Перебежчик - Бернард Корнуэлл

— Ты уйдешь, — уверенно произнес генерал.

— Здесь для тебя ничего нет. Ты не нужен нам, а мы не хотим видеть тебя, так что можешь прокрасться обратно к своей семейке или к той шлюхе в Ричмонде. Можешь сделать это сам или под арестом. Но ты уйдешь. Здесь я командую, а я приказываю тебе убраться, — Фалконер отошел к краю шатра и указал на вход.

— Просто уходи.

Старбак открыл верхний карман изношенного кителя, снятого с мертвого южнокаролинца, и вытащил оттуда библию, которую дал ему Джеймс. Он взглянул на Адама и понял, что тот узнал книгу.

— Отец, — мягко вмешался Адам.

— Нет, Адам, — твердо ответил генерал. — Я тебя знаю, знаю, что ты будешь просить за друга, но это бесполезно, — Фалконер презрительно оглядел Старбака. — Положи библию и уходи. Иначе я вызову военную полицию.

— Адам? — обратился Старбак к другу.

Адам знал, что имеет в виду Старбак. Библия символизировала Джеймса, а Джеймс являлся партнером Адама по шпионажу, и угрызения совести Адамы были достаточно сильны, чтобы связать библию со своим предательством дела отца.

— Отец, — повторил Адам.

— Нет, Адам, — настаивал Фалконер.

— Да! — неожиданно громко рявкнул Адам, поразив своего отца.

— Мне нужно поговорить с Натом, — заявил Адам, — а потом я поговорю с тобой, — в его голосе отчетливо слышалась мука.

Вашингтон Фалконер почувствовал, что его уверенность съёжилась, как воинский строй, искромсанный артиллерийским огнем. Он облизал губы.

— О чем тебе нужно поговорить? — спросил он сына.

— Пожалуйста, отец!

— Что происходит? — потребовал ответа Фалконер.

Свинерд скрючился у входа в палатку, пытаясь прислушаться.

— Что происходит? — воззвал к сыну Фалконер. — Скажи мне, Адам!

Адам с болезненно-бледным лицом лишь покачал головой.

— Пожалуйста, отец.

Но Вашингтон Фалконер еще не был готов принять поражение. Он снова положил руку на рукоятку револьвера и взглянул на Старбака.

— С меня хватит, — сказал он. — Я не собираюсь стоять здесь, пока ты опять превратишь нашу жизнь в бедствие, так что просто убирайся к чёрту. Сейчас же!

— Генерал? — произнес Старбак так мягко и уважительно, что Вашингтон Фалконер моментально отступил.

— Что такое? — подозрительно поинтересовался он.

Старбак одарил своего противника слабой улыбкой.

— Всё, чего я прошу, это лишь разрешения присоединиться к Легиону. Ничего больше, сэр, это всё, что мне нужно.

— Я вызываю военную полицию, — без всякого выражения буркнул генерал Фалконер, повернувшись в сторону выхода.

— Для кого? — спросил Старбак со стальными нотками в голосе, которых не мог не заметить Вашингтон Фалконер.

— Если я не поговорю сейчас с Адамом, — безжалостно продолжал Старбак, — обещаю, что фамилия Фалконеров войдет в историю Виргинии наряду с Бенедиктом Арнольдом[30]. Я макну вашу семью так глубоко в грязь, что в вашу постель даже свиньи не лягут. Я уничтожу ваше имя, генерал, и весь народ будет плевать на его останки.

— Нат! — взмолился Адам.

— Фалконер и Арнольд, — Старбак наконец-то послал угрозу в самую цель и, назвав имя предателя, ощутил экстаз игрока, то самое чувство, которое охватило его, когда он обошел янки с фланга на Бэллс-Блафф.

Он пришел сюда один, вооруженный лишь бесполезным клочком бумаги, и победил генерала в окружении его бригады. Старбак мог бы высокомерно расхохотаться от этого успеха. Он был солдатом, разговаривающим с могущественным врагом, и он побеждал.

— Пойдем поговорим, — сказал Старбаку Адам, развернувшись к выходу из шатра.

— Адам? — окликнул его отец.

— Потом, отец, потом. Сначала мы с Натом должны поговорить! — произнес Адам, выходя на солнечный свет.

Старбак улыбнулся.

— Приятно снова быть в рядах Легиона, генерал.

На секунду Старбак подумал, что Вашингтон Фалконер собирается расстегнуть кобуру и вытащить револьвер, но потом тот повернулся и неровной походкой вышел из палатки.

Старбак последовал за ним. Генерал и Свинерд удалялись, а с ними рассеялась и кучка любопытных, собравшихся подслушать разговор внутри шатра. Адам схватил Старбака за руку.

— Пошли, — сказал он.

