Княжна - Елена Блонди

И надумал Йет, что надо сделать. Сколько было в голове мыслей, те и надумал. Немного.

Прискакал, как ветер, на зеленую поляну, коня не осадил, а сразу кинулся к порогу, на котором сидела, опустив лицо, дева Мииса, гладя светлой рукой дрожащего лисенка. Топча зверье, подхватил на руку деву, кинул поперек седла и увез. Так быстро летел, что плач и крики мелкого зверья не успевали войти в его уши, лишь ветер свистел в них.

В далекой земле, натянув поводья, соскочил на траву, положил деву и сел рядом на корточки — ждать, когда очнется, раскроет глаза и увидит, как хорош и красив Йет. На раскрытой ладони держал пару серег, прекрасных, как зеленые листья, просвеченные полуденным солнцем. Семь кошелей золота отдал Йет за подарок будущей невесте, но выкупив драгоценность, догнал купца и отобрал золото обратно, ехал, смеясь и похваляясь хитрым умом.

Сидя над девой, жадно смотрел в светлое лицо, а потом сам вдел в нежные уши прекрасные серьги.

Под утро, когда засветило далеко у кромки земли солнце, открыла глаза дева Мииса. И не увидела ничего слепыми своими глазами, которыми всю жизнь смотрела только на солнце.

Зря наклонялся быстрый Йет, зря улыбался, подмигивал и закручивал короткий ус над вишневой губой. Лежала слепая дева, дрожали плечи и руки прятались в рукава, лишь бы не тронуть копошащегося над ней вора.

Зарычал тогда Йет, крикнул, вскочил, изрыгая проклятия. К чему красота его, зачем расчесана серебряным гребнем борода, на что тысяча пряжек пришита к яркому кафтану? Если любимая не видит!

От его криков свернулась в комочек Мииса и стала просить тихим голосом не убивать ее, а отпустить, чтоб и дальше жить в хижине, говорить со зверями, смотреть на мать-солнце. Но, громко крича, признался в любви гордый Йет. И возненавидел слепую красавицу, за то, что не она первая полюбила, как то бывало всегда.

Бросился коршуном, разорвал на светлой груди платье, смял нежные плечи. Полетела на траву подаренная серьга, сверкая зеленым огнем.

— Будешь любить меня? — рычал, как не делают того люди…

— Не могу.

— Будешь?

— Нет…

— Будешь! Или — убью.

Промолчала в ответ дева Мииса. Лишь отвернула лицо от гневного дыхания ярости. Засмеялся тогда охотник Йет тому, что и без любви лежит под ним прекрасная дева. И не видя его, все равно принадлежит только ему.

Но всходило солнце и, встав посреди неба, оглядывалось, ища свою дочь, беспокоясь, почему не смотрит она в небо золотыми глазами, как было то всегда. А увидеть ее не могло, потому что лежала Мииса, закрыв глаза и отвернув к земле лицо, полное страдания. Но зато, прыгая и скача, карабкаясь друг на друга, пищали, стрекотали, чирикали солнцу мелкие звери — о том, куда унес Миису быстрый и гордый Йет. И, когда сложились сто маленьких шумов в один сильный голос, ахнуло солнце, взъярилось и, протянув звонкие лучи по далекой земле, ударило ими в спину охотника Йета.

— Смерть тебе! Смерть!

Плавилась кожа на широкой спине, горела одежда, слепли испуганные глаза, когда скатился Йет с израненной девы, прикрывая лицо обугленной рукой.

— Нет, мать солнце, оставь его. Смертью на зло отвечать — станешь темным, — взмолилась дева Мииса, открывая золотые глаза. Просила за гордого глупца, потому что дети иногда бывают умнее родителей, чтоб мир продолжал жить.

Но тяжело остудить ярость солнца и дева Мииса замолкла, а из открытых глаз утекло золото, навсегда. Рычал, корчась, сожженный Йет, натыкался на неподвижное тело, катаясь.

И, увидев, что сталось с любимой дочерью, ахнуло солнце.

— Нет, — закричало оно, — нет! Вот вам обоим жизнь. Тебе и — тебе тоже…

По громкому слову солнца вскинулась дева Мииса, поднялась вверх и пропала в небе. С тех пор каждую ночь выходит она на порог небесной своей хижины, смотрит на край земли, туда, где спит солнце, а людям видна лишь сережка в ушке красавицы, полная ночного зеленого света.

Глупый охотник Йет по тому же громкому слову, зарос чешуйчатой кожей и стал безобразным слепым демоном. Жадно нюхая воздух, ползает он по земле и ищет женщин по запаху. И, находя слабых, вползает в женскую нору, хохоча, селится внутри, и женщина, без любви идет к мужчине, не сумев совладать со страстью. Будет лежать под ним, но после убьет, одержимая демоном, что студит в холодных болотах вечно пылающую чешую.

И только когда, ползая в гнилых болотах, найдет Йет вторую сережку, поднимет ее в безобразной руке, показывая матери-солнцу, то может случиться так, что солнце простит безумца и вернет ему человеческий облик. Если кивнет в ночном небе далекая дева Мииса, качая вдетой в ухо зеленой искрой-звездой.

Но горе в том, что не ищет Йет потерянного подарка, слишком много вокруг женщин, что по-прежнему ждут его, маня рыжими косами, черными косами, светлыми…

Костер догорал, а Хаидэ, согнувшись, сидела, укрытая плащом, смотрела на угли, что казались прозрачными, так и хотелось пальцем пройти в пылающее красное стекло, думала о словах няньки…Пусть хранит тебя Ночная красавица, а демону не поддавайся, женщина. То, что кипело внутри и даже сейчас, после целого дня бега, после охоты и сытной еды — никуда не ушло, лишь свернулось клубком внутри и тихо гудит, как пчелы в колоде, грозя своей отравленной силой, — оно, конечно, от демона. И о том же говорит ее память. Свадьба с Теренцием, брачная ночь. Ее крики и сухой язык, облизывающий губы, ее глаза, жадно следившие за мужем и ее тело, хотевшее его, да кого угодно, лишь бы схватил, встряхнул, прополз руками… Везде.

Она усмехнулась, и глаза на освещенном огнем лице стали глубокими и черными, как дыры.

Теренций сдержал свое обещание, сказанное перед свадьбой. То, что спрятала она в дальние сундуки своей памяти, закрыла на сто замков и выкинула ключи в темную воду под старыми скалами, пришло и прожилось ею снова, от самой первой минуты, когда в паланкине, наряженную как кукла, укутанную в кафтаны, завешанную ожерельями и браслетами, привезли ее в дом жениха, поклонились и ускакали, оставив. И первая ночь была лишь первой в череде тех, что посвящал муж ее обучению. Сначала сам, пока не кончились у него запасы волшебной мази, а потом призывая избранных, некоторых она до сих пор видит в тяжелых снах и тысячи раз убивала в мыслях, казнясь.

А если прогнать злые мечты о чужой смерти, отвернуться от горячего стыда, который приходил каждый раз, когда вспоминала себя, растрепанную, с блестящими глазами, с руками, протянутыми в нетерпеливых жестах, выполняющую насмешливые приказания Теренция, наблюдавшего за играми, то, оказывается, коротко было это первое время. Совсем коротко!