Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

где, по крайней мере, можно было ока­зать хоть какое-то сопротивление, а Гоше де Шатильон с остатками арьергарда расположился в конце узкой улицы, которая вела к этой крепости, где нашел укрытие ко­роль.

И тут начался последний бой. Все те, кто примкнул к Гоше, были из числа самых доблестных французских рыцарей, а тот, кто ими командовал, был достоин таких воинов. Можно было подумать, что он и его конь выко­ваны из железа, подобно его доспехам, ибо ни на том, ни на другом, казалось, никак не отразились перенесенные у Мансуры тяготы и тревоги. Увидев приближавшихся сарацин, Гоше выхватил меч и, вновь ринувшись на них, как если бы впервые вступал в бой, закричал:

— К Шатильону, рыцари! К Шатильону, мои славные воины!

Сарацины узнали его и увидели его таким же, каким он предстал их взорам на канале Ашмун. Изумленные подобным отпором, ибо им казалось, что для французов уже не оставалось ни малейшей надежды, неверные отступили к воротам города. Воспользовавшись пере­дышкой, Гоше де Шатильон извлек из своего щита, из своих доспехов и из своего тела арбалетные стрелы, кото­рыми он был весь утыкан, так что, когда сарацины вновь пошли в наступление, они снова застали его во главе рыцарей, облитым кровью, но готовым продолжить бой. Однако теперь это была уже настоящая резня. Сарацины, выведенные из себя столь долгой борьбой, привели пополнение, в десять раз превосходящее силы францу­зов. Все христианские воины обрели там свою смерть. Гоше де Шатильон, не желавший просить пощады, пока он мог держать в руке меч, пал последним, сраженный ударами врага. Какой-то сарацин завладел его мечом и умирающей лощадью.

Затем неверные бросились к дворцу, где укрылся ко­роль. Когда Людовик услышал, как они ломают двери, отвага воина взяла в нем верх над смирением мученика: он схватил свой меч и поднялся, но почти тотчас же упал без чувств. Первым вошел в комнату и поднял руку на короля евнух Рашид; следом за ним явился эмир Саиф ад-Дин аль-Канири: Людовик был пленен.

Не испытывая почтения ни к мужеству, ни к слабости, ни к величию этого мученика, они заковали ему ноги в цепи и перенесли его на корабль, стоящий на Ниле; короля окружали его слуги, тоже взятые в плен и зако­ванные, как и он, в цепи. Тотчас же со всех сторон зазву­чали горны, барабаны и кимвалы, знаменуя победу и ликование; повсюду разнесся слух, что французский сул­тан захвачен. Убийцы на какое-то время прекратили свой труд, заставивший их рассеяться по равнине, и, сбежа­вшись к берегам Нила, стали беспорядочной толпой победителей подниматься вверх по его течению, сопро­вождая корабль, на котором увозили короля и за кото­рым следовала вся флотилия сарацин.

На следующий день короля доставили в Мансуру и, препроводив его в дом Фахр ад-Дина бен Лукмана, отдали под стражу евнуха Сахиба.

Юный султан не мог поверить в столь полную победу; но, едва только у него появилась такая уверенность, которую ему могло дать лишь зрелище плененного короля, он незамедлительно отправил всем своим губер­наторам послания, содержавшие эту великую новость. Араб Макризи сохранил для нас письмо Туран-шаха Джа­малю ад-Дину бен Ягмуру; отраженное в нем ликование дает представление о страхах, пережитых султаном. Вот оно:

«Да будет возблагодарен Всемогущий, обративший нашу печаль в радость! Ему одному обязаны мы победой. Мило­сти, которыми он удостоил осыпать нас, неисчислимы, и последняя из них — самая бесценная. Объявите жителям Дамаска, а скорее, всем мусульманам, что Аллах помог нам одержать полную победу над христианами в то самое время, когда они замыслили погубить нас. В понедельник, в первый день этого года, мы открыли нашу казну и раз­дали наши богатства своим верным воинам. Мы вручили им оружие; мы призвали на помощь арабские племена; под нашими знаменами собралось неисчислимое множество солдат. В ночь со вторника на среду наши враги покинули свой лагерь и вместе со своим обозом двинулись к Дамьетте. Несмотря на ночной мрак, мы шли за ними следом. Тридцать тысяч их солдат остались на поле сра­жения, не считая тех, кто бросился в Нил. Мы истребили и побросали в ту же реку несметное число захваченных нами пленников. Король франков укрылся в Минье и молил нас о милосердии. Мы даровали ему жизнь и оказали ему почести, каких требует его звание».

К этому письму прилагалась в качестве дара шляпа французского короля, упавшая с его головы во время сражения; она была алого цвета, украшена геральдиче­скими золотыми лилиями и подбита беличьим мехом. Губернатор Дамаска надел ее себе на голову, отправляясь читать народу письмо султана, а затем ответил своему повелителю:

«Аллах, несомненно, уготовил Вам завоевание вселен­ной, и Вы будете идти вперед от победы к победе, ибо, в доказательство этого будущего, Ваши рабы уже наде­вают себе на голову трофеи, захваченные Вами у коро­лей».

Между тем новость о поражении крестоносцев достигла как врагов, так и друзей. Королева узнала ее в Дамьетте за три дня до своих родов, и горе ее было безмерно; несмотря на предосторожности, принятые храбрым комендантом крепости, который отвечал за ее жизнь перед королем, ей все время казалось, что Дамьетта захвачена и что сарацины врываются в ее покои. И тогда она во сне начинала кричать:

— На помощь! На помощь!

Наконец, понимая, что ее страхи могут пагубно отра­зиться на ребенке, которого она вынашивала, королева велела, чтобы у ее изголовья неотлучно находился вер­ный восьмидесятилетний рыцарь, не выпускавший ее руки из своих ладоней, и всякий раз, когда бедняжка кричала во сне, будил ее словами:

— Мадам, не бойтесь. Я здесь и охраняю вас.

Наконец, в ночь перед родами ужас королевы был столь велик, что она велела всем удалиться из ее покоев. Затем, оставшись вдвоем со старым рыцарем, она встала с постели и опустилась перед ним на колени, моля его даровать ей милость; рыцарь тотчас же поклялся ей как даме, которую он должен был чтить, и как королеве, которой он был обязан повиноваться, сделать то, о чем она его попросит. И тогда Маргарита Прованская сказала ему:

— Сир рыцарь, заклинаю вас словом, которое вы мне дали, что, если сарацины захватят этот город, вы отру­бите мне голову прежде, чем они смогут мною завла­деть.

— Я сделаю это весьма охотно, мадам, — ответил рыцарь, — ибо я и без вашей просьбы помышлял посту­пить так, если случится то, чего вы опасаетесь.

На следующий день королева родила сына, наречен­ного Жаном и прозванного Тристаном в память о том, что на свет он явился