Литовские повести - Юозас Апутис

— А я буду пить за здоровье своей сестры Стасе, — все тем же высоким, напряженным, готовым сорваться голосом объявил Спин.

Рука Йонаса Каволюса на миг застыла на пути ко рту, неужели не выпьет до дна за Риту Фрелих, за то, чтобы избавилась она от мигрени и всех остальных своих болезней? Агне видела, как отец заставил себя пригубить рюмку и только, опустив ее пустую на стол, сдержанно сказал Спину:

— Мне еще не приходилось пить за здоровье мертвых. И ты отлично знаешь, что Стасе была бы жива, последуй она моему совету…

— Интересно, — возразил Спин, и Агне поняла, что брат не только ищет, к чему бы придраться, но просто издевается над отцом. — Очень интересно. Может быть, ты лучше Стасе разбираешься, что именно позволяет в горах надеяться на счастливое возвращение из похода?

На словах «лучше Стасе разбираешься» голос его задрожал, будто старшая сестра и впрямь была жива и сидела тут же, за их столом.

— Была бы умнее, никогда бы не поехала на Памир. Работы хватает и в Тауруписе. — Сын все больше раздражал Йонаса Каволюса, его спокойствие было лишь маской, он ни за что не хотел уступить Спину.

Кстати, сколько помнила Агне, так было всегда.

— Папа!.. Зигмас!.. — Она первый раз за вечер сама обратилась к Зигмасу-Мариюсу. — Спели бы вы лучше! К чему ссориться? Ведь мы собрались, чтобы поздравить Спина, пришли на его праздник.

— Совершенно верно, — поддержал ее композитор. — Трудно говорить об умерших на празднике живых. И вообще трудно говорить о чем-то печальном, когда рядом с нами Агне. Самое грустное, что я могу придумать, это такая песня:

Ой, как садики-садочки,

То цветут они, то нет,

Ой, как парни-паренечки,

Когда любят, когда нет…

Агне съежилась в своем уголке, не решаясь раскрыть рот и подтянуть такому красивому мужскому голосу — голосу сына Скребка, одного из первых бригадиров Тауруписа, голосу, поднявшемуся с лесных опушек, с хуторов, из пыли проселка, которую взбивали еще подковы, сработанные Матасом Смолокуром… Ей почему-то стало ужасно жалко себя, ее взволновал и растрогал красивый баритон, которому запросто начали подпевать Йонас Каволюс и дизайнер Йоцис. Спин разлил коньяк, доставленный Тикнюсом на отцовские деньги, выпил, глядя на поющих, но сам и рта не раскрыл.

Ой, как садики-садочки,

То цветут они, то нет!

Ой, как девицы-цветочки,

Когда любят, когда нет…

«Вслушайся хорошенько: ажурная тема, пастораль, но перед тобой появятся не сопливый пастушок и медленно бредущее стадо…»

Заслушавшись, Агне даже не заметила, как в дверь постучали и, не ожидая приглашения, вошли. В комнате появился еще один человек, которого по приказу Йонаса Каволюса разыскал и привел сюда Тикнюс.

18

Означает ли что-нибудь сон для человека?

Для Агне — без сомнения. Ее сон — принесенный свистом ветра рассказ о прапрабабке Агнессе. Если хорошенько подумать, может, в ее мозгу осталось некое отдаленное воспоминание о том, что было в крови ее предков столетие-другое назад. Но такое до сих пор с ней еще не приключалось: чтобы давно умерший и только во сне привидевшийся человек вдруг наяву вошел в комнату!

Агне смотрела на лысого старичка: изборожденное морщинами, желтое лицо, седая бороденка, очень живой и въедливый взгляд злых глаз. Одет он был в светло-серый, сильно поношенный, но чистенький или недавно вычищенный костюм и одеждой нисколько не напоминал привидевшегося во сне Пятраса Собачника. И все-таки в его глазах и повадках проглядывало то, что Агне, не сомневаясь, отнесла бы к мучившему ее во сне старику. Этот тоже умел разговаривать с людьми, в толпе он наверняка чувствовал себя как рыба в воде, но, заглянув в комнату и увидев подвыпившую компанию, несколько смутился, хотел тут же удалиться. Однако его уже заметил Йонас Каволюс, и потому старичок, передумав, улыбнулся тонкими губами, за которыми сверкнули очень белые искусственные зубы. Он даже раскрыл было рот, чтобы поздороваться, но фразы, которые он, видимо, произносил в подобных случаях, на этот раз абсолютно не подходили; сообразив это, старик попытался найти другие, а их в его памяти не нашлось, и он совсем растерялся.

— Профессор! Сто лет! — выручил старичка Йонас Каволюс. Он вылез из-за стола и раскинул руки, как бы желая обнять нового гостя, чтобы помочь ему избавиться от охватившей его неуверенности.

И Агне не могла сообразить, почему же этот человек, только что хотевший, чтобы кто-то другой начал разговор, вдруг остался недоволен, быть может, даже обижен поведением Йонаса Каволюса. Он отступил поближе к двери, перестал улыбаться и как-то очень уж холодно произнес:

— Прошу прощения, если я не вовремя… Мне сказали… Я не знал, что встречу здесь…

— Стыдно даже подумать такое, дорогой Профессор! — Йонас Каволюс говорил сдержанно, обдумывая слова. — Я посчитал, что тебе будет полезно познакомиться с членами моей семьи.

— Большое спасибо. Признаюсь, некогда я гордился знакомством с вами, Йонас…

— А как же! Даже зашел в общежитие, чтобы напомнить: дескать, я твой дальний родственник…

— Боюсь, что вы меня тогда плохо поняли, уважаемый… Я действительно не мог уехать в провинцию. Учиться-то начал с опозданием, хотел спокойно заниматься научной работой. Вы тогда были секретарем, и слово ваше имело немалый вес. Однако вы меня ошибочно поняли, если подумали, что я просил вашей помощи из-за родства… Мои способности, уважаемый Йонас, были широко известны. Вам только о них и следовало подумать.

— Я о них и думал, Профессор. Каждый из нас шел туда, где был нужнее. Я вернулся в свой Таурупис, и мне тогда казалось, что делаю единственно правильный шаг. И не жалею, хотя наука меня тоже влекла… Познакомьтесь, Профессор. Сын, Лиувилль, доктор физико-математических наук, чего доброго, самый молодой в стране… Сегодня он делал доклад в Вильнюсе…

Агне уже ждала своей очереди: придется вставать, а здесь, за столом, это так неудобно! Когда отец представит ее, она обязательно покраснеет, хотя до сих пор смотрела на старичка лишь с удивлением — из-за его сходства с Пятрасом Собачником из недавнего сна. Однако Спин нарушил процедуру знакомства, он встал сам и, держа в руке невыпитый стакан, представился Профессору:

— Я тоже Каволюс. Узнаете?

К этому времени Профессор, словно примирившись с мыслью, что Йонас Каволюс ждал его не один, а с детьми, без приглашения сел на край табуретки, и глаза его немножко потеплели.

— И я Каволюс, — повторил Спин. — Меня зовут Йонас Каволюс. Я директор совхоза… Знаете, что я сделал, если