Пилигрим - Тимоти Финдли

Юнг утратил свой прежний задор, бьющую через край энергию и обаяние. Он махнул на все рукой и, по мнению многих в том числе и Эммы, — погрузился во тьму.

Юнгу и самому так казалось. Роман с Антонией Вольф не принес ему ничего, кроме мучений, усугублявшихся тем, что он не мог ее бросить, и одновременно, как утопающий за соломинку, цеплялся за свой брак. Он с пеной у рта утверждал, что имеет полное право — право, а не привилегию! — жить под одной крышей с двумя женщинами, так и не принявшими друг друга, несмотря на публичные заявления о том, что они давно примирились со своим положением. Визиты Тони в Кюснахт в ту пору не только участились — они растягивались на несколько недель.

Дети вернулись и вновь были отосланы к бабушке. Пожив некоторое время дома, они поневоле прониклись презрением к матери за ее мягкотелость, в то время как поведение отца ставило их в тупик. Почему он играл, как они когда-то, в каменные города на пляже и пустые могилки в саду? Зачем он протягивал им камушки со словами «Обратите внимание!»? И кто эта молчаливая и чересчур серьезная дама, которую они должны называть «тетя Тони»?

Атмосфера в Кюснахте стала гнетущей и напряженной. За столом царило молчание. Юнг появлялся и исчезал внезапно, без объяснений. Это был дом закрытых дверей.

Летом 1913 года, когда дети с няней Альбертиной вновь уехали в Шаффхаузен, Юнгу стали сниться сны, которые продемонстрировали всю глубину его депрессии и отчуждения.

Сперва ему приснилось, будто кровать Эммы (они больще не спали вместе) превратилась в яму с каменными стенами. Это была могила, причем по каким-то неуловимым признакам Юнг понял, что она довольно древняя. «Потом, — написал он в своем дневнике, — я вдруг услышал глубокий вздох — так, будто отлетела чья-то душа. Образ моей жены вдруг явился из ямы. Она была в белом платье с вышитыми на нем странными черными знаками (К.Г. Юнг, «Воспоминания, сновидения, размышления». Пер. с нем. И. Булкиной).

Юнг проснулся и пошел будить Эмму. Он попросил ее запомнить этот миг и взглянуть на часы. Было три часа утра.

Юнг вернулся к себе в спальню в полной уверенности, что его сон таил в себе некое предзнаменование.

В семь утра зазвонил телефон, и им объявили, что в три часа утра скончалась любимая кузина Эммы.

Предвидение.

Самая спорная концепция в мире психиатрии. Фрейд всегда боролся против нее, утверждая, что в предсказаниях медиумов и других ясновидящих слишком много вздора. Но Юнг верил, хотя и не без оглядки. До сих пор он никогда не говорил о своей вере вслух.

Предвидение кончины родственницы жены было не первым и не последним за этот сумрачный год. Юнг предсказывал разныe несчастья и напасти, увиденные во сне или наяву. После шторма, который пригрезился Юнгу, мирно сидевшему в саду, на берег выбросило труп утонувшего моряка. Ночью он увидел во сне погибшего пса, а на следующий день собаку и правда задавили на дороге. Люди, приглашенные в гости, звонили и говорили, что не смогутприйти — а за минуту до того Юнг, стоявший в задумчивости у накрытого стола, вдруг убрал серебряные приборы обратно в шкаф, сам не понимая почему.

Осенью 1913 года, после издания книги, Юнга посетили два видения, которые преследовали его затем до конца жизни.

Одно из них привиделось ему, когда Карл Густав ехал в поезде и, как многие путешественники, рассеянно смотрел на мелькавший за окном пейзаж, вспоминая при этом другие горы, ущелья, реки и равнины. Внезапно в эти приятные воспоминания вторгся отдаленный гул и треск. Звук был настолько реальным, что Юнг выглянул в окно с другой стороны купе, чтобы понять, в чем дело.

Но так и не понял. То, что он видел, ничего не объясняло. Казалось, где-то к северу трещала по швам и разваливалась гигантская стена. Небо потемнело, гул стал оглушительным. В нем словно слились крики людей, вопли животных, грохот падающих зданий, рев прилива и беспрерывный шум дождя.

Юнг написал в дневнике: «Мне привиделся чудовищный поток, покрывший все северные земли. Он простирался от Англии до России, от Северного моря до подножия Альп. Когда же он стал приближаться к Швейцарии, я увидел, что горы растут все выше и выше, как будто защищая от него нашу страну. Разыгрывалась ужасная катастрофа. Я видел могучие желтые волны, они несли обломки каких-то предметов и бесчисленные трупы. Потом все это море стало кровью. Видение длилось около часа».

Две недели спустя, когда Юнг вернулся из поездки, видение повторилось. «Оно было еще более кровавым и страшным, — писал он. — Некий внутренний голос сказал мне: "Смотри, так будет"».

