Несгибаемый (СИ) - Агекян Марина Смбатовна

И он действительно не мог думать ни о чем, кроме нее. Даже когда прогуливался по дому. Невероятно, но ей удалось сделать то, что не мог бы сделать никто другой. Каждой своей улыбкой, голосом и многочисленными вопросами, жестом головы и покачиванием бедер она заменила собой почти все те воспоминания, которые могли бы свести его с ума.

Эрик был вынужден признать, что она смыла с его души даже воспоминания о прошлом, заменив их счастливыми мгновениями из детства и собой. Только благодаря ей он смог остаться, мог теперь сидеть на ступенях широкой лестницы и смотреть на распростертую перед ним округу, не боясь ничего.

Клэр, его жена, его защита, сила и вековая слабость. Удивительная девушка с удивительным сердцем, которое никогда не принадлежало ему. Он должен был вернуть её. Еще и потому, что не оставил себе никакого шанса. Его письмо наверняка уже дошло. И Клэр уже ждали, должны были ждать… Эрик на мгновение замер, представив, что она скажет, когда узнает о его письме. Обрадуется? Поблагодарит за то, что он сделал?

Покачав головой, Эрик быстро открыл глаза, отгоняя от себя тяжелые мысли, которые не должен был подпускать к себе в такой памятный для себя день, когда он все же решился показать ей свой свадебный подарок… Который она приняла так, будто ничего дороже этого в жизни не получала.

Месяц с их первого танца. Удивительно, но она помнила и об этом. Потрясающий день, когда он, наконец, увидел ее во всей красе. Увидел такую сияющую и прелестную, что уже никогда не смог бы забыть.

Эрик внезапно замер, когда позади раздались шаги. Резко обернувшись, он увидел залитую лунным светом Клэр, стоявшую на широкой площадке перед раскрытыми дубовыми дверями. На ней было всё то же умопомрачительное длинное платье, которое легкое дуновение ветра заставило прилипнуть к стройному телу, словно вторая кожа, обрисовав плавные изгибы. Золотистые волосы, собранные на макушке, походили на мерцание расплавленного серебра под светом луны, а бледная кожа изящной шеи, округлых плеч, нежных изгибов рук и ничем не прикрытой волнующей ложбинки стала почти прозрачной.

У него перехватило дыхание от этого неповторимого зрелища. Боже, в свете луны и звезд она казалась почти нереальной, такой ослепительной и притягательной, что он не мог пошевелиться, будто сраженный молнией!

Сжимая руки перед собой и глядя Эрику прямо в глаза, Клэр двинулась к нему. Пройдя мимо больших ваз с сочно-зеленым папоротниками, которые в порыве ветра будто бы тянулись к ней, желая коснуться ее, она начала спускаться по лестнице, шагая с такой едва уловимой грацией, как будто плыла по воздуху. Приближаясь, она улыбнулась и, остановившись на его ступеньке посреди лестницы, тихо сказала:

— Ты здесь.

Это был не вопрос, но Эрик был так сильно потрясен ее внезапным появлением, что не мог собраться с мыслями.

— Клэр? — Он с трудом восстановил сбитое дыхание. — Что ты здесь делаешь? Почему не спишь?

Улыбка ее стала шире.

— Не могла уснуть. — В голосе ее не было ни капли сожаления. Подняв голову, она окинула округу пристальным изучающим взглядом, словно старалась не упустить ни одну важную деталь, а потом вздохнула и обхватила себя руками. — Боже, как здесь красиво!

Эрик не мог оторвать от нее свой взгляд.

— Действительно, теперь здесь невероятно красиво… — пробормотал он глухо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Клэр вновь посмотрела на него. Но уже не улыбалась.

— Можно мне присесть рядом?

Как бы ему не было страшно находиться так близко к ней, он не смог возразить.

— Конечно.

Опустившись рядом так, что почти прижалась к нему своим бедром, но сделала вид, будто не замечает этого, Клэр вновь посмотрела вдаль.

Безмолвная тишина почти окутала их бархатным одеялом, объединив тогда, когда Эрик искренне верил в то, что их ничто не могло уже объединить.

