Три повести - Владимир Лидин

Кухонька, аккуратный, со светлым личиком, с наивными, по-детски голубыми глазами, излагал обстоятельно, как излагал, вероятно, детям в школе какой-нибудь увлекательный факт из истории. Кузнец, большой нелюдимый человек, с оттопыренными явно от ручных гранат карманами, все еще подозрительно косился на Ивлева: мало ли с каким липовым документом может шататься человек, хотя имел Ивлев явку.

— Извиняюсь, — сказал он вдруг, — а не можете ли вы, товарищ, сказать, кто шестой армией у нас сегодня командует… забыл фамилию.

Ивлев, усмехнувшись, назвал фамилию.

— Может, член Военного совета вас интересует? Могу и его назвать.

Он назвал фамилию члена Военного совета. Но кузнец хмуро выслушал его — мало ли кто может знать фамилию командующего армией или члена Военного совета.

— А як же вы нас в степу разыскали? — спросил он еще. — А може, вы и не командир Красной Армии, як я могу про это знать… вы меня, конечно, извиняйте.

Ивлев снял шапку и достал из-под подкладки свою командирскую книжку.

— Точно. Она! — Кузнец повеселел, но мельком сличил и фотографию.

— Обозы отбили — это хорошо… но это все-таки второстепенное, — сказал Ивлев Кухоньке. — Главное, коммуникации нарушать… Тол у вас есть?

— Имеется и тол, и аммоналу третьего дня «У-2» подкинул. Вы не думайте, мы не «дикие»… мы с обкомом связь держим, да и в штабе армии о нас сведения есть. И насчет подрывного дела специалисты тоже имеются. Сходи, Игнат, пригласи-ка товарищей, — сказал он кузнецу. — Вот так и живем, — продолжил он обстоятельно. — Каждый день причиняем известные неприятности врагу, который топчет нашу землю.

Ивлев покосился на него — уж не повторял ли тот вслух прочитанную во вчерашней газете статью? Нет, голубые глаза учителя были как бы мечтательно устремлены вдаль: он только любил сам себя слушать со стороны.

То, что Ивлев искал, томясь от жажды действовать, он нашел здесь отчасти. Днем, выставив дозорных, чтобы не быть застигнутыми врасплох, убирали колхозные хлеба; по ночам выходили на дороги, и тогда не один удар брошенной ручной гранаты или железная трель трофейного автомата потрясали тишину степной ночи.

Движение, участником которого предстояло ему стать, разрасталось. Из мест, занятых немцами, из Криворожья, из далекой Одессы, пробравшись глухими степными дорогами, приходили люди, готовые включиться в борьбу. Уже военный порядок подразделений вводился в сколоченном наскоро отряде. Уже пригнали откуда-то серый немецкий штабной автобус, отбитый по дороге. Народная война, страшная для врага своей неразгаданностью, разрасталась, и уже печатали где-то тайком походный партизанский листок.

Три дня спустя после прихода сюда Ивлев с бьющимся сердцем следил, как низко над землей, следуя извивами степных оврагов и балочек, прилетел трудолюбивый связной «У-2»…

XI

Из города, где нашла Наташа спутницу, они выехали на рассвете. В синей степи дотаивали последние звезды. Грузовик был завален запасными частями — авторемонтные мастерские еще накануне получили приказ об эвакуации. Какие-то шестеренки и полуоси жесткими углами били на толчках по коленям. По всей степи, еще незримое, было слышно движение.

— Да вы садитесь поудобнее… ноги обобьете, — все устраивала получше, все беспокоилась Феня.

Она была старше и опытнее, и Наташа уже начинала любить эту красивую женщину с ее сильными руками и грудным мягким голосом. Чем дальше они удалялись от города, тем больше машин одолевали крутой приднепровский подъем. К вечеру в стеклянном чадке испарений показались далекие линяло-голубые протоки Днепра. Шофер остановил вдруг машину. Он открыл дверку кабины и стал на подножку, вглядываясь в даль.

— Ото ж так… — сказал он сокрушенно, — та тут целый потоп. Мы тут трое суток, мабуть, промучаемся.

Скопище машин, как чешуя, облепило высокий берег. Все же надо было пробираться. Они снова двинулись дальше и втиснулись вскоре в середину каких-то колонн. Переправа была глубоко внизу, под высоким каменистым берегом. Буксирчик разворачивал паром с десятком машин и перевозил их к противоположной косе. За ней сразу начинался кудрявый прибрежный лесок, удивительный после однообразия степи. Село с чистыми мазаными хатками белело над этим днепровским простором.

— Ну, раньше утречка нам отсюда не сдвинуться, — сказала Феня. — Пойдемте, Наташенька, поищем водицы.

