Моя купель - Иван Григорьевич Падерин

уточнил начальник штаба. — Целое соединение. Это, так сказать, «сюрприз» противника.

Начатое 14 января сорок пятого года наступление войск Первого Белорусского фронта развивалось без серьезных осложнений. В районе белого пятна юго-западнее Варшавы удалось блокировать свыше ста тяжелых танков и самоходных орудий, которые так и не смогли нанести неожиданный удар по нашим танковым соединениям, устремившимся в прорыв, на оперативный простор.

Войска 9‑й армии противника, пытавшиеся сдержать мощные удары Первого Белорусского фронта, были расчленены и с большими потерями покатились на запад. Попытки гитлеровских генералов закрепиться на Варте, используя форты и цитадель Познанской крепости, а затем в Мензелинском укрепрайоне не увенчались успехом. Наши войска, заранее предупрежденные о приготовлениях противника на этих участках, приняли необходимые меры.

За двадцать дней наступления войска фронта достигли Одера и 1 февраля овладели плацдармом на его западном берегу, невдалеке от крепости Кюстрин, в пятидесяти семи километрах от Берлина.

Через два с половиной месяца, утром 16 апреля сорок пятого года, разведанная и хорошо изученная система оборонительных сооружений на Зееловских высотах была накрыта огнем многих тысяч орудий, минометов и авиации.

Кюстринский плацдарм напоминал в то утро центр вулканического извержения. Лавина раскаленного металла, лавина танков, огонь пулеметов, автоматов, порыв человеческих сердец — все устремилось к цели — на Берлин. Развернулись тяжелые бои. И было отрадно сознавать, что ни один наш танк, ни один орудийный расчет, ни одно стрелковое подразделение не действовали вслепую. Все они знали о приготовленных противником препятствиях, действовали нацеленно, сноровисто, решительно. Это и есть высокое воинское мастерство, которое немыслимо без разведки.

Глубоко эшелонированная оборона с множеством естественных и искусственных препятствий, усиленных дотами, дзотами, крепостными сооружениями, была прорвана на всю глубину от Зееловских высот до стен Берлина за считанные дни.

Непреодолимые, казалось бы, барьеры из железобетона и каменных стен в самой фашистской столице, включая превращенный в крепость рейхстаг, также покорились советским воинам, штурмовавшим последние укрепления главарей третьего рейха.

2 мая сорок пятого года гарнизон Берлина капитулировал.

Разумеется, в приказе Верховного Главнокомандующего в честь взятия Берлина не было сказано поименно о всех тех, кто на пути к Берлину умирал без солдатских медальонов, кто своим напряженным трудом обнаруживал опасность и тем приблизил час победы над врагом. Да и разве можно назвать их всех, если их были тысячи!

Идет по Таганской площади столицы внештатный пропагандист Петр Никифорович Чекмазов. Идет неторопливо. Походка у него прямая, армейская, нога ложится на асфальт плотно, всей ступней сразу. О чем он думает сейчас — нетрудно догадаться: через несколько минут он начнет лекцию для молодых рабочих по очередной теме истории партии.

Генерал в отставке, пенсионер, участник многих сражений... Казалось бы, теперь ему не грешно позаботиться и о личном отдыхе, но взгляните ему в глаза, и станет ясно, что думает он не о себе и не о своем благополучии. В напряженном взгляде опытного руководителя фронтовых разведчиков и теперь не угасает забота о воспитании верных патриотов Родины, таких, какие были у него в разведывательных группах на Брянском, Центральном и Первом Белорусском фронтах...

Иван Дмитришин

1

С бывшим разведчиком морской пехоты Иваном Дмитришиным меня познакомил генерал-лейтенант в отставке Евгений Иванович Жидилов. В дни героической обороны Севастополя он командовал 7‑й бригадой морской пехоты Черноморского флота.

— Иван Дмитришин работает директором техникума в Борщеве Тернопольской области, — сказал Евгений Иванович. — Отважной натуры человек, в Севастополе его называли матросом Кошкой.

— Это по старой привычке, от Льва Николаевича Толстого ко мне прилипло, — смущенно оправдывался неторопливый на слова Иван Дмитришин.

Натура у него действительно флотская: плечи — развернутый метр, черты лица крупные, взгляд задумчивый и вместе с тем прямой, как нацеленный штык. Вначале мне даже казалось, что его не вызовешь на откровенный разговор. Разведчики привыкли больше думать, чем говорить. Но постепенно Дмитришин разговорился.

...Над скалистой грядой приморских гор, над Севастополем синее, пятнистое, похожее на распоротую тельняшку небо. Фашистские бомбардировщики, вслед за которыми тянутся цепочками и вразброс белесые и черные разрывы зенитных снарядов, бомбят Севастополь с большой высоты.

Бомбардировщики уходят порой безнаказанно, а разрывы снарядов и черные столбы от бомбовых ударов, разрастаясь, делают небо мрачным, и кажется, что оно покрыто морщинами, какие появляются на лице матери от горя и беспомощности перед неотвратимой бедой.

И море тоже, как небо, хмурится. Его волны бугрятся, собираются в крутые гребни и хлещут в берега севастопольских бухт, как бы предупреждая: опасность! И хотя с моря Севастополь недоступен, все же грустно смотреть на встревоженные волны.

Неужели Севастополю вновь уготована участь, какая постигла его девяносто лет назад, в Крымскую кампанию? От таких дум в груди тесно: выдохнешь — и ребра не расправляются, словно судорога их схватила. Но Иван Дмитришин от природы дюжий. Выносливости у него хватит на двоих. Спасибо родителям, не обидели его здоровьем. Хоть камни на нем дроби — выдержит. И винтовка в его руках держится ладно: глаз — от прорези прицела до самого горизонта — не потеряет цель, лишь бы пуля достала. И никто и ничто не истощит в нем веру в правое дело. Так воспитали его школа, Советская страна, в которой родился и вырос. Родом он с Подолья, сын крестьянина, образование семь классов и школа судовых механиков. Пока связист здесь, в городе, но теперь твердо решил: быть там, на передовых позициях, где идет жестокая схватка с фашистами.

30 октября поступил боевой приказ: батальон выдвигается на передовой оборонительный рубеж — западную окраину села Дуванкой.

Рассвет застал морских пехотинцев на Симферопольском шоссе, на подъеме к Мекензиевым Горам. Небо на этот раз голубело. Голубизна всегда располагает к спокойствию. Кругом тихая благодать. И не хотелось думать Дмитришину о том, что идет война, что приближаются суровые испытания огнем. Даже не оглядываясь назад, он зримо представлял себе Севастополь, дымящиеся после ночного налета вражеской авиации склады Северной бухты... Бывалый воин, он понимал, что утренняя благодать и голубое небо — это всего лишь подарок крымской природы, кратковременное напоминание о той поре, которую война отобрала, как видно, надолго...

Севастополь, Севастополь... С высоты Мекензиевых Гор кажется, что когда-то давным-давно, еще в пору формирования Крымского полуострова, дотянулся здесь до моря рукой какой-то сказочный гигант: Дотянулся, погрузил пальцы в море и окаменел. Время, миллионы