Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли

«Наконец вы меня любите!» – прошептала она.

«Наконец, наконец, – повторил я, едва ли разбирая, что говорил. – Если бы я не любил вас до этого, красавица, то не был бы таким и сегодня вечером».

Тихий дрожащий смех был ее ответом.

«Я это знала, – пробормотала она снова, едва дыша, поскольку я вовлек ее быстрым и страстным движением в поток танцоров. – Вы пытались казаться холодным, но я знала, что смогу заставить вас полюбить меня, – да, страстно влюбиться! – и я оказалась права». Затем с выражением триумфального тщеславия она добавила: «Я верю, что вы бы умерли ради меня!»

Я еще ближе придвинулся к ней. Мое частое дыхание колыхало перистое золото ее волос.

«Я уже умер ради вас, – сказал я. – Я убил прошлого себя по вашей вине».

Все еще танцуя в моих объятиях и скользя вперед, подобно морской нимфе на освещенной луной пене, она тревожно вздохнула.

«Что вы имеете в виду, любовь моя?» – спросила она самым нежным голосом в мире.

Ах, Боже мой! Это нежное соблазнительное звучание ее голоса – как же хорошо я знал его! Как часто он выжимал мои силы, словно песнь сказочных сирен, побеждавшая слушающих моряков.

«Я имею в виду, что вы меня изменили, моя сладкая! – прошептал я поспешно. – Я казался стариком, а для вас стану вновь молодым сегодня же; для вас моя застывшая густая кровь снова закипит и ускорится, как лава; для вас мое давно похороненное прошлое поднимется со всей нерастраченной энергией; для вас я стану любовником, которого, вероятно, ни одна женщина никогда не знала и никогда более не узнает!»

Она слушала и прижималась все ближе ко мне во время танца. Мои слова ей нравились. Следующим пунктом после ее любви к богатству и удовольствиям шла страсть покорять мужчин. Она очень походила на пантеру по своей природе: ее первый инстинкт толкал ее на то, чтобы пожрать, а последующий – начать прыгать с первым встречным животным, хотя ее спокойная и стремительная игра могла бы означать и смерть. Она ни в коем случае не была исключением в этом смысле; немало есть женщин, подобных ей.

По мере того как вальс замедлялся, приходя к своему эффектному завершению, я подвел жену к ее креслу и поручил ей позаботиться о выдающемся принце из Рима, который был ее следующим партнером. Затем я незаметно выскользнул, чтобы разузнать о Винченцо. Он уже уехал; один из официантов отеля, его друг, проводил его и посадил на поезд до Авеллино. Перед самым отъездом он заглянул в бальный зал и увидел меня, стоящим и готовым к танцу с моей женой, затем «со слезами на глазах», как сказал оживленный маленький официант, который только что возвратился с вокзала, он уехал, не отважившись попрощаться.

Я, конечно же, выслушал эту информацию с напускным безразличием, но мое сердце ощутило внезапную пустоту, чудовищное, странное одиночество. С моим верным слугой под боком меня наполняла уверенность от присутствия друга, теперь же я остался непередаваемо одиноким, готовым выполнить свое дело без заминки и провала. Я чувствовал себя, как это и было в действительности, изолированным от общества, стоящим с моей жертвой в стороне в каком-то смутном отрывке времени, от которого отступила остальная часть мира, где ищущий глаз одного только Создателя мог созерцать меня. Только она, я и Господь Бог – трое нас существовало для меня во всей вселенной, а между этой троицей должно было совершиться правосудие.

В задумчивости и с опущенным взглядом я возвратился в бальный зал. В дверях мне встретилась молодая девушка, которая была единственной дочерью величайшего неаполитанского рода. Одетая во все белоснежное, как и другие девушки ее возраста, с короной подснежников в темных волосах и с ямочками от смеха на щеках, она выглядела воплощением ранней весны. Она обратилась ко мне с некоторым смущением и вместе с тем со всем детским дружелюбием:

«Не прекрасно ли все это? Я чувствую себя, как будто нахожусь в сказке! Вы знаете, что это мой первый бал?»

Я устало улыбнулся.

«Ах, правда? И вы счастливы?»

«Ох, счастье – не то слово, я в экстазе! Как бы я хотела, чтобы все это никогда не заканчивалось! И, не странно ли, я ведь не знала, что красива до этой самой ночи».

Она высказала это с наивной простотой, и при этом довольная улыбка озарила ее искреннее лицо. Я взглянул на нее с холодной наблюдательностью.

«Ах! Видимо, кто-то вам об этом сказал».

Она вспыхнула и рассмеялась несколько смущенно.

«Да, великий принц де Маджано. А он слишком благороден, чтобы говорить неправду, так что я должна быть „самой прекрасной девушкой“, как он сказал, не так ли?»

