Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова

– Что не надо? – сморгнула она.

– Ничего не надо. Мне это неинтересно.

Не дожидаясь, пока она еще что-нибудь скажет или, не дай бог, заплачет, я развернулся и пошел обратно. Только вот Лены в зале уже не было.

Я поискал ее взглядом и даже озадачился – вдруг она уже ушла. Хотя мы бы ведь тогда столкнулись с ней. Может, просто отлучилась в уборную, например. Да и англичанка сидела на месте и сверила меня осуждающим взглядом. Решил, подожду пока, но даже если она и не вернется – где найти ее, я знаю.

***

Лена не вернулась в зал ни через пять минут, ни через десять. Я уже подумал, что еще немного и поеду к ее дому, как вдруг ко мне подбежала Шумилова с перекошенным лицом.

– Герман! Скорее! Там Лену бьют в туалете!

Я вскочил и за ней.

– Кто?

– Михайловская с Патрушевой. Герман, сюда!

– Что случилось? – увязалась за нами англичанка.

Пока Шумилова ей что-то объясняла, я ворвался в женский туалет. Оттолкнул Михайловскую, а Лена… она стояла, привалившись спиной к стене. До жути бледная. А потом начала по этой самой стене медленно сползать вниз. Я подхватил ее на руки. Кто-то мешался под ногами: «Девочке плохо! Наверное, обморок. Тут душно».

Из зала все вывалили в холл. Англичанка охала и причитала: «У нее сердце! У нее больное сердце! Надо врача!». Кто-то подхватил: «Нужен врач! Здесь есть врач?» Но их крики тонули в шуме других голосов.

А я бежал к машине и молился каким ни на есть богам. Только бы успеть! Только бы она жила!

Василий понял с полуслова, помчал в ближайшую больницу.

Пока я сидел в приемном покое, ждал, что скажут, позвонила англичанка. Выспросила, где мы, и минут через двадцать приехала.

Я метался по приемному покою, сорвался на какого-то мужика, меня за это чуть было не выдворил охранник, но Василий не дал ему даже подойти ко мне. Но к Лене меня не пускали и что с ней – никто ничего не говорил. Мол, я ей не близкий родственник, да вообще никто. Сказали только, что сейчас она стабильна, спит.

Потом уже англичанка кое-как пробилась к кому-то.

Впервые в жизни я был рад, что она оказалась рядом.

Вышла она спокойной, гораздо более спокойной, чем была до этого. И от сердца немного отлегло. Значит, и правда, с Леной не все так плохо.

– Что вам сказали? Как она? – подкарауливал я ее у дверей в отделение, куда увезли на каталке Лену почти два часа назад.

– Да ничего с ней страшного пока…

– В смысле – пока?

Она мямлила что-то, уводила взгляд.

– Вы можете нормально сказать? – повысил я голос. – Что с Леной?

Англичанка подняла на меня глаза. Несколько секунд смотрела с сомнением, будто решалась: говорить о чем-то или нет.

– Ну! Все равно я всё узнаю.

– Герман, давай тогда отойдем подальше.

Там, может, и было людно, но я никого не замечал. Однако послушно побрел за ней на улицу. Василий безмолвно последовал за нами и остановился в нескольких шагах от нас.

– В общем, сейчас с Леной все более-менее… Но… она же сердечница. У нее врожденный порок сердца. Знаю, что ей делали операцию еще в детстве и должны были сделать повторную после восемнадцати лет. Из-за этого порока у Лены и случаются вот такие приступы, как сегодня. Но это не так страшно. Это еще полбеды. Но у нее начались осложнения. В общем, у нее диагностировали аневризму аорты. А это… без операции она долго не сможет…

Все слова встали камнем в горле. По спине полз липкий холод, проникал под кожу, выстуживая внутренности. И все равно я оцепенело смотрел на англичанку и не мог поверить, не мог до конца осознать…

– Беда в том, что у нас в России ее прооперировать не могут. Случай тяжелый. Нет нужного оснащения, нет специалистов с таким опытом.

– А не у нас? – выдавил я.

– В Италии могут. Причем кардиолог-то наш, из России, вот что обидно! Но оперирует уже давно там. В детском кардиологическом центре в Бергамо. Только операция стоит очень дорого. Фонд собирает средства, но… – она страдальчески сморщилась и покачала головой. – Сумма очень большая нужна. А там… и трети за столько месяцев не набралось.

– Сколько нужно?

– Примерно пять миллионов рублей. Но еще ведь дорога, проживание, реабилитация…

– Лена ничего мне не говорила, – произнес я. Не англичанке, сам себе, но она ответила:

– Да, она не хотела, чтобы знали. Слово с меня взяла, что я не скажу.

– Но мне-то уж она могла сказать.

Англичанка пожала плечами.

– И что? Все упирается только в деньги?

Она кивнула.

Я сбежал с крыльца, направился к машине.

– Герман, ты куда? – окликнула меня англичанка.

– Домой? – коротко спросил Василий.

Я кивнул. Говорить не мог. Горло саднило. Веки жгло. В машине отворачивался к окну, чтобы он не видел. Тер всю дорогу глаза. Он, конечно же, видел, но не лез ко мне, делал вид, что ничего не замечает...

67. Герман

Василий въехал во двор, но загонять машину в гараж не стал. Тактично вышел и убрел куда-то, оставив меня одного. А я еще какое-то время сидел в машине, успокаивался. Не хотел, чтобы отец видел меня таким.

Лена, Лена, почему же ты молчала? Почему не доверилась? Я бы обязательно что-нибудь придумал…

А я? Почему я не давил на нее, когда стоило бы? Когда она пропускала школу из-за обследования, когда недомогала? Почему довольствовался ее отговорками? Почему не выспросил все?

А потом еще и вспомнил, как бросил ее. Как там, в парке, высказывал ей, кретин, с умным видом, что мы друг другу не подходим. И стало совсем невмоготу, хоть вой. Целый месяц мучился сам и ее мучил. А мог бы каждый день быть рядом.

Это самое тягостное – знать, что мог бы, но…

Маленькая моя… моя девочка, самая хорошая, любимая, единственная… ты будешь жить, обещаю!

Зазвонил сотовый. Я порывисто достал телефон. Вдруг насчет Лены? Но это оказался отец.

– Да? – помешкав, я принял звонок.

– Ты чего там сидишь? Почему не заходишь?

Я посмотрел на дом. В отцовском кабинете горел свет, а сам отец