— Здесь так необычно и так умиротворённо, что каждый может найти себя, обрести свой дом, — произнесла Клэр, положив изящные руки на свои колени и сплетая вместе дрожащие пальцы. — И воздух… — Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох, а затем вновь взглянула вдаль на высокие кроны едва колышущихся под теплым ветром осин и сосен. — Он мне нравится. Он такой сладкий и приятный. Мне кажется, после него воздух в Лондоне, да и в любом другом месте должен показаться затхлым и ужасным.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Да, — кивнул Эрик, наконец оторвав взгляд от божественного профиля своей красавицы жены. Беспокойно бившееся в груди сердце не помешало ему проследить за ее взглядом. — Недалеко отсюда находится город Дарем со своим знаменитым замком, который был воздвигнут сразу же после норманнского завоевания Англии в XI веке для защиты северных земель от шотландцев. Он стоит на скалистом утёсе над рекой Уир и с давних пор служит резиденцией епископа даремского. В начале XIV века епископ Бека построил в замке самый длинный парадный зал, который есть во всей Англии. Он длиной в 30 метров и украшен так богато и красиво, что никого не может оставить равнодушным к этому великолепию. — Эрик вдруг покачал головой. — Говорят, что там собираются построить университет. Не представляю, как можно будет учиться в месте, где обитает множество привидений.

Клэр улыбнулась, готовая вечность слушать его всевозможные рассказы об истории страны и местной архитектуре. Но она вышла сюда не для этого.

— И часто ты бываешь в городе?

Эрик вновь медленно покачал голову, не отводя взгляд от поросших вереском холмов.

— Нет, я предпочитаю оставаться здесь, дома.

Тоска в его голосе заставила сердце на мгновение сжаться от боли. Боль от того, что он бы вероятно не вернулся сюда. Если бы не ее просьба.

— И ты всю жизнь жил здесь? Никогда не уезжал отсюда?

— Только в университет, когда мне было девятнадцать. В тот год родители перебрались, наконец, в Гемпшир, оставив дом на мое попечение. Я даже отказался от поездки в Европу для завершения образования, потому что не мог дождаться мгновения, когда снова вернусь домой. — Подняв руку, он указал вдаль. — Там, за высокими вязами, буками и каштанами простираются изумрудные холмы и поляны, покрытые россыпью ярких нарциссов, лютиков и колокольчиков. Могучие несгибаемые дубы скрывают от посторонних взглядов равнины и возвышенности, которые принимают на себя дуновение сильных ветров с Северного моря, не позволяя тревожить хрупкие ростки цветов. А когда светит солнце, яркая поляна превращается в волшебное видение.

Клэр не нужен был такой подробный рассказ, чтобы влюбиться в эти места, но его слова заставили ее испытать сильнейшее желание увидеть всю эту красоту. И Эрик… Он не просто любил, он обожал свой дом, свои владения и всё то, что прилегало к нему. Ему нужно было вернуться сюда еще и потому, что долгое отсутствие усилило его чувство тоски и потребности в том, откуда он черпал свои силы.

Горечь оттого, что эти места навсегда исчезнут из ее жизни, если она ничего не предпримет, вырвалась из горла хриплым шепотом:

— Ты скажешь мне когда-нибудь, почему не любишь музыку?

Эрик даже повернулся к ней от этого неожиданного вопроса.

— Не люблю? — голос его прозвучал спокойно, ровно. Теперь, говоря о музыке он не испытывал прежних неприятных ощущений, потому что она смыла с его души и эти жуткие воспоминания. — Я люблю твою музыку.

С трудом дыша, Клэр заглянула ему в глаза. В свете луны его серо-голубые глаза мерцали пугающей нежностью и чем-то еще, что таилось в их глубинах. То, что Клэр силилась понять, но не могла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она действительно не могла уснуть. И не могла долго находиться в комнате, где стоял подаренный им рояль. Рояль, при виде которого у нее ныло сердце. Потребность вновь увидеть Эрика после всего, что произошло, овладела ею настолько, что она тут же бросилась на его поиски. У нее ведь осталось так мало времени. Так мало шансов заслужить, завоевать его любовь.

Никогда прежде она не делала ничего подобного, и даже понятия не имела о том, с чего начинать. Прежде завоёвывать приходили ее сердце, а не наоборот. Она даже не знала, что принято говорить мужчине, чтобы заставить его поверить в искренность своих чувств и его исключительное значение в ее жизни. У нее было слишком мало времени и почти никакого опыта, чтобы придумывать что-то. Но и ошибиться она не могла, потому что малейшая ошибка могла стоить ей всей жизни. Балансируя на грани отчаяния, она, тем не менее, признала, что только правдой могла бы хоть чего-то добиться.