Пари на любовь (СИ) - Навьер Рита

Рита Навьер

Пари на любовь

1

Он сбил меня с ног и даже не заметил! Идиот в идиотской серой шапке. Он бежал и одновременно говорил с кем-то по телефону. Нёсся торпедой на автобус так, будто он последний в его жизни. И ничего вокруг не видел. А мы с Инкой, моей сестрой, как раз вышли из Старбакса. Это у нас уже почти традиция — после пар в универе получасовой релакс в кофейне. И только потом домой.

Она задержалась на крыльце — искала в сумочке перчатки, а я направлялась к припаркованной неподалёку ауди. Точнее, ползла еле-еле — этой ночью ударил вдруг мороз, и вчерашняя слякоть на тротуаре схватилась льдом.

Потом оглянулась на Инку — чего она так долго? Холодно ведь, а мы налегке. Обе в коротеньких шубках, едва прикрывающих поясницу, обе в капроновых колготках, обе без шапок.

Хотела уже её поторопить, когда этот ненормальный вихрем промчался у меня перед носом, крича на ходу в трубку: «Да, да, Владлен Иванович, скоро буду».

Этим вихрем меня и крутануло на месте так, что я не удержалась на своих четырёхдюймовых шпильках и грохнулась на обледенелый тротуар.

— Сволочь! — крикнула я вслед этому идиоту, кривясь от боли, но он как мчался галопом, так даже и не притормозил. Одно хорошо — на свой автобус он всё-таки не успел.

Инка, мелко семеня по скользкому тротуару на таких же каблучищах, подлетела ко мне. Помогла встать, но тут же прыснула. Сестра у меня — зараза. Мне больно, мне обидно, а ей смешно!

— Из-за тебя всё! — прошипела, я ковыляя к машине. — Сейчас уеду одна, и стой тут смейся, сколько влезет.

Инка хоть и понимала, что я не всерьёз, но хихикать перестала и даже спросила:

— Что, сильно больно?

— Переживу, — процедила я сквозь зубы, повернув ключ в замке зажигания.

Мотор мягко заурчал, из динамиков полилась «Obsession». Колено и ободранные ладони ещё саднили, но я успокоилась.

Всё, уже почти спокойна, только напоследок стрельнула взглядом в сторону остановки, где всё ещё топтался тот неуклюжий хам в серой вязаной шапке. Чтоб ему вовеки вечные не дождаться своего автобуса и опоздать всюду, куда только можно!

От злых мыслей меня оторвала Инка.

— Ну так что? Ты серьёзно намерена спорить с папой? — в её голосе явственно сквозила насмешка и вызов.

Я отлично поняла, куда она клонит, но, как всегда, повелась.

— Абсолютно! — ответила твёрдо перед тем, как вывернуть с оживлённой Карла Маркса стрит на узенькую и тихую Киевскую.

— Даже если папа очень-очень разозлится? — вкрадчиво продолжила она.

Даже если! Естественно, он очень-очень разозлится. Папа у нас вообще отказов не терпит. Он же царь и бог в мире масс-медиа. И по классике Энцо Феррари искренне считает, что есть только два мнения: его и неправильное. Ну а нам с Инкой, по его мысли, даже думать не нужно, он за нас уже давно всё придумал.

— Плевать, — фыркнула я. — Но туда не пойду.

Мы с Инкой учимся на факультете менеджмента, а после этой сессии, точнее, после зимних каникул, у нас снова начинается практика. Где её отрабатывать — личное дело каждого, лишь бы специфика соответствовала.

Но папа велел: мы должны проходить её там, где он скажет. И если в прошлом году, на третьем курсе, мы обе «отрабатывали» практику у него (на самом деле мы просто торчали в его приёмной как две ростовые куклы и с ума сходили от безделья и скуки), то в этот раз он надумал взять к себе только Инку, а меня решил пристроить к Залесскому, своему главному партнёру, с которым у него совместные грандиозные планы на будущее.

Не опыта набираться, нет. Папа вообще считает, что удел женщин — это домашние хлопоты. Женщины-карьеристки в его понимании — ошибка природы. И наше обучение в универе — это всего лишь дань моде, чтобы люди не говорили, что у Лаврова дочери необразованные. Ему даже дела нет до того, как мы учимся, потому что диплом, по его мысли, нужен лишь затем, чтобы потом повесить его в рамочке на стену рядом со свадебной фотографией.

