Лунный свет - Дженн Беннетт

С этой целью меня поместили в помещение, напоминавшее самую обычную спальню, обставленную мебелью из ИКЕА и снабженную отдельной ванной. Попросили пять раз вздремнуть и установили, с какой периодичностью я в течение дня проваливаюсь в быстрый сон. Порой мне казалось, что я совсем не спала, но, поскольку меня периодически спрашивали, что мне снилось, похоже, ошибалась.

В перерыве между двумя обследованиями, когда дедушка отправился в вестибюль взять кофе, у меня состоялся разговор с Моной.

– Ну как ты, держишься? – спросила она, придвинув ко мне стул.

– Вся эта периодическая дремота довольно утомительна, – ответила я и слегка улыбнулась.

Она ответила мне тем же и сказала:

– Ты на меня не злишься?

– За что?

– За то, что я оказалась дрянной бесстрашной девчонкой. Что утаила правду о маме. Не надо было мне этого делать, теперь жалею.

– Но почему? – спросила я, неожиданно занервничав. – Ты же могла мне все рассказать. Я допускаю – в самом начале ты могла считать меня слишком маленькой, чтобы понять, но ведь с тех пор прошло много лет.

Она ответила не сразу.

– Думаю, не хотела, чтобы в твоих воспоминаниях Лили выглядела в дурном свете. Ведь она приняла неправильное решение – точнее, вообще отказалась его принимать. Это досадно. И хотя она была милым, чудесным и славным человеком, хорошее обычно не запоминается. Только плохое.

– Кое-что плохое я уже запомнила.

– Но не о ней, а обо мне… – сказала Мона. – Что было бы, расскажи я кому-нибудь о беременности Лили? Позвони Хьюго и убеди его поговорить с Лили? Надави на нее и заставь все же сходить к врачу?

– Бред какой-то, – сказала я, – твоей вины в этом нет.

– Теперь-то мне это известно. Но тогда я боялась, что ты посчитаешь иначе. А потом вышвырнешь из своей жизни либо за эту ошибку, либо за то, что я ее от тебя утаила. Может, это и глупо, но я боялась, что ты в один прекрасный день тоже уйдешь, как и Лили.

– Не уйду.

– Мое ты солнышко… Я очень на это надеюсь. Но после маминой смерти, после кончины бабушки, после многих других событий я порой смотрю на тебя и вижу тот же защитный механизм, которым пользовалась Лили: передо мной опять девушка, которая, дабы обезопасить себя, держит окружающих на расстоянии.

Глядя сквозь оконное стекло на специалистов Клиники сна, я подумала о Дэниэле и нашей с ним ссоре. Нежелание рассказывать мне, что Дарке – его отец, он объяснил страхом меня потерять. Неужели я действительно такая? Неужели сбегаю каждый раз, когда возникают трудности? Неужели действительно отталкиваю от себя окружающих?

– Я очень люблю маму, но быть такой, как она, не хочу.

– Тогда и не будь, – твердо произнесла Мона, – будь самой собой.

Результаты исследований в Клинике сна мне удалось получить только на следующий день. Приехав туда вместе с дедушкой и тетей Моной, устроившись в кожаном кресле по другую сторону письменного стола врача, я вполуха слушала, как она выдавала фразы типа «латенция ко сну» и «неконтролируемые приступы быстрого сна». Но когда услышала слова «патология», а потом «нарколепсия в сочетании с катаплексией первого типа», села прямее и попыталась вникнуть в то, что мне говорила доктор.

По ее словам, к этой патологии существует некая генетическая предрасположенность, и хотя ее симптомы могут не заявлять о себе до подросткового возраста, со временем, как правило, ситуация ухудшается. Вероятно, именно поэтому мои проблемы со сном в последнее время так усугубились.

Еще врач назвала это хронической неврологической патологией, добавив, что мне никогда окончательно не вылечиться и не прийти полностью в норму.

Но.

Я смогу с ней справиться, если изменю повседневные привычки и стану принимать лекарства. К тому же мне надо проявить волю и приложить максимум усилий, чтобы поэкспериментировать с разными препаратами. Ведь на то, чтобы найти подходящее их сочетание, дабы когда надо – спать, а когда надо – бодрствовать, может уйти пара лет. Вероятно, именно здесь дедушка допустил ошибку, когда ему поставили диагноз: ему не понравилось действие медикаментов, и поэтому он вообще от них отказался. Поэтому, если я хотела, чтобы они оказали действие, мне требовалось проявить больше настойчивости.

Что я и сделала. В некотором смысле перевернула страницу. Больше не пыталась постоянно убежать. Для меня пришло время заняться тем, что действительно важно, и больше не опасаться худшего.

Вооружившись рецептами и графиком последующих посещений врача, чтобы он мог наблюдать за моим прогрессом, я вышла из кабинета, чувствуя себя Рокки Бальбоа, победоносно вскинувшим руки на вершине знаменитой каменной лестницы в Филадельфии, готовая одержать победу над жизнью. Словно совершила что-то поистине монументальное. Бог свидетель – у меня больше никогда не будет приступов «бесхребетности»!

Начало, по крайней мере, было положено. А это уже кое-что. По крайней мере, теперь у меня была возможность обратить взор на горизонт, на котором маячило улучшение самочувствия – пусть и не гарантированное, но все же возможное. Я словно сбросила с плеч тяжкое бремя, устроив в голове генеральную уборку и выметя всю накопившуюся в ней липкую паутину. Поэтому, пока мы, желая отметить это событие, наслаждались обедом с куриными сэндвичами и клубнично-лимонными батончиками, мой новенький, вычищенный мозг смог одновременно думать и о чем-то другом.

Например, о Дэниэле. И о том вечере в опере.

Равно как и о нашей ссоре.

Я все размышляла об этом и размышляла, но не могла понять, как могла так на него злиться, до такой степени по нему тоскуя, что у меня чуть сердце не разрывалось.

Но, только когда вернулась домой от врача, стала кое-что соображать.

Он не лгал, утверждая, что и раньше пытался рассказать мне о Рэймонде Дарке – пусть и не слишком настойчиво. Например, перед оперой, когда мы пререкались с ним, не в состоянии договориться, идти туда или нет. Он вообще предлагал отказаться от этого дела. Но так и не сказал напрямую: «Я все это время знал, что Рэймонд Дарке – мой отец», – и тогда ничего этого бы не было. По крайней мере, мое сердце не чувствовало бы себя так, будто его отлупили.

Но я до такой степени расстроилась, что даже не подумала, насколько Дэниэл должно быть расстроен своим ужасным откровенным разговором с Рэймондом Дарке. Но ведь в этом все и дело, разве нет? Дэниэл не собирался любой ценой рассказать всем, кто скрывается за этим литературным псевдонимом, а лишь пытался пообщаться с отцом. Могла ли я его в этом винить? В возрасте двенадцати лет, через два года после маминой смерти, я несколько недель пыталась выяснить, кто мой собственный отец, хотя у меня о нем не было практически никаких сведений, разве что кличка да школа, которые помнила тетя Мона. Искала в Интернете.