Крещение огнем. Вьюга в пустыне - Максим Калашников

Так написал в «Плоском мире» уже известный тебе, читатель, Томас Фридман. Ему вторит англичанин Джереми Кларксон. