Княжна - Елена Блонди

Она сунула обгоревшую ветку в костер, пошевелила, любуясь взлетевшими в черное небо искрами.

— Надо было помнить об этом всегда, княгиня. Не отворачиваться, — сказала шепотом, чувствуя на щеках привычную краску стыда, — ведь спрятанное может укусить. Или отравить.

Сколько же длилось это? Большой дом, разделенный на две половины, был наполнен чужим по самую крышу, будто стояла в нем, покачиваясь, розовая вода с душным и сладким запахом. И хочешь — не хочешь, сладость проникала в мозг, сердце и душу. Ходили по мрамору, качая бедрами, рабыни, посмеиваясь, шептались, поднимая подолы, хвастались ночными метинами. Знатные гости приводили тонких и нежных мальчиков, с кудрями, забранными под золотые венки, с губами, натертыми жесткой щеткой, подкрашенными кармином. Нескончаемые пиры прерывались походами в веселые дома, и гости возвращались оттуда, приводя еще девушек, устраивая соревнования между домашними обученными рабынями и гетерами, бросая им золотые монеты, и обливая вином из ритонов.

Осенняя свадьба. Время тяжелых плодов и сытых трав, время, когда вся степь пахнет так, будто можно есть ее целиком, как наваристую кашу из походного казана. А потом время серого ветра и частых дождей. Ей казалось, так долго, долго, каждое утро, шаркая, Фития заново разжигала жаровню посреди спальни, а стены дома были холодны, как лед, и только заморские ковры спасали от ледяной испарины. Иногда падал снежок, совсем легкий, зябкий и его было жаль. Но он, как мальчишка-нищий, на жалость отвечал злобой и воровал из жаровни тепло, делая день сырым и промозглым.

После — весна, котору она почти не заметила, и лето, полное пиров, гостей, вина и грубого веселья…

Год проведенный ей в Триадее завершился и начался другой. Шел. Для нее не меняясь.

А потом однажды море налилось синевой, под самые края. И стало ясно, там за краем воды — снова весна. Солнце чаще смотрело сверху, и Хаидэ вдруг смогла дышать. Будто она не человек, что дышит воздухом, будто ей для дыхания нужен свет.

— Свет, наконец, прояснил мою глупую голову, — она смотрела в почти угасший огонь и прошедшие дни стеной стояли перед глазами.

В ту весну Теренций вдруг изменился, тогда ей казалось, необъяснимо. Пиры продолжались, но муж перестал вваливаться в спальню, и, бросившись в плетеное кресло, окидывать стены и мебель тем плавающим, ищущим взглядом, за которым следовали, обычно, старые или наново придуманные забавы.

Сидя у маленького костра одна, Хаидэ хмурилась, вспоминая. И вдруг — смеялась, с недоумением встряхивая головой. Она закрыла воспоминания внутри себя, и вот, достав, без жалости заставила себя вспомнить, будто взяла в руки и подставила солнцу, тому, что светит сейчас в ее голове. И то осветило черные норы, змеистые трещины, которые раньше вели непонятно куда.

— Он старел, мой муж. Вот оно что. Испугался смерти. И он захотел ребенка. Еще тогда…

Ей перестали давать травяной отвар, который приносили каждую ночь, после того, как муж посещал ее ложе. Но Теренций не знал, что после первой же ночи Хаидэ, тщательно расчесанная и убранная, после обряда домашним богам убежала на задний двор и, уведя за старую смоковницу Нубу, усадила его перед собой и сказала:

— Нуба, у меня не будет детей. Ты это можешь?

Черный великан смотрел на нее, будто ожидая объяснения. На широкое лицо падали солнечные пятна, сухой лист опустился на круглое плечо. Но она молчала, глядя требовательно. И он кивнул.

— Вот и хорошо. Ты сделай уже сегодня, к закату. Чтоб уж наверняка.

Почему она не попросила полной защиты от мужа? Ведь Нуба, стряхнув с плеча лист, смял его в вытянутой руке и потом, вопросительно глядя, сделал быстрый жест, которым дразнили друг друга молодые мужчины Зубы Дракона: сложенную лодочкой ладонь подержал пальцами вверх, а потом опустил, заставив жалко поникнуть. Сделай он это, Теренцию не с чем было бы приходить в спальню. Но она, может быть, вспоминая демона, который угнездился в низу живота, и просыпался от волшебной мази, отрицательно покачала головой.

…Ей перестали давать травяной отвар. И сразу вслед за этим Теренций стал приходить в ее спальню, один, трезвый. Она ждала с холодным интересом, что будет. Но не было ничего. Несколько ночных неудач мужа наполнили ее злорадным торжеством, и однажды днем она улыбнулась ему в лицо, думая об этом. Кидая в него этой улыбкой. А вечером заперла дверь спальни изнутри, не слушая ворчания Фитии. Сидела у запертой двери на полу, держа в руке нож, прислушивалась. Услышав шаги мужа, встала у самого порога, примеряя расстояние до его живота. Шаги замедлились. И остановились. Десять медленных вдохов и выдохов тянулась тишина, двое, разделенные тесаными досками, украшенными чеканными завитками узоров, стояли и слушали. А потом шаги удалились. С тех пор Теренций ни разу не вошел в ее спальню.

— Два года вначале. И восемь лет потом. Восемь.

Она вытянула руки, подогнула к ладони два пальца. Черные на фоне тусклого огня пальцы показывали ей — время идет и что-то забирает с собой, оставляя. Меняет.

— А мы с ним о многом думали вместе. Вот, оказывается, что видно, если не прятать прошлое.

Теперь она хочет мира с мужчиной, который швырнул ее в чуждый мир, наполненный чуждыми вещами. И он согласен. Но снова хочет попробовать.

— Ну, что же. Пришла пора менять и меняться…

Встала, забросав тлеющие угли рыхлой землей. Огляделась. Ночь стояла над травами и деревьями, дышала запахами поздней весны. И вместо угаснувших искр небо искрилось множеством звезд, мелких и крупных, желтых и белых. И только сережка Ночной красавицы переливалась зеленой каплей над верхушками тонких деревьев. Там, наверху, она — чистая дева Мииса. А под ногами, ползая и жадно втягивая воздух влажными холодными ноздрями, таится болотный демон, бывший охотник Йет. И оба они нужны.

Подняв руки, княгиня прошептала славу Ночной красавице. Встав на колено, коснулась ладонью травы, обращая слова к болотному демону.

Подобрала плащ и, пройдя к дереву, у которого паслась Цапля, потрепала ту по теплой морде, кинула повод на свисающие ветки.

— Жди здесь, милая. Я скоро приду.

Вынула из сумки узел с хлебом, мешочком изюма и, нащупав, вытащила отдельно лежащего петуха, связанного, с головой, притянутой к жестким лапам. Скинув плащ, разделась, поглядывая на стоящую над макушками рощи луну. Взяла в одну руку узел, в другую связанную тушку и нож. И пошла, приминая высокую траву босыми ногами.

За холмом, в сотне шагов еле виднелись под луной две старых дороги, скрещивая белые тулова. Одна из них вела к побережью, туда, где давным-давно разрушена была рыбацкая деревня. Другая, почти тропа, взялась неизвестно откуда и непонятно, куда вела, зарастая высокой травой.