Лабиринты чувств - Татьяна Артемьевна Дубровина

Вот ступеньки. Пролет, еще пролет и еще!

Ничего, что болит нога: такую ли боль приходилось вытерпеть! Вперед же, Джефферсон! Вверх, Джефферсон! Джефферсоны так легко не сдаются. Они всегда играют по-крупному и в итоге срывают банк…

Петляет лестница…Судьба-крупье тасует свои карты…

Тройка… какой этаж, не третий ли?

Семерка… а может, он уже до седьмого добрался?

И вот впереди забрезжил свет. А может, с заглавной буквы: Свет? Какая карта ляжет следующей?

Перед ним — обшарпанная дверь. И на ней медный номерок с номером квартиры: 100.

Сто. Уан хандред.

Но нули можно отбросить, и останется единица.

Квентину выпал туз.

Глава 13

НЕТ, ВАША ДАМА БИТА…

Все правильно: на ободранном косяке три электрических звонка, как и описывал полисмен.

Прежде чем нажать на средний, как ему было указано, Квентин присел на ступеньки. Не мог заставить себя тронуть этот крошечный кругляшок вот так сразу, с ходу. Должен был собраться с силами и с мыслями.

А мысли путались, и их упорядочивало только мерное тиканье золотых часиков, которые Джефферсон, словно для моральной поддержки, поднес к лицу.

Бежала по циферблату тоненькая золотая стрелка.

Тройка… три секунды.

Семерка… семь секунд.

Минута!

Он вскочил на ноги и позвонил.

— Туз-з-з-з! — задребезжала в квартире трель, пронзительная, как жужжание комара.

Легкие шаги зa дверью, ведущей не то в небеса, не то в преисподнюю.

Голос, отдаленно знакомый. Тот или не тот? Ее или чужой? Нe понять:

— Иду, иду!

Подарок зажат в кулаке, а ладонь мокрая — мокрая. Хорошо, что швейцарские часы водонепроницаемы.

«Туз! — шептал он. — Пусть выпадет туз. Я объявил ва-банк! На эту карту я поставил всю мою жизнь!»

Ну вот, дождался. Дверь открыли, как в игре открывают карту.

Дама…

Она была перед ним. Но совсем не такая, как раньше.

Она его даже как будто не узнавала. Или он попросту был ей совсем не интересен?

Но Боже, что с нею стало! Худшие опасения Квентина оправдались.

Стройная и невесомая, как прежде, стояла она, однако вульгарно выставив бедро и манерно уперев в него выгнутую руку.

Прямо как завзятая парижская профессионалка с Пляс Пигаль, из района красных фонарей.

Томно взмахнув густо намазанными ресницами — а прежде ведь никогда сильно не красилась! — она посмотрела на него хищно и зазывно, точно на потенциального клиента. При этом еще эротично качнула торсом.

О, он сразу вспомнил это движение. Нет, не парижанка она вовсе, а турчанка, исполняющая танец живота! Одалиска, наложница из гарема султана. Только подстрижена не по законам шариата.

В самом деле, что это у нее на голове? Какая-то непристойность, достойная нс то панков, не то гранжей, но уж никак не его Джулии. Розовая лысина, едва прикрытая поросячьей щетиной, да еще клетчатая и с выбритыми иероглифами в придачу.

Та, прежняя, чистая и женственная Юля была с мягкими светлыми волосами, подобными шелку…

А глаза, а взгляд! Если это и зеркало души — то мутное и кривое. Нет, скорее, сама душа мутна и темна, что и отражается в этих холодных кошачьих зрачках!

А прежде ему казалось, что там — глубина. Серебристое, живительное озеро любви открывалось ему в глазах той Джулии, которую он боготворил.

Ведьма, оборотень! Какие чары наслала она на него весной? Как он мог поддаться им, точно неопытный школьник-подросток? Что он в ней нашел?

Сейчас ему стало ясно: то было помутнение, сумасшествие, болезнь. Теперь он выздоравливает. Теперь он трезво смотрит в лицо реальности. И в лицо этого коварного, отвратительного существа. Существа, впрочем, по-своему красивого и даже, быть может, совершенного в своей порочности. Но прелести такого рода — не для него.

Квентин Джефферсон любил другую девушку. Теперь он не любит больше никого. Подделки ему не нужны, он ценит только подлинники.

А ненастоящая Джулия, дурная пародия на его любимую, жеманно скривила пунцовые губки и наигранно произнесла:

— Н-ну? Долго будем молчать?

При этом она наклонила голову так, чтобы он мог получше разглядеть шахматную доску, выстриженную у нее на затылке.

Джефферсона передернуло от отвращения… Пожалуй, даже не столько к ней, сколько к себе самому, так глупо попавшемуся когда-то на удочку этой бесстыдной охотницы за мужчинами.

Золото швейцарских часиков жгло ладонь, и Квентин было разжать руку, пусть незаметно соскользнут на половичок и останутся лежать там.

А Джу… Нет, нельзя осквернять имя его любви… А эта чужая ему особа пусть обнаружит их потом, когда он исчезнет и этого дома, из Москвы, из России!

Карточная дама, быть может, в тот миг пожалеет о своем превращении. Однако будет поздно.

Любовь необратима, как само время!

И Квентин разжал ладонь.

Но часики почему-то не желали падать. Как будто считали, что им уготована иная, лучшая судьба.

Удивленный, он вытянул руку перед собой. Замочек золотого браслета, оказывается, зацепился за его запонку.

Одалиска с изумлением глядела на сверкающую вещицу.

— Золотишко? — поинтересовалась она, словно прицениваясь.

Квентин зажмурился и сквозь зубы ответил:

— Да.

— Может, даже настоящее?

— Да.

Как искусно она скрывала от него прежде свою алчность! А теперь не скрывает. Вон как корыстно сверкнули зрачки! Вон как сами собой потянулись к вещице тонкие пальцы!

Спасибо судьбе, что она вовремя разлучила их: благодаря разлуке он теперь распознал сущность этой изящной лицемерки.

Маска сорвана, госпожа Синичкина! Возьмите себе «золотишко», и пусть швейцарский подарок станет финальной точкой в ваших отношениях с доверчивым Квентином Джефферсоном.

…В этот момент в глубине квартиры кто-то закашлял, и слабый, с хрипотцой, простуженный голос произнес:

— Что там? Кто — то пришел?

Ведьма-оборотень, по-змеиному извиваясь, обернулась на звук и крикнула в темноту:

— Что я говорила! Наступает перемена участи! Вот он и пошел ко мне, поток миллионеров?

Поток! Именно это слово выхватил слух Квентина. Поток — по-русски означает великое множество.

Если до сих пор Джефферсон все-таки лишь строил предположения, теперь убедился воочию: он для мисс Синичкиной — лишь один из многих, проходная фигура среди целой череды мужчин.

Как жестоко он обманывался и какой крах потерпела его вера… И до чего же это унизительно…

Еще секунду назад Квентин готов был удалиться молча, с достоинством и ледяным презрением. Но коротенькое русское словечко «поток» переполнило чашу его отчаяния.

Нервы у американца не выдержали, и он воскликнул — в полный голос, с горечью:

— Как ты могла, Джулия! Что с тобой стало, Юля!

Какой-то странный звук, похожий на сдавленный стон, раздался из боковой комнатенки и перешел в сухой кашель.

Там