Меншиков - Николай Павленко

Среди предсмертных документов – несколько обращений Меншикова к лицам, которым он вручал судьбу семьи, на благожелательность и помощь коих он рассчитывал, кого он просил «оставших после меня сирых жену мою, и детей, и дом мой содержать в своей милостивой протекции и во всем призирать». Фамилии в проектах обращений не названы, но совершенно очевидно, что если письмо адресовано «господину вице-канцлеру, тайному действительному советнику», то имеется в виду Остерман, «генерал-адмирал» – не кто иной, как Апраксин, «канцлер» – это Головкин, а «сиятельный князь» – Дмитрий Голицын. Короче, письма предназначались членам Верховного тайного совета. Среди них, кажется, наибольшую надежду на заступничество внушал князь Голицын. В письме к нему есть фраза, отсутствующая в прочих текстах: «А я домашним своим приказал, чтоб во всем поступали с ведома и изволения вашего сиятельства». Отметим, что среди будущих покровителей семьи значился Остерман.

Проект духовной в соответствии с указом Петра I о единонаследии объявлял единственным наследником движимого и недвижимого имущества сына Александра, которому поручено было «во всю жизнь» опекать сестер. Однако до совершеннолетия сына содержание дома вручалось Дарье Михайловне и ее сестре Варваре Михайловне. Упоминание последней в духовной – еще одно свидетельство громадной роли свояченицы в семье князя. Отец требовал от сына, чтобы тот «обучался с великим прилежанием вначале страху Божию, потом принадлежащим наукам и всем честным поступкам».

Из предсмертных сочинений князя наиболее интересны два варианта его обращения к царю. Это своего рода исповедь, в которой размышления о будущем страны и ее монарха сочетались с приземленными рассуждениями о будущем своей семьи.

Царь, ныне пребывающий «не в совершенных еще летех», в будущем может прославить себя подвигами, достойными памяти деда. Путь к этому лежит «как чрез учение и наставление, так и чрез помощь верных советников».

Меншикову было хорошо известно пристрастие молодого царя к праздности. Отсюда просьба: «Извольте как в учении, так и в забавах и в езде себя кротко и тихо содержать и сие все умеренно содержать».

Кого же прочил князь в наставники царя, без совета которых он не должен что-либо предпринимать? На первое место поставлен «барон Остерман», а уже после него – безымянные «господа министры».

В последнем пункте обращения князь просил царя в память о своих прежних заслугах «содержать в вашей милости оставшую по мне мою супругу». Но главная просьба касалась дочери Марии: «…милостивым быть к вашей обрученной невесте» и «…в подобное время вступить с нею в законное супружество».[322]

Не надо быть провидцем, чтобы угадать судьбу помолвки после смерти князя. Саксонского посла Лефорта невозможно заподозрить в проницательности, а его донесения – в глубоком содержании. Тем не менее он на основе слухов, ходивших при дворе, предрекал развитие событий: «Когда Меншиков умрет, помолвка утратит силу и дочь перестанет быть невестой». Поведение зятя во время болезни Меншикова давало основание для подобного умозаключения.

В первые дни недомогания Петр вместе с сестрой Натальей более или менее часто навещал больного, но в дальнейшем визитов становилось все меньше и меньше. Брат и сестра посетили Меншикова 25, 27 и 29 июня. Затем наступил длительный перерыв. Очередные визиты были нанесены 9, 12, 15 июля. А 20 июля к Меншикову пожаловала Наталья Алексеевна уже без брата. Следующая встреча императора с князем состоялась 29 июля, когда самочувствие светлейшего улучшилось настолько, что ему было разрешено выезжать из дома. Вечером этого дня он вместе с Петром участвовал в церемонии открытия моста через Неву. Они проехали по нему в карете.

В пять недель, когда Меншиков практически был лишен возможности опекать будущего зятя, совершилось то, чего он так опасался, – юнец освободился от его глаз и оказался под влиянием Долгоруких, действиями которых ловко руководил Остерман.

Раньше Петр был неразлучен с Меншиковым. После выздоровления князя он избегал с ним встреч, и если они все же происходили, то были кратковременными и на людях.

Так, аудиенция светлейшего 30 июля продолжалась лишь четверть часа, следующие две встречи состоялись 14 августа: одна длилась час, а другая 15 минут. Непродолжительный разговор произошел 17 августа. К этому надобно прибавить еще две встречи, одна из которых состоялась во время литургии и поэтому, видимо, не сопровождалась разговорами, а другая – 9 августа во время осмотра итальянского дома, подаренного Петром невесте. Не подлежало сомнению, что между князем и императором наступило охлаждение, что последний избегал свидания с невестой и тяготился опекой будущего тестя. Кстати, упоминавшийся выше Лефорт доносил: «Петр II совсем не любит свою невесту».

Не заметить всего этого Меншиков не мог. Если даже допустить, что сам он ничего не подозревал о грозившей беде, то у него было немало прихлебателей, готовых донести до его ушей молву, летавшую среди придворных. Она стала достоянием и Лефорта, писавшего своему правительству: «Правда, что его все очень боятся, но за то и ненавидят. Его торопливость с женитьбой дочери немало тому содействует».[323] Что же он делает, какие меры предпринимает, чтобы предупредить полный разрыв и обезопасить себя от расправы недругов?

Что случилось с Меншиковым, почему ему отказал здравый смысл, которым он был щедро награжден природой? Как сталось, что сильная и решительная личность расслабилась до неузнаваемости?

То ли он витал в мире иллюзий, надеясь, что все обернется к лучшему и состоявшаяся помолвка дочери сама по себе сделает свое дело. То ли он смирился со своим падением и считал, что все утрачено безвозвратно и восстановить прежнее невозможно. А быть может, он обдумывал планы, как прибрать к рукам нареченного зятя и нанести удар по Долгоруким раньше, чем они сумеют расправиться с ним.

В точности хода мыслей светлейшего в августе – начале сентября 1727 года мы не знаем и вряд ли когда-либо удастся документально объяснить странности его поведения. С уверенностью можно сказать одно: у Меншикова не было шансов повторить то, что он сделал в памятную ночь 28 января 1725 года, когда умер Петр I. На первый взгляд теперь у него будто бы и было больше возможностей, чем тогда, – он стал президентом Военной коллегии, адмиралом и генералиссимусом, нареченным тестем императора. Власти и влияния у него, несомненно, прибавилось. Но тогда он имел многочисленных сторонников и действовал от имени претендовавшей на трон Екатерины, теперь он остался в одиночестве, был лишен сообщников, готовых привести в движение гвардию; именем императора действовал не он, а его противники. Здесь вступала в силу магия царского имени, царистские иллюзии, которым были подвержены как низы общества, в лице многомиллионной массы крестьян и горожан, так и его верхи, начиная от рядовых дворян и кончая вельможами. Петр II являлся всего лишь орудием интриги.