Взломанные небеса - Эл Робертсон

Джек направился к высокой фигуре и неожиданно для себя оказался стоящим вплотную к ней. Белая тряпка уже была не на голове, а в руке, а на Джека смотрело непрерывно меняющееся лицо: младенец, малыш постарше, подросток, изможденная старуха. Образы быстро перетекали друг в друга, приглядеться не удавалось, но вот мелькание постепенно успокоилось, и множество лиц слилось в одно.

– Ох, мама, это ты?! – выдохнул Форстер.

– Здравствуй, Джек, – сказала она.

Мать выглядела такой, какой он оставил ее, отправляясь на Войну программ. Он протянул руки, взял ее ладони в свои, проверяя, насколько они реальны.

– Мне так жаль, – выговорил он, чуть не плача.

– Я знаю.

Никакого ощутимого движения – но вот они уже обнимают друг друга. Что-то сломалось внутри, и Джек все-таки заплакал, бормоча извинения. А мать крепко обняла его, так, чтобы прижался щекой к ее пушистым волосам. Наконец Джек успокоился, перестал бормотать и всхлипывать.

– Как ты узнала, что я приду? – спросил он.

– Волны рассказывают нам о новых фетчах, и тогда мы высылаем навстречу им кого следует. Мы чувствовали, что ты придешь морем, но ты совсем не похож на нас.

– То есть?

– Я сейчас покажу тебе.

– А где Фист? – опомнился Джек.

– Твоя кукла? Куда подевался паяц? – удивленно спросила мама.

Джек осмотрелся по сторонам, удивленный тем, что Фист так долго молчит. Кто-то захихикал.

– Исси? – Он вспомнил голос.

Девочка показалась. Она танцевала с Фистом. Исси тоже мерцала, изменяясь, но не слишком сильно, ведь она была вдесятеро моложе матери Джека.

– Мама Джека взяла меня с собой, – счастливо пропищала Исси. – Мне сказали, придет Фист!

Раньше Джек никогда не видел ее лица – только череп. А теперь ее личико менялось от младенца к малышу и назад, неизменно светясь чистой простодушной радостью.

– Мне так понравилось играть с ним! А теперь, когда здесь и он, и ты, все переменится! Может, я даже путешествовать отправлюсь, как и он! Чудесно!

Она побежала к Джеку вприпрыжку, тот распахнул ей навстречу объятия, но тут вспыхнуло яркое, беззвучное пламя. Облака пронзил солнечный луч, запылал вокруг Исси – и девочка пропала.

Изумленный Форстер отступил на шаг. Физиономия паяца изобразила крайнее недоумение. Ладонь матери сдавила руку Джека.

– Что случилось?

– Ее позвали.

– Лестак?

– Да. Исси пришлось идти. Каждого из нас могут вызвать в любое время. Свет прорывается из сети, тянет нас туда, и нам приходится являться в ваш мир – чтобы быть вашими куклами.

– Но вы же не куклы! – возразил Джек горячо.

– Вы вспоминаете те времена, когда вам было хорошо с нами, и вызываете нас, заставляя быть такими, какие мы в тех воспоминаниях. Говоришь, не куклы?

– Ну, я не знаю. Честно, я про такое и не думал раньше…

Фист с опаской обходил солнечный луч, не слушая того, что говорила мать Джека.

– Мощная штука, – уважительно заметил он. – Вряд ли мы сможем выбраться по ней. Можно попытаться вскарабкаться, но, боюсь, она сломает нас к черту.

– А мы сможем заставить кого-нибудь вызвать нас?

– Никто не знает, что мы здесь.

– Мы можем переслать что-нибудь с тобой? – спросил Джек у матери. – Нам нужно передать файлы наружу.

– Наверху мы не можем рассказывать о здешней жизни, – ответила она. – К живым мы летим лишь с памятью о былом.

Джек подумал об Андреа и о том, что голос его матери тоже соткан из памяти, сшит из всех слов, которые она произнесла при жизни.

– И так для всех?

– Да. Я покажу тебе. Фист, иди сюда.

Она взяла сына и куклу за руки, и вдруг все трое оказались на крыше высокого металлического здания. Внизу лежал лабиринт убогих хижин, узкие проходы между ними так нигде и не становились улицами. Повсюду виднелось мерцание, замеченное Джеком еще от моста. Солнечные лучи хаотично плясали по городу.

– Вон там мы стояли раньше, – сказала мама, показывая. – У моста, где виднеется луч.

До того места было с милю. Мост – темная полоса над черной водой.

– Видишь, сколько лучей пронзают город, вытаскивают наш разум, не дают успокоиться, прийти в себя? Сейчас я покажу, что делают с нами живые.

Они оказались внутри хижины. Перед ними стояла мерцающая фигура. Нагая – но в ее наготе не было непристойности. Она непрерывно менялась, и перемены плоти размывали все, что могло оскорбить взгляд.

– Джек, у нас слишком много воспоминаний. Мы с трудом упорядочиваем их. Иногда у нас получается, кому-нибудь удается разложить по полочкам, проанализировать, понять все данные, оставленные жизнью, но затем с неба падает свет, и мы опять делаемся лишь бессвязной грудой воспоминаний, разбитые ностальгией живых.

Форстер вспомнил музыку Андреа – фокус ее воспоминаний, придающий им форму и связность, возвращающий ее к себе. У матери не было музыки, чтобы собрать осколки себя в единое целое.

– Но как ты можешь говорить со мной так связно и разумно? Отчего ты не как… Не как она? – Он указал на мерцающую фигуру.

А та, кажется, ощущала присутствие гостей. На них уставились тысячи глаз на одном лице, пытаясь совместиться и сфокусировать взгляд.

– Твой отец никогда не откатывал меня в прошлое, потому я в лучшем состоянии, чем большинство из нас. Плюс к тому сейчас на меня смотрят все наши. Их внимание поддерживает меня. Такого гостя, как ты, здесь раньше не бывало. Если ты сумеешь бежать, то расскажешь всем о нас.

Фист выпустил руку миссис Форстер и вскочил на подоконник. Пока она говорила, паяц сканировал город. А когда она закончила, он обернулся и спросил:

– Хотите сказать, что все как эта? И никто не может сфокусироваться?

– Не может, и никогда не мог.

– Вот же гадство! – чертыхнулся паяц и повернулся к Джеку. – Поганое дело, когда берут и начисто переписывают твое «я». Но у этих бедолаг даже своего единственного «я» нет! Эх, дать бы им всем перо, какое я вручил Андреа! Но меня ж тогда гребаный Пантеон изжарит живьем. Хоть бы эти бедняги сделались кем-то большим, чем марионетки. Живые – это ж просто океан дерьма.

– А кто из живых знает про это? Пантеон никогда такого не показывал.

– Да уж, они покажут, – буркнул Фист сердито.

Вдруг они оказались у безмолвного озера. Город мертвых отделяло от него полсотни метров черной грязи. Бегущие из города ручьи проделали в ней канавки. В воздухе стоял густой запах гнили.

– Очень многие не существуют даже как фетчи, – сказала мать Джека, указав на груду черных блоков посреди озера.

Блоки казались грубо выделанными, шершавыми и были свалены неряшливой кучей, словно разбросанные заскучавшим ребенком кубики.

– Что это? – спросил Джек у матери.

– Тюрьма. Иногда те, кого держат там, выбираются и даже за ходят на мост, но их перехватывают и закрывают снова так быстро, что никто не успевает и словом с ними перекинуться.