Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли

«Это вы его убили! Вы! Вы в этом виноваты!» – повторяла она безостановочно, пытаясь отвернуть лицо от меня.

«Я убил его? Нет-нет, не я – а вы! Он умер, когда узнал о вашем предательстве, когда узнал, что вы его обманывали ради замужества и предполагаемых богатств незнакомца; мой пистолетный выстрел только избавил его от мучений. И вы! Вы ведь были довольны его смертью так же, как и моей! И вы говорите об убийстве! О, презреннейшая из всех женщин! Даже если бы я мог убить вас двадцать раз подряд, что с того? Ваши грехи перевешивают всякие наказания!»

И я оттолкнул ее от себя с презрением и ненавистью. На этот раз мои слова достигли цели. Она сжалась в ужасе передо мной, ее соболя обвисли и едва прикрывали ее тело от холода, все богатство ее бального платья полностью открылось, и бриллианты на ее груди беспокойно вздымались, поскольку она задыхалась от волнения, гнева и страха.

«Не понимаю, – бормотала она мрачно, – с чего бы вам винить меня! Я не хуже любой другой женщины!»

«Не хуже! Не хуже! – вскричал я. – Позор и стыд на вас за то, что вы так оскорбляете ваш пол! Уясните себе раз и навсегда, что мужчины думают о неверных женах, поскольку вы, возможно, не осведомлены об этом. Романы, которых вы начитались в часы безделья в окружении роскоши, вероятно, учат вас, что измена – не грех, а всего лишь маленькая ошибка, которая вам легко простится или будет урегулирована судом по бракоразводным делам. Да! Современные книги и постановки учат вас именно этому: в них весь мир перевернут с ног на голову, а все недостатки прикрываются благодетелями. Но я скажу вам то, что может показаться вам странным и удивительным! Для благородного мужчины нет во всей природе ничего более отвратительного или уродливого, чем неверная жена! Трусливый убийца, который прячется в ожидании своей жертвы за какой-нибудь темной дверью и бьет ее в спину, когда та проходит мимо безоружной, – он, говорю я, заслуживает большей снисходительности, чем женщина, которая берет имя мужа, его честь, положение и репутацию среди друзей и, прикрываясь всем этим, использует свою красоту, как гнусный предмет торгов, который отходит предложившему наивысшую цену! Ай, пусть все ваши французские романы и прочие подобные книжонки говорят что угодно, но измена остается преступлением – низким, жестоким преступлением, похуже даже убийства и заслуживающим столь же строгого наказания!»

Внезапно дух вызывающей наглости возобладал в ней. Она выпрямилась, и брови ее сдвинулись в хмуром взгляде.

«Наказания! – воскликнула она повелительно. – Как смеете вы меня судить! Какое зло я сделала? Если я красива, то в этом нет моей вины. Если мужчины – глупцы, то что я могу поделать? Вы любили меня, Гуидо любил меня, как я могла этому помешать? Мне было на него наплевать, а на вас – тем более!»

«Я это знаю, – сказал я горько. – Любовь никогда не являлась частью вашей природы! Наши жизни были для вас не более чем наполненные чаши вина, которые вы испили до дна; когда-то его аромат вам нравился, но теперь не кажется ли вам его осадок несколько неприятным на вкус?»

Она отступила под моим взглядом, ее голова склонилась и, приблизившись к каменной стене, она присела, прижав руку к сердцу.

«Ни сердца, ни совести, ни воспоминаний! – вскричал я. – Силы небесные! Как такое существо еще может жить и называться женщиной! Простейшее полевое животное обладает большим состраданием к своим собратьям! Слушайте: перед смертью Гуидо узнал меня, так же как и моя дочь, которую вы отвергли, на своем последнем вздохе узнала отца. Она, будучи невинной, покоится теперь с миром, но только не он! Вообразите, если можете, те страшные пытки, в которых он ныне пребывает, зная всю правду! Как же его отлетевшая душа должна проклинать вас!»

Она подняла руки к голове и сдвинула волосы со лба. В ее глазах пребывал голодный, загнанный, почти разъяренный взгляд, и она не спускала его с меня.

«Взгляните, – продолжал я, – есть и еще доказательства истинности моего рассказа. Эти вещи были захоронены вместе со мной, – и я бросил ей на колени, пока она сидела передо мной, медальон и цепь, футляр и кошелек, которые она сама подарила мне. – Несомненно, вы их узнаете. Это, – и я показал на распятие монаха, – это лежало на моей груди в гробу. Оно может оказаться полезным для вас: вы можете помолиться перед ним прямо сейчас!»

Она остановила меня жестом руки и заговорила, как во сне:

«Вы сбежали из этого склепа? – сказала она тихим голосом, оглядываясь по сторонам жадным ищущим взглядом. – Скажите мне как?»

Я презрительно рассмеялся, разгадав ее замысел.

«Это не важно, – отвечал я. – Проход, который я здесь отыскал, теперь закрыт и наглухо зацементирован. Я лично за этим проследил! Ни одно живое существо, оставленное здесь, не сможет больше выбраться отсюда моим путем. Побег невозможен».

