Меншиков - Николай Павленко

Последовательность событий с 5 по 7 сентября, изложенная нами на основании «Повседневных записок» Меншикова, отличается от описания их у Вильбоа. По словам последнего, Остерман внушил Долгоруким мысль о необходимости убедить Петра «удалиться тайно от Меншикова и явиться Сенату, который Остерманом будет вполне собран в загородном доме канцлера графа Головкина, в двух лье от Петергофа. Молодой Долгорукий, продолжает Вильбоа, ободренный отцом, взял на себя обязанность привезти царя. Он всегда спал в комнате его величества, и едва увидел он, что все заснули, то предложил одеться и выпрыгнуть в окошко, ибо комната была в нижнем этаже и невысоко от земли. Царь согласился и выскочил таким образом из комнаты так, что стража, охранявшая дверь, ничего не заметила. По садам перебежал царь с Долгоруким на дорогу, где ждали его офицеры и чиновники. С торжеством проводили его в Петербург, куда Меншиков, уже поздно узнавший об удалении царя, поспешил за ним».[325]

В действительности Меншиков прибыл в Петербург раньше Петра. Следовательно, последнему не было надобности вместе с Долгоруким прыгать через окно. Сомнительна и приписанная Вильбоа Сенату роль в событиях – дела в то время вершились не в Сенате, а в Верховном тайном совете.

Светлейший, находясь в Петербурге, уже не сомневался в близости развязки. 7 сентября ему «кровь пущали». «Повседневные записки» обрываются записью, внесенной в пасмурный день 8 сентября. В этот день к Меншикову прибыл курьер Верховного тайного совета с предписанием, не оставлявшим сомнения, что его карьере наступил конец, – ему было запрещено выезжать из дворца. Домашний арест был дополнен царским указом от 9 сентября, объявлявшим все распоряжения, исходившие от Меншикова, недействительными. Указ 9 сентября поставил последнюю точку в повествовании о жизни Меншикова как государственного деятеля. В оставшиеся два года своей жизни он безропотно тянул лямку опального вельможи.

Остерман в эти дни развил бешеную активность – пришло время пожинать плоды своей интриги. В июле-августе он, как и его воспитанник, ни разу не посетил Верховный тайный совет. Теперь, начиная с 8 сентября, он – непременный участник всех его заседаний. «Докладывано, – читаем в журнале Верховного тайного совета от 9 сентября 1727 года, – его величеству о князе Меншикове и о других по приложенной записке руки вице-канцлера барона Остермана».[326]

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ГЕРЦОГ КУРЛЯНДСКИЙ

Эта глава возвращает нас, увидевших трагедию падения Меншикова, вспять, к вершине его взлета, к тем месяцам, когда он был действительно полудержавным властелином. Почему автору захотелось остановиться на этом частном эпизоде? Видимо, потому, что в этом эпизоде, как в капле воды, отразился характер светлейшего, его неуемное честолюбие, ничем не ограниченное своеволие, которые и привели его к трагическому концу. С другой стороны, этот эпизод интересен тем, что со всей очевидностью позволяет увидеть, как личные амбиции могут быть иногда чреваты трагическими последствиями для судеб всей страны. И наконец, что очень важно, даже в те месяцы, когда никто не смел в открытую выступить против Меншикова и казалось, что он с легкостью необычайной достигал всего, чего хотел, при более пристальном взгляде на события выяснится, что иногда и ему доводилось встречать глухое, но настойчивое сопротивление, которое в конечном счете приводило к краху затеянное. Итак, речь пойдет о герцогской короне Курляндии.

Петр Великий, как известно, положил начало брачным союзам по политическим соображениям. Одну из племянниц, Анну Иоанновну, он выдал замуж за герцога Курляндского. Это герцогство возникло в XVI веке на развалинах Ливонского ордена. Оно находилось под верховным покровительством Польши. По условиям договора 1561 года герцогством должна была наследственно управлять династия Кетлеров, которой предоставлялось право чеканить монеты, содержать войско, вступать в дипломатические переговоры. Единственное, чего не мог герцог Курляндии, так это без ведома польского короля объявлять войну.

В 1698 году умер герцог Фридрих-Казимир, оставив наследником шестилетнего сына Фридриха-Вильгельма. Под давлением польского правительства его опекуном был назначен дядя – Фердинанд. В ноябре 1710 года в Петербурге отпраздновали пышную свадьбу Фридриха-Вильгельма и Анны Иоанновны. Гвоздем празднества, устроенного во дворце Меншикова, были свезенные со всей страны карлы и карлицы, для которых смастерили специальную мебель и посуду. Из двух разрезанных пирогов вылезли модно одетые карлицы, обратившиеся к новобрачным со словами приветствия. Затем, по свидетельству очевидца, «заиграли менует, и карлицы весьма изящно протанцевали этот танец на столе перед новобрачными. Каждая из них была ростом в локоть».[327]

Два месяца брачной жизни сменили долгие годы вдовьего прозябания – в начале 1711 года во время переезда супружеской четы из Петербурга в Курляндию Фридрих-Вильгельм заболел и умер. Вдова тем не менее отправилась в столицу герцогства Митаву (Елгаву. – Н.П.), где в скуке и в нужде коротала дни среди чуждого ей курляндского дворянства – потомков немецких рыцарей. Фактическим правителем вновь стал Фердинанд, человек одинокий и замкнутый, не пользовавшийся в верхах управляемого им герцогства ни авторитетом, ни влиянием: в отличие от курляндцев, исповедовавших протестантскую религию, Фердинанд был католиком. Жил он, кроме того, не в Митаве, а в Данциге, откуда, послушно выполняя волю польского короля, управлял герцогством.

Пятнадцать лет Анна терпеливо и покорно провела в замке в окружении скромного штата, постоянно испытывая недостаток в деньгах. В редком письме к Екатерине она не просила о средствах – для поддержания престижа. Она, оказывается, не имела даже «нарочитово» платья, так что ей было неловко появляться в обществе местных дам, богато одетых и щеголявших отнюдь «не убогими» драгоценностями.

Уместно здесь напомнить, что при дворе Анны Иоанновны, где текла унылая и ничем не примечательная жизнь, находился незаурядный человек, которому суждено будет сыграть не последнюю роль в событиях, – Петр Михайлович Бестужев. А пока ему доводилось выполнять троякого рода обязанности: он в должности гофмейстера управлял скудными вотчинами герцогини, эту свою службу совмещал с обязанностями резидента русского двора в Митаве; наконец, до появления Бирона, которому поначалу протежировал, тащил нелегкую ношу фаворита при перезрелой вдове.

В 1726 году в невеселой жизни герцогини мелькнул просвет – появилась возможность выйти замуж. Впрочем, такие возможности бывали и раньше, но ни одна из них не осуществилась – брачные проекты как появлялись, так и исчезали – по политическим мотивам. Дело в том, что сердце вдовы было намертво приковано к герцогской короне, и потому Анна Иоанновна не распоряжалась своими привязанностями, если за ними мог последовать брачный союз. Тем больше было оснований использовать едва ли не последнюю возможность приобрести законного супруга – она находилась в том критическом возрасте, когда женихами не разбрасываются.