Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

Священник внимательно рассматривал гусаров в подзорную трубу. Партизан под его началом насчитывалось почти три сотни, но вооружены они были плохо, а обучены не были вовсе. Пожалуй, единственным их оружием являлась беззаветная храбрость. Сам он, командир отряда, всего семь месяцев назад служил скромным приходским священником. Французы явились в его город, ограбили его храм, забрав из него все серебро и золото, включая статуи, распятия, оклады икон и священные сосуды. Захватчики кормили лошадей в святом алтаре, насиловали женщин, а их отцов, братьев и мужей, пытавшихся помешать произволу, убивали на месте.

А ведь все эти люди были его прихожанами. Священник венчал их и крестил их детей, к нему они приходили на исповедь в надежде на отпущение грехов... И внезапно он понял, что одними молитвами ему свою паству не спасти.

Он обагрил руки кровью, стащив офицера с тринадцатилетней девочки и сломав ему шею, после чего бежал из города и укрылся в скалистых холмах. Со временем вокруг него стали собираться такие же беглецы из близлежащих городов и селений, скрывавшиеся от французов и желавшие с ними посчитаться. Священник, бывший их пастырем в дни мира, в нужде и в изобилии, в горе и в радости, возглавил их и теперь, когда его прихожане вели освободительную войну.

Сейчас ему предстояло принять решение: французов оказалось больше, чем ожидалось, и как теперь быть?

– Мы не можем рискнуть вступить в бой, – сказал Киприано, – их слишком много.

До того как стать заместителем командира партизанского отряда, рассудительный Киприано был сапожником.

– Французов вообще слишком много, но это не значит, что мы не должны вступать с ними в бой, – возразил священник и, начертив на земле план местности и передвижения войск, стал излагать свой замысел.

– У нас ведь имеется та пушка, при помощи которой мы обдурили врагов в прошлый раз, – заявил он.

«Пушкой» служило дубовое бревно длиной в шесть футов и толщиной в фут, окрашенное в черный цвет и с приделанной к нему парой фургонных колес.

– Мы поставим десять человек на дорогу, вот здесь, – священник ткнул в импровизированную карту, – и они сделают вид, будто тащат пушку. Это отвлечет внимание французов, и они не заметят, как наши залягут с обеих сторон. Конечно, гусарам дан приказ охранять курьера, но вряд ли их командир устоит перед искушением отнять у мятежников орудие. Он пошлет своих гусар, человек сорок, может быть пятьдесят, чтобы перебить повстанцев и захватить пушку. Мы будем ждать в засаде. А как только враги окажутся в овраге, дадим по ним залп и убежим.

«Убежать» в данном случае значило раствориться среди камней и утесов, где конные гусары не могли преследовать партизан. Неожиданный залп, произведенный с близкой дистанции, давал надежду уложить с дюжину врагов и еще больше коней, а заменять обученных кавалерийских лошадей французам было даже труднее, чем солдат. Конечно, такой урон не станет для армии Наполеона страшным ударом, но даже еще один расквашенный нос хоть немного, да приблизит день окончательного изгнания захватчиков из родной Испании.

Не так давно священник взял в плен вражеского генерала, который возвращался обратно во Францию, поскольку на его пост назначили другого командующего. Подумать только, до чего же глупы французы: его сопровождал эскорт всего в сто человек, причем эта колонна еле плелась, будучи отягощена здоровенным обозом с награбленным добром, которое захватчики, разумеется, предпочитали называть боевыми трофеями.

Чтобы добыть важные сведения – а заодно и покарать за все жестокости, – священник приказал опускать генерала в котел с кипятком... причем делать это медленно. Пока генерал обваривался в кипятке, десятерых взятых в плен французских солдат и офицеров оскопили, в качестве возмездия за насилие, чинимое над испанскими женщинами, причем никто не стал разбираться, был ли подобный грех на совести именно этих людей или нет. Этих десятерых священник отпустил, чтобы об их участи стало всем известно.

Обычно партизаны бросали попавших им в плен французов на обочинах дорог с выколотыми глазами, отрезанными языками и переломанными конечностями, но еще живыми, чтобы у них было время подумать о зверствах, которые они творили в Испании. Положить конец мучениям несчастных партизаны предоставляли их товарищам.

Дожидаясь атаки на французское подразделение, священник невольно призадумался о том, какая пропасть разделяла его, прежнего, и того, кем он стал теперь, но почти сразу выбросил эту мысль из головы. Он – пастырь и вынужден защищать свою паству от волков.

КАДИС

56

Кадис, 1809 год

Когда мы уже находились в Кадисском заливе, в двух днях пути от великого портового города, проплывавший мимо корабль сбросил для нас непотопляемый пакет, который наш капитан выловил из моря. В нем находились газеты и памфлеты, сообщавшие о войне в Испании. Капитан и команда уже знали, что происходит у них на родине (да и мне самому за время путешествия довелось стать свидетелем множества разговоров и дискуссий на эту тему), однако, как выяснилось, ситуация обострялась с каждым днем.

Поскольку Мадрид оказался в руках французов, junta, управлявшая Испанией, находилась теперь в Севилье. Однако армия Наполеона осадила город, и со дня на день ожидалось, что он падет подобно столице. Junta перебазировалась в Кадис, потому что этот город было легче оборонять. Расположенный на длинном узком полуострове, Кадис был уязвим с суши только с одного направления, а подступы с моря контролировал британский флот.

Войска Наполеона яростно и упорно осаждали еще два города: Жерону, располагавшуюся на севере, близ французской границы, и Сарагосу на реке Эбро. Защитники отчаянно оборонялись, но на смену павшим солдатам из-за Пиренеев слали все новых и новых, и лучшая в мире артиллерия методично разрушала оба этих прекрасных города.

– ¡Аy de mí! – пробормотал я себе под нос: похоже, я, благополучно выскользнув из одного осиного гнезда, влез в другое.

Испанцы отчаянно сражались с иноземными захватчиками, которые, судя по всему, брали верх. Почти вся страна оказалась в руках французов. Сам Наполеон повел в Испанию огромную армию, чтобы восстановить на троне своего брата Жозефа, после того как испанцы выгнали его с полуострова обратно во Францию.

Лично мне было все равно, кто будет сидеть здесь на троне, хоть сам дьявол. Я ничем не был обязан испанцам, кроме несчастий, и не возражал против французов. Я просто не хотел, чтобы война затронула меня, и опасался разоблачения: ведь я выдавал себя за Карлоса, а тот был, как вам известно, шпионом Наполеона. Вполне может оказаться, что местные власти уже обо всем пронюхали, и тогда на берегу меня встретит палач.