Я коснулся подснежников, белый букет из которых она держала у груди.

«Посмотрите на свои цветы, дитя, – сказал я искренне. – Видите, как они начинают вянуть в раскаленном воздухе. Бедняжки! Как бы счастливы они были, если смогли вновь расти на прохладном влажном мху в лесу, покачивая их колокольчиками на свежем здоровом ветру! Ожили бы они теперь, подумайте, для великого принца де Маджано, если бы он назвал их прекрасными? Так же и с вашей жизнью и сердцем, дитя, – подвергните их испытанию палящего огня лести, и их чистота увянет так же скоро, как и эти хрупкие расцветы. И что касается красоты, прекраснее ли вы, чем она?»

И я легко указал на свою жену, которая в тот момент учтиво любезничала со своим партнером по первой кадрили.

Моя молодая собеседница взглянула, и ее чистые глаза потемнели от зависти.

«Ах, нет, нет! Но если бы я носила такие же кружева, сатин и жемчуга и имела бы столько же бриллиантов, то, вероятно, смогла бы ее даже превзойти!»

Я горько вздохнул. Яд уже проник в душу этого ребенка. Я заговорил резко:

«Молитесь о том, чтобы не стать как она, – сказал я с мрачной строгостью, не обращая внимания на ее удивленный взгляд. – Вы молоды, вы еще не могли утратить веры. Что ж, когда сегодня вы придете домой и встанете на колени перед постелью, освещенной крестом над ней и благословением вашей матери, то помолитесь всеми силами души, чтобы никогда не стать похожей даже в малейшей степени на прекрасную женщину вон там! Так, возможно, вам удастся избежать ее судьбы».

Я замолчал, поскольку глаза девушки наполнились чрезвычайным удивлением и страхом. Я взглянул на нее и рассмеялся резко и грубо.

«Забыл, – сказал я, – эта леди – моя жена, мне стоило подумать об этом! Я говорил о другой женщине, которую вы не знаете. Простите меня! Когда я раздражен, моя память играет со мной злые шутки. Не обращайте внимания на мои глупые замечания. Наслаждайтесь, мое дитя, но не доверяйте всем прелестным речам принца де Маджано. До свиданья!»

И, вымученно улыбнувшись, я оставил ее и смешался с толпой гостей, приветствуя одного здесь, другого там, легкомысленно шутя, раздавая ничего не значившие комплименты женщинам, которые их ждали, и стремясь отвлечь мысли с помощью пустого смеха и глупых разговоров в обществе сверкающих бабочек, я отчаянно считал утомительные минуты, задаваясь вопросом, дождусь ли я наконец заветного назначенного часа. Когда я прокладывал путь через блестящую толпу, поэт Лучиано Салустри приветствовал меня с серьезной улыбкой.

«У меня не было еще возможности поздравить вас, граф, – сказал он своим обычным сладкозвучным голосом, который был подобен импровизированной музыке, – но уверяю, что я рад за вас всем сердцем. Даже в самых удивительных снах не мог я представить более прекрасную героиню жизненного романа, чем леди, которая нынче стала графиней Олива».

Я молча кивнул в знак благодарности.

«У меня странный характер, я полагаю, – продолжил он. – Сегодня вся эта восхитительная сцена красоты и роскоши приносит печаль в мое сердце, и я не знаю отчего. Все кажется чересчур блестящим и ослепительным. Я бы лучше поскорее отправился домой и спел бы в вашу честь прощальную песнь».

Я рассмеялся саркастически.

«Почему бы и впрямь не сделать этого? – сказал я. – Вы – не первый человек, кто на свадьбе впадает в подобную изощренную и несообразную задумчивость о похоронах!»

Печальный взгляд выразили блестящие глаза поэта.

«Я подумывал раз или два, – заметил он тихим голосом, – об этом несчастном молодом человеке Феррари. Как жаль, не правда ли, что между вами произошла эта ссора?»

«В самом деле, очень жаль!» – отвечал я грубо. Затем, взяв его за руку, я развернул его так, чтобы он увидел мою жену, стоявшую неподалеку. «Но взгляните на этого ангела, на котором я женился! Не достойная ли это причина для смертельного спора? Фи на вас, Лучиано! Зачем вспоминать о Феррари? Он не первый мужчина, убитый по вине женщины, и не он будет последним!»

Салустри пожал плечами и молчал с минуту или две. Затем добавил с яркой улыбкой:

«И все же, друг, было бы намного лучше, если бы то дело закончилось за кофе с коньяком. Лично я предпочел бы уложить человека наповал эпиграммой, чем свинцовой пулей! Кстати, вы помните наш разговор о Каине и Авеле той ночью?»