Придушенный крик сорвался с ее губ, она бросилась мне в ноги, позволив вещам, которые я предоставил ей в качестве доказательств своего воскресения, свободно рассыпаться по полу.

«Фабио! Фабио! – кричала она. – Не губите меня, пожалейте меня! Выведите меня наружу к свету, на воздух, позвольте мне жить! Протащите меня через все улицы Неаполя – позвольте всем людям увидеть мое бесчестие, ругайте меня последними словами, сделайте из меня изгоя – только позвольте мне и дальше чувствовать тепло, бегущее по венам! Я сделаю все, я стану, кем захотите – только позвольте мне жить! Я ненавижу холод и тьму – этих чудовищных спутников смерти!» Она страшно задрожала и снова стала цепляться за меня: «Я еще так молода! И в конце концов так ли уж я презренна? Есть женщины, которые насчитывают сотни любовников, и все же их никто не винит; почему я должна пострадать больше них?»

«Почему? Почему? – повторил я с гневом. – Потому что один муж наконец взял дело в свои руки, поскольку этот человек наконец-то настоял на праведном суде, поскольку он наконец осмелился наказать предательство, которое запятнало его честь! Если бы в мире было больше таких, как я, то стало бы меньше таких, как вы! Сотни любовников! Не ваша вина в том, что у вас он был только один! У меня есть еще кое-что, касающееся вас. Не удовлетворившись одурачиванием двоих мужчин, вы попробовали то же самое развлечение и на воображаемом третьем. Ах, вы вздрогнули! Пока вы считали меня графом Олива, когда мы с вами уже обручились, вы писали Гуидо Феррари в Рим. Весьма очаровательные письма! Вот они, – и я бросил их ей вниз. – Мне они больше не нужны – я прочел их все!»

Она позволила им лежать там же, где они упали, и все еще корчилась у моих ног, и от ее постоянной возни плащ совсем свалился с плеч, открыв драгоценности, которые сверкали на ее белой шее и руках, как лучики живого света. Я прикоснулся к бриллиантовой заколке в ее волосах и сорвал ее с них.

«Это принадлежит мне! – вскричал я. – Так же как и то кольцо на моем пальце, которое стало вашим любовным подарком для Гуидо Феррари и которое вы потом возвратили мне – его полноправному владельцу. Это бриллианты моей матери, как вы посмели их носить? Камни, которые я подарил вам, как нельзя лучше подходят именно вам: они – ворованное добро, запятнанное кровью самого страшного бандита в Сицилии! Я обещал вам еще больше таких же – забирайте!» – и я откинул крышку импровизированного гроба, в котором лежали остатки богатства Кармело Нери. Он стоял на виду рядом со мной, и я сам разложил все сокровище таким образом, чтобы золотые украшения и драгоценные камни внутри сразу же бросались в глаза. «Теперь вы знаете, – продолжил я, – откуда пришло все богатство предполагаемого графа Олива. Я обнаружил все эти сокровища запрятанными здесь в ночь моих похорон, хоть я даже не представлял тогда, какое страшное применение их ожидало! Они сослужили мне хорошую службу, и казна еще не истощилась – все ее остатки в вашем распоряжении!»

Глава 37

При этих словах она встала с колен и выпрямилась. Делая попытки застегнуть свой плащ трясущимися руками, она двинулась нерешительно по направлению к бандитскому гробу и склонилась над ним, глядя внутрь с легким проблеском надежды и любопытства на изнуренном лице. Я наблюдал за ней со смутным удивлением: она так внезапно постарела. Нежно-персиковое цветение ее щек полностью исчезло; кожа выглядела обвисшей и сухой, как будто высушенная южной жарой. Волосы растрепались и спадали на ее плечи золотыми лохмотьями, лишь они да ее глаза все еще свидетельствовали о ее юности. Внезапная волна сострадания накатила на мою душу.

«О, жена моя! – воскликнул я. – Жена, которую я так горячо любил, за которую бы без раздумий отдал свою жизнь, если бы ты только приказала! Зачем ты меня предала? Я почитал тебя за само воплощение истины! Ах! И если бы ты выждала хоть один день после моей смерти и тогда сделала бы Гуидо своим любовником, говорю тебе, моя нежность была так велика, что я простил бы тебе это! Только что восставший из могилы, я мог бы уехать прочь и не подать о себе знака, да, если бы только ты подождала, если бы обронила по мне хоть одну слезу! Но когда твои собственные губы признались в преступлении; когда я узнал, что уже через три месяца после свадьбы ты начала меня дурачить; когда я услышал, что моя любовь, мое имя, мое положение, моя честь были использованы, как простое прикрытие для вашей интрижки с человеком, которого я называл другом! Боже! Какое создание из плоти и крови смогло бы простить такое предательство? Я не лучше других, но я тебя любил, и пропорционально моей любви возрастали и мои заблуждения о тебе!»