Княжна - Елена Блонди

— Тут хорошие нитки, для умелиц хорошие. Буду прясть. И тебе, высокая, скоро много ниток занадобится.

Рассмеялась, застрекотав, как сорока. Ахатта хотела спросить, почему же вдруг понадобится много, но Тека стала делать такое, что все вопросы вылетели из головы. Шустро бегая от одного края полянки к другому, женщина, доставая из сумки длинные тонкие веревки, привязывала их к веткам, перебирая рукой, тянула, поддергивая, накидывала на ветки напротив, и скоро вся поляна была заплетена цветным, ровно большой паутиной. А Тека, крутясь в середине, вздымала толстые ручки, тараторила на языке тойров так быстро, что Ахатта еле ловила смысл сказанного. Про женщин, про умения их и женские тайны, про матерь-гору и сердце Арахны выпевала Тека хриплым голоском и, замолкая, прислушивалась. Опустевшая сумка валялась на жухлой траве.

А потом, что-то услышав и поклонясь, Тека заходила, пятясь, от опушки к середине, приседая, чтоб не путаться головой в собственных силках. Толстые ручки мелькали, шевелились пальцы быстро-быстро, и в них появлялась откуда-то толстая нить. Тека шла к центру, нить удлинялась, выползая из темноты колючих ветвей, и по ней пробегали солнечные блики. Искоса посмотрев на Ахатту, женщина хихикнула, шепотом объяснила, покачав нить:

— Эту — вороны в гнездо принесли, весной еще. Из их пуха и травин плету. А ту вот, видишь, ее из белых вьюнков. Вон — борода лишайника, она желтая будет и для хорошего запаху.

Деловито бегала по полянке невысокая крепкая Тека, тянула свои женские нити, и потихоньку сплетался в центре поляны круглый ковер, формой похожий на цветную и плотную паутину. Когда стал он размером с собачью шкуру, Тека отрезала от него натянутые силки, и обежала по кругу поляну, коротким ножиком отсекая цветные концы. Ахатта, раскрыв рот, смотрела, как уползает освобожденная ножом пряжа, теряясь среди кривых стволов. А Тека подняла коврик, встряхнула. Протянула Ахатте:

— Его зовут Маленькая звезда. Поверни, видишь, видишь, сверкает середка?

— Вижу…

— Твой теперь. Пойдем, а то вечер скоро, а кричать не будем, это ведь наше с тобой женское дело, так?

— Благодарю тебя, Тека. Красивый какой.

— А… — та махнула ручкой, бегая по траве и засовывая в сумку обрезки пряжи.

— У нас ткут из овечьей шерсти.

— А мало ее. Только когда парни овец приведут, тогда есть. А ковры ткать — надо. А то и жизнь остановится.

— Ты вправду умелица, Тека, — Ахатта крутила коврик, рассматривая текучие узоры.

— Я дочерь дочери дочери дочери и так триста раз матери ткачихи Арахны. Мне нет другого пути.

— Той самой Арахны? Что родили Солнце и Луна — небесные пряхи?

— Откуда знаешь? — Тека встала напротив, смотрела требовательно, прижимая к животу сумку с торчащими цветными хвостами.

— Исма… мне рассказал Исма.

На широком лице с темными небольшими глазами под насупленными бровями расплылось страдание, покривило толстые губы. Внезапно Тека закричала вполголоса, остервенело пихая в сумку пряжу.

— Откуда ж я знала, что хлопот с тобой, эх, эх! Думала, вот высокая дева, будет тебе, Тека, подруга, твоя подруга, а не та, что под бок Косу полезет. И что теперь? Что?

— Не знаю. Ты чего, Тека?

— Молчи. Сильно много знаешь. Все тут вывернешь, как старый мешок. Пойдем.

Повесив на плечо сумку, схватила Ахатту за руку и потащила за собой под деревья, ворча и причитая.

Теперь ковер Маленькая звезда висел в изголовье постели, текли по нему сложные узоры, то прячась в прыгающем свете, то сверкая ярко, как солнце. К арке даже и примерять его не стала Ахатта, знала — не для того он. А для чего — боялась еще и подумать. Решила — потом, пусть еще время пройдет.

А когда канул в стылую воду еще десяток серых дней, Ахатта лежала щекой на вытоптанном ворсе старого ковра, дула изо всех сил в ленивый огонь. Прижимая руку к животу, думала, кажется, времени прошло достаточно. Или нет? Решила ждать еще. Пусть придет настоящая зима, и муж будет чаще дома, сидеть с ней у очага, смотреть, как она шьет или вяжет.

В тот день, когда Исма, поев и выпив отвара трав, ушел, надевая приготовленную Ахаттой шапку, она вышла, таща кучу тряпья, которое надо перетряхнуть на северном ледяном ветру, и сложить до тепла. На песке, кутаясь в шубку из старой овчины, стояла и слушала ветер, подставляя ему озябшее ухо. Пусть бы унес их с Исмой северный ветер, послал бы за ними небесного аргамака с выгнутой шеей и тонкими злыми ногами, что крушат первый лед на озерах и срывают даже иглы с веток. И покачала головой, накидывая на волосы платок. Если унесет, как же тогда — сердце горы? Нет. Пусть скачет небесный конь посреди тяжких туч, а они пока останутся тут.

К ночи сердце ее снова, как в каждый вечер, стало биться сильно и мерно, в ожидании странного перехода, когда она идет, оглядываясь на улыбку мужа, а тот кивает, подбадривая, иди, жена, иди вперед, в самое сердце горы.

В сердце горы большая пещера с дырой наверху, в которую смотрят звезды. Там, в небе — ночь, упала на горы и лес, посеребрила море светом бледной луны. А тут, в просторном теплом зале разбежались множество узких тропинок между купами темной зелени, кидающей вверх и в стороны широкие листья. Упругие стебли держат на себе множество крупных цветов, шестигранными колокольцами, с натянутыми меж гранями белыми перепонками. А на уголках цветка вытягивается мякоть гнутыми змейками, завернутыми колечками. Очень красиво. Из припорошенного желтой пыльцой нутра поднимается сладкий запах, тугой и сильный, и кажется, это он плывет слоистым светлым туманом между кустов, поднимаясь к самому лицу. В этом странном саду царит светлый полумрак, будто сами цветы светят ровным бледным светом с желтым оттенком. И можно, устав, прилечь где угодно, на ровную шерстку травы, отводя голой рукой стебли с цветами. Только бережно, чтобы не потревожить больших толстых пчел, медленно ползающих по лепесткам. Или летающих низко, с лапами, отягощенными жирным взятком.

В любом месте, на каждой маленькой поляне, Исма, накрыв ее своим телом, берет, целуя рассыпанные по траве черные волосы. И от мягкого тумана кружится голова, сладко, так сладко. Как никогда раньше не было ей, даже в маленькой палатке из шкур, где были они одни, оставленные Зубами Дракона, соединяясь вдвоем для будущей жизни.

Лежа под тяжелым мужским телом, приподнимаясь навстречу, Ахатта из-за сильного плеча мужа глядит на слои тумана, открывает рот, чтоб вдохнуть его побольше, и размытые, плывущие мысли говорят ей — кто-то еще смотрит на них. Может быть, это пчелы пронося мимо свою еду, оглядываются? Или белые цветы, вскормленные жирной землей и сладким туманом? Или…