Да-да, папа и «достойных» женихов нам с Инкой присмотрел. Ведь наследницам мультимедийной империи не пристало выходить замуж за кого попало.

До этой зимы он ещё не сильно допекал нас с женихами. Лишь изредка закидывал удочки, чтобы мы привыкали к мысли, что после окончания универа нас ждёт вальс Мендельсона со всеми вытекающими. Но тут вдруг активизировался.

Вот и практика эта — не более, чем часть его матримониальных планов. Ведь мне он пытается подсунуть сынка своего главного партнёра — Яниса Залесского, прилизанного хлыща, от которого меня с души воротит. Сам Янис, к сожалению, моих протестов не разделяет и всякий раз смотрит на меня так, будто хочет облизать и съесть. Брр.

Инкин претендент, к слову, такой же малоприятный тип, как по мне. Петенька Чижов. Инка к нему более лояльна, только вот на всяких раутах он тоже пожирает взглядом меня, а не свою предполагаемую невесту.

Инка, конечно, злится, хотя виду не показывает — она для этого слишком хорошо воспитана. Да и потом, моей вины в том нет. Я её Петеньке никаких авансов не давала. Наоборот, меня передёргивает, когда он трётся рядом.

— И что, прямо так и скажешь папе: не пойду к Залесскому? — хитро прищурилась Инка.

— Прямо так и скажу.

— А если папа скажет, что тогда не отпустит тебя в Хемседал?

— Значит, не поеду, — гордо ответила я.

В Хемседал мы должны были отправиться на каникулах — отдохнуть после зимней сессии, развеяться, на лыжах покататься. У нас уже и билеты прикуплены. Но я лучше буду дома торчать все каникулы, чем соглашусь два месяца с утра до вечера проводить в обществе Яниса Залесского.

— А если он скажет, что лишит тебя денег? Если карточки все заблокирует?

— И пожалуйста! Как-нибудь перебьюсь.

— Ну-ну, — хмыкнула Инка. — А если и машину попросит вернуть?

— И верну!

— Серьёзно? И что ты будешь делать? На автобусах ездить?

— Хотя бы.

— Ну-ну… — ухмыльнулась Инка.

— Пари?

Пари — это наше с Инкой любимое развлечение с самого детства. Ничто так не будоражило нас как спор. А всё потому, что мы с ней вечно соперничаем. Буквально во всём.

Началось это ещё в нежном возрасте, когда мама без задней мысли рассказывала гостям:

— Ириша, хоть и младше Инночки на целый год, а заговорила первая. Инночка ещё половину звуков не выговаривала, а Ириша уже могла рассказать «Идёт бычок, качается…».

А мы с Инкой, совсем ещё мелкие тогда, подслушивали.

Инка надулась, убежала плакать, а я, конечно, возгордилась. Слово «первая» опустилось золотой короной на мою глупую белокурую голову. Моментально вознесло меня на вершину моего воображаемого Олимпа, у подножья которого осталась ползать сестра-неудачница.

С того времени у нас с ней шла неустанная незримая битва за то, чтобы быть первой. Во всём. Да ещё и родители, сами того не ведая, нас подстёгивали, ещё больше усугубляя и без того болезненную страсть.

— Кто первый съест кашу, тот получит конфетку, — говорила мама.

— Кто первый решит задачу, тому дам сто рублей, — сулил отец.

И так до бесконечности. Потом уже нас и подстёгивать не надо было. Мы сами:

— Спорим, эту четверть я закончу лучше, чем ты.

— Спорим, я по физ-ре пробегу круче тебя.

— Спорим, я сделаю тебя в теннис.

— Спорим…

Порой это доходило до абсурда.

Сейчас мы, конечно, спорим гораздо реже, но и ставки выросли.

Последний раз — пять месяцев назад — я продула Инке свою самую большую ценность: коллекционную куклу-балерину. Мамин подарок на шестнадцатилетие. Последний её подарок…

Кукла была сделана на заказ для мамы каким-то её давним поклонником, и в крохотном фарфоровом личике угадывались мамины черты. Мама ведь раньше, до встречи с папой, сама серьёзно занималась балетом. К куколке прилагалась подставка — небольшая коробочка с механическим заводом, а сверху круглый диск. Если завести до упора, то из коробочки звучала музыка — тема Одетты из «Лебединого озера». При этом диск начинал вращаться и казалось, что это балерина танцует, кружась. В детстве мы слёзно выпрашивали её у мамы поиграть, но нам разрешалось только смотреть, не касаясь руками.