Целый год он ничего подобного больше не видел; затем, весной и летом 1914 года, апокалиптические картины повторились во сне.

«Мне трижды снился один и тот же сон, — писал Юнг. О том, как в середине лета вдруг наступает арктический холод и вся земля покрывается льдом. Так я видел Лотарингию с ее каналами, замерзшую и совершенно обезлюдевшую».

Проснувшись после одного из таких видений, Юнг надел халат и в полном отчаянии вышел в сад.

«Так будет, — думал он. — Так будет».

И тут ему вспомнился последний разговор с Пилигримом — слова, которые потрясли его тогда.

«Мы никогда не собирались в самый разгар битвы. Но когда на поле боя начиналось что-нибудь интересное, мы выходили на крепостную стену и стояли там под зонтиками и обмахиваясь веерами. Особенно если в поединке сходились двое человек — или богов, если хотите».

Юнг представил смутно различимые сквозь дым и дождь фигуры на троянской крепостной стене, стоящие над полем боя.

И подумал: «Даже если он прав, это случилось так давно, что никакие археологи не смогут подтвердить, что они и впрямь там стояли».

А потом в мозгу невольно снова всплыла фраза: «Так будет». Ночь была так прекрасна — лучше не придумаешь. Ясное небо заливал лунный свет. В саду перекликались друг с другом сверчки и лягушки. На трубу дома села гигантская сова, оглядывая свои владения. Где-то вдали залаяла собака. В роще заливались соловьи, в воздухе сверху вниз ныряли козодои, охотясь за мошками. Юнг чуть не зарыдал, глядя на это совершенство.

И тем не менее…

— И тем не менее, — сказал он вслух, — нам всем грозит опасность. Не знаю какая — но грозит.

Опасность жила в его снах и видениях — обваливающиеся стены, кровавые волны, трупы на воде, обломки цивилизации и скованный морозом пейзаж.

Предвидение.

Да.

Оно надвигалось.

Что-то.

Юнг стоял, ежась под пристальным взглядом совы. Впервые в жизни ему на ум пришла мысль о самоубийстве. Тоска была невыносимой — тоска от этой чудовищной уверенности. Все ясно. Мир катится к концу. Зачем ждать?

В тумбочке у Юнга лежал заряженный револьвер на случай ночных грабителей. Он так редко вспоминал о нем, что мысль о револьвере удивила его.

Сталь, холодящая ладони…

На этой лужайке, с ногами, мокрыми от росы…

Юнг пошел к дому.

Ухнула сова.

Юнг глянул вверх.

Казалось, на него смотрит сам Старик — вернее, Пилигрим, — серый в лунном свете.

И говорит: «Не надо!»

«Подожди, — подумал Юнг. — Умереть ты всегда успеешь».

Он спустился к берегу, сел на скамейку и закурил сигару, зажав в левой руке маленький камушек.

«Посмотрим, что будет, — сказал он себе. — Давай подождем и посмотрим, что будет».

Это было в среду, тридцать первого июля 1914года.

А первого августа вся Европа проснулась под грохот орудий.

Война, ворвавшаяся в повседневную жизнь в виде заголовков, прокламаций, истеричного воя сирен и потока беженцев, ощущалась повсеместно. Швейцария, хотя и нейтральная, не избежала общей участи. Ужас туманом окутал каждую человеческую жизнь. Никто не мог остаться в стороне.

Число пациентов в Бюргхольцли резко возросло. Случаев шизофрении стало в три раза больше, потом в четыре, а потом врачи сбились со счета. Казалось, умалишенные были повсюду.

Перед Юнгом сидели люди в состоянии кататонии, во взгляде которых не осталось ничего человеческого, и беззвучно молили о помощи.

А он ничем не мог им помочь.

Он больше не верил в свои теории — или в их применение. Кроме того, у него появился страх перед чистым листом. За исключением необходимых больничных записей, он больше ничего не писал. Даже дневник свой забросил.

И вдобавок ко всему в 1914 году Эмма родила.

Новая жизнь была результатом все более продолжительных визитов Тони Вольф и возрастающего страха Эммы, что она теряет мужа, причем не только из-за любовницы, но и из-за его «безумия».

Что ж…

У нее родилась девочка. Эмма дала ей имя Эмма. «Моя». Юнг называл ее «помехой». Она стояла у него на пути.

Юнг сам был полем боя. В его душе гремели залпы из всех орудий. Окружающие, за исключением Тони Вольф и жены (во всяком случае, он на это надеялся), стали врагами. Его можно было расчертить, как карту Европы. Каждый день он просыпался и месил в Бельгии грязь, еле волоча под дождем ноги, и каждую ночь погружался, по собственному выражению, в «германскую тьму» — Gotterdammerung — шума и ярости.