Они пошли, томясь от жажды, по широкой деревенской улице. Встревоженные великим движением, жители испуганно жались у плетней и заборов. Только детишкам нравилось это шумное разнообразие на доселе тишайшем берегу.

Во дворе одной из хат, привычно завершая день, хозяйка доила корову. Пахло парным молоком и навозом, мирными добрыми запахами деревенского вечера. Феня попросила напиться.

— Да вы заходите, пожалуйста, — сказала хозяйка: ее растревоженной душе были нужны сейчас люди.

Они вошли во двор, но она принесла им не воды, а полную крынку молока. Это была молодуха, отпустившая мужа на войну, как тысячи таких же миловидных, с красивыми карими глазами украинок. Двое детишек жались в дверях, разглядывая незнакомых женщин.

— Вот спасибочки, — сказала Феня нараспев, — вся душа истомилась.

Они с жадностью выпили по два стакана молока. Женщина жалостливо смотрела на них.

— Слухайте, что я вас спытаю, — сказала она осторожно, присаживаясь рядом на скамейку, — нимци придут, куда я с двумя диточками поденусь? Ни близкого, ни ро́дного на всем белом свите. От мужа второй мисяць ни висточки.

Они сидели втроем, как бы связанные общей женской судьбой.

— Ну, — сказала Феня, тряхнув головой, словно отбрасывая воспоминания. — Люди пойдут — и ты с детями пойдешь… Свет велик, а счастье не во дворе у тебя закопано. Вот и мы тоже идем… а куда идем? — добавила она, глядя мимо, на куст крушины, уже весь в осеннем нарядном подборе. — Куда-нибудь да придем, — заключила она. — По своей земле движемся.

Они остались ночевать в этой хате в ожидании переправы. Уже не дичились, привыкнув к ним, ребятишки, а Феня высоко вскидывала голосистого мальчонку в коротенькой рубашечке.

— А вы дитями не богаты? — спросила ее хозяйка.

— Нет, детей у меня не было, — ответила она спокойно.

— А замужем… что же так? — все-таки по-женски допытывалась та.

— Детей хорошо иметь, когда твоя жизнь справлена… а так зазря рожать, — она махнула рукой, как бы на миг приоткрывая правду своих отношений с мужем. — Ах, какие мы пузаны, — говорила она между тем, подбрасывая мальчонку, — ах, какие у нас животики.

Хозяйка стала оживленно готовить ужин, довольная, что можно и поговорить и по-женски поделиться заботой. Она называла их уже по имени.

— Чего же вы не кушаете, Наташа? Вам чуть свет, може, сутки цельные по степи опять маяться, — выговаривала она, доставая все лучшее, что было в доме.

Они ночевали в тишине хаты, согретой дыханием детей. За ночь на пароме перевезли не один десяток машин. Свежее речное утро поднялось над Днепром, налитым до огненного блеска зарей. Грузовик стоял уже на спуске к реке. Солнце зажигало окна в домах, и скоро празднично загорелось красками зари это приречное село, в котором оставляли они еще одну родную им душу… Грузовик вполз наконец на паром. Розовая вода холодно плескалась о берег. Пароходик, волочивший паром, развернулся, двигаясь прямо к косе, — вскоре они были у другого берега.

К вечеру они увидели водонапорную башню, элеватор, белые домики поселка и вокзальчик под черепичной крышей. До станции оставалось два километра — она была в стороне.

— Вот, возьмите, пожалуйста, — сказала Наташа.

Шофер покосился на деньги.

— Нет уж, видно, после войны рассчитаемся, — усмехнулся он, махнув рукой.

Он медлил отъехать и смотрел на Феню. Вот минуту спустя так и придется расстаться с ней, унеся на прощание только долгий признательный взгляд ее красивых глаз… Он глубоко вздохнул и громыхнул скоростью. Когда пыль улеглась, грузовик был уже далеко.

Они пошли к станции по белой пыльной дороге посредине подсолнечного поля. Большие, тяжелые подсолнухи уже темнели.

— Тут, он, братик мой, работает, — говорила Феня, легко неся свою корзинку. — Он нас с первым же поездом в Ростов перекинет.

Они прошли подсолнечное поле и вышли к железнодорожным путям. Поездов на станции, обычно забитой составами, сейчас не было. Только отдельно на запасных путях стояло несколько товарных вагонов с балластом. Они перешли пути и вскоре поднялись на перрон вокзальчика. В длинных зеленых ящиках увядал давно не политый табак. Вокзальчик был тоже необычно пустынен. Только в зале со сдвинутыми скамейками, точно шел там ремонт, сидел безучастный старик в разношенных сапогах, перевязанных бечевками.