Лабиринты чувств - Татьяна Артемьевна Дубровина

— Очень рад, — расшаркивается Элькан, предвкушая. какую свинью он подложит своему гениальному двойнику. — Завтра утром буду ждать вас у себя, с наслаждением послушаю ваше творение. Сколь велико оно?

— О! Весьма велико! Листы занимают весь мой дорожный саквояж…

Но из-за портала Казанского собора, выстроенного в студийном павильоне, наблюдает за проказами своего двойника настоящий Пушкин. Он смеется.

Разве Пушкина проведешь, он видит всех насквозь!

Из всех домов, разбросанных по разным штатам и принадлежавших теперь Юлии, ей больше всего нравился вашингтонский особняк.

Он был с эркерами и колоннами, а главное — с таким уютным каминным залом!

Хорошо было сидеть тут по вечерам вдвоем с Квентином и глядеть на огонь. Сегодня пришло письмо от сестры, и она читала его мужу вслух:

— Юльчик, держись крепче, не упади со стула! — Юля как будто слышала не собственный голос, а Ольгин. — Я выхожу замуж!

Хорошо, что сидела Джулия Джефферсон не на стуле, а с ногами на мягкой софе, а то бы и впрямь свалилась.

Квентин же заметил сухо:

— Сочувствую ее жениху.

— За что ты так не любишь Ольгу, Венечка?

Квентин промолчал. Он не мог простить того дня, когда ему едва нс выпала пиковая дама вместо загаданного туза. Но простить-то он не мог скорее не Ольгу, а себя самого. За то, что усомнился в своей Джулии.

— Бог с ней, — примирительно сказал он. — Пожалуйста, читай дальше.

И Юля продолжила чтение:

— Угадай, за кого я собираюсь? Ну, с трех раз? Спорим, не угадала! За Дениса Ивашенко, помнишь такого?

Еще бы не помнить: он был героем первой Юлиной самостоятельной телепередачи. А еще… да нет, больше ничего значительного.

— Кто такой Денис Ивашенко? — старательно скрывая ревность, поинтересовался Квентин.

— Режиссер. Ставит фильмы-оперы.

— А, да! Я видел одну картину. На музыку Моцарта, «Волшебная флейта».

— Понравилось?

— Не слишком. Многовато эксцентрики, как в цирке.

— Я знаю, — улыбнулась Юлька. — Ты почитаешь традиции.

— Традиция — корень жизни, — полусерьезно отозвался Джефферсон. — А потому взгляни на часы, родная моя.

Швейцарские часики показывали двадцать три ноль-ноль по Гринвичу и целых два часа ночи по московскому времени.

— Куда предписывает семейная традиция отправиться в этот час?

— Знаю, знаю… в спальню! Только ты, дорогой, сам не всегда соблюдаешь этот обычай.

— Как! — Мужское достоинство Джефферсона было явно уязвлено.

— А так! — рассмеялась она. — Разве не случается, что ты тащишь меня туда и в другое время суток? Сегодня, к примеру, чуть на студию не опоздала…

— Я же не виноват, что ты… Словом, что ты — это ты?

— Я — это я! — радостно подтвердила она. — А ты кто?

— А я — твой верный конь.

— Но только наполовину. Фифти-фифти.

— Но все равно я доставлю тебя по месту назначения.

И кентавр подхватил ее на руки, свою Джулию, свою единственную любовь.

А в спальне ее ждал сюрприз. Традиция не отменяет сюрпризов.

На полу, покрытом пушистым ковром, стояли вазы дрезденского фарфора, а в них — охапки черемухи. И тончайший фарфор казался грубым по сравнению с невесомыми лепестками. И нежная белая роскошь благоухала терпко, опьяняюще…

Эти цветы не были выращены на заказ в оранжерее, а самым хулиганским образом наломаны в городском сквере Владелец одной из крупнейших американских промышленных концессий, точно влюбленный подросток, тайком обдирал кусты. Л потом на своем мощном автомобиле удирал от полицейских, которые хотели его оштрафовать.

И ему, такому благовоспитанному, такому респектабельному, доставляло удовольствие мчаться, вопреки всем установленным правилам, на запредельной скорости, потому что именно такая скорость нравилась Джулии…

…Они не добрались до широкой двуспальной кровати красного дерева, не сняли с нее атласного покрывала.

Не успели. Опустились прямо на ворс ковра, усыпанный лепестками черемухи.

Они ласкали друг друга жадно, будто после долгой мучительной разлуки. И так — будто после разлуки — было у них каждый день, вот уже десять лет.

— Девочка моя… птичка-синичка…

— Тихо за морем жила…

— Но вот прискакал кентавр…

— И прицелился в нее из лука.

— Мы, кентавры, всегда целимся в небо.

— А там всегда летаем мы, синицы.

— Тетива натянута туго!

— Стреляй же… стреляй скорей…

— Стреляю!

— Попал.

— Больно?

— Нет… Хорошо…

— У меня еще есть стрелы в колчане. Можно?

— Да.

Не было над ними потолка, не было под ними пушистого ковра. Они находились в каком-то ином пространстве — неощутимом, прозрачном, сияющем.

Чтобы прийти к этому свету, обоим пришлось пробираться через мрачные лабиринты. И они справились, потому что выбрали единственно правильный путь: вверх. К небу.

И в ответ сейчас что-то легкое сыпалось сверху, с самых небес, им на лица. Но это были, кажется, не лепестки черемухи и не перышки птичек-синичек.

Это начался звездопад, который случается в любое время года, даже весной, если ты любишь и любим…

И каждая звезда может исполнить любое желание.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.