

телефонный звонок. Дежурная сестра приемного отделения областной больницы просила

передать профессору Губенко, что его сын, ученик 7 класса 30-ой школы, играя во дворе

на переменке, поскользнулся, упал и попал под колеса автомобиля, завозившего продукты

для школьной столовой. Ребенок в реанимации, положение крайне серьезное, и было бы

хорошо, если бы родитель постарался успеть к сыну в больницу.

Я как раз отвечал профессору, когда в аудиторию ворвалась встревоженная