— Ты не хочешь разговаривать здесь?

— Мы прогуляемся, — настаивал Адам, потащив Старбака через кружок озадаченных и молчаливых офицеров.

Они пересекли поле и взобрались на вершину лесистого холма, где росли церцисы и грабы. Церцисы были в цвету и покрыты великолепным розовым облаком. Адам остановился у поваленного дерева и повернулся, чтобы взглянуть поверх лагеря на далекий город.

— И что тебе известно? — спросил он Старбака.

— Думаю, практически всё, — ответил тот. Он закурил сигару и сел на поваленное дерево, наблюдая за далеким следом от паровозного дыма. Он решил, что поезд везет раненых в Ричмонд, новые тела для палат госпиталя на холме Чимборасо или покрытых цветами могил на кладбище Голливуд.

— Понимаешь, я хочу, чтобы война закончилась, — нарушил тишину Адам.

— Я ошибался, Нат, всё время ошибался. Мне не следовало надевать военную форму, никогда. Это была моя ошибка, — он был растерян, чувствовал себя неуверенно и нервничал из-за молчания Старбака.

— Я не верю в войну, — с вызовом продолжал Адам. — Я считаю ее грехом.

— Но не грехом, в котором одинаково повинны обе стороны?

— Нет, — ответил Адам. — Север морально прав. А мы неправы. Разве ты этого не видишь? Уверен, что ты это понимаешь.

Вместо ответа Старбак вытащил из кармана промасленный пакет и развернул его. Пока он возился с плотно стянутой вощёной хлопчатобумажной тканью, он рассказал Адаму, что одно из его писем перехватили при аресте Уэбстера, и как власти подозревали, что автором письма является Старбак, и как после того, как он вытерпел жестокие пытки, его послали через линию фронта, чтобы загнать в мышеловку настоящего предателя.

— Меня послал один очень страшный человек из Ричмонда, Адам. Он хотел выяснить, кто написал это письмо, но я-то знал, что это ты. Или догадался, — Старбак вытащил плотно сложенный листок бумаги из промасленного пакета.

— Я должен был отнести это обратно в Ричмонд. Это то доказательство, которое им необходимо. В нем тебя называют шпионом.

В письме не содержалось ничего подобного, это был просто список вопросов, который состряпали Пинкертон с Макклеланом до того, как генерал слёг с лихорадкой Чикахомини, но внизу письма имелся круглый чернильный оттиск штампа, гласивший: «Запечатано по приказу главы Секретной службы Потомакской армии», — Старбак позволил Адаму разглядеть печать, прежде чем сложил письмо в аккуратный квадратик.

Адам был слишком напуган наглым утверждением Старбака, что бумага содержала доказательство его вины. Он заметил печать и тщательные меры предосторожности, предпринятые, чтобы защитить письмо от влаги, и всё это послужило для него достаточным доказательством.

Он и понятия не имел, что всё это было блефом, что бумага никак не могла бы его обвинить, а тот страшный человек из Ричмонда, которого упомянул Старбак, лежал с белым лицом в гробу. Старбак, по правде говоря, имел на руках дрянные карты, но Адам чувствовал себя слишком виновным, чтобы раскусить блеф своего друга.

— И как ты поступишь? — спросил Адам.

— Чего я точно не буду делать, — ответил Старбак, — так это не пойду к тому страшному человеку в Ричмонде и не отдам ему письмо.

Он поместил сложенную бумагу в нагрудный карман рядом с библией.

— А ты, — предложил Старбак Адаму, — можешь прямо сейчас меня пристрелить. Тогда ты возьмешь письмо, и никто не узнает, что ты предатель.

— Я не предатель! — возмутился Адам. — Боже мой, Нат, всего год назад это была единая страна! Мы с тобой снимали шляпы перед одним флагом, вместе отмечали Четвертое июля, и слезы выступали у нас на глазах при звуках «Знамени, усыпанного звёздами»[31]. Как же я могу быть предателем, если я лишь борюсь за то, что меня приучили любить?

— Потому что если бы тебе удалось сделать то, что ты хотел, — ответил Старбак, — погибли бы твои же друзья.

— Но лишь немногие! — протестующе воскликнул Адам. В его глазах стояли слезы, и он отвернулся, осматривая зеленые поля перед шпилями и темными крышами Ричмонда. — Разве ты не понимаешь, Нат? Чем дольше длится война, тем больше будет смертей?

— Так ты собирался покончить с ней собственноручно?

Адам расслышал презрение.

— Я собирался поступить правильно, Нат. Ты помнишь, как ты сам пытался понять, как поступить правильно? Когда молился вместе со мной? Когда читал библию? Когда исполнять Господню волю было гораздо важнее, чем что-либо еще на земле? Что с тобой случилось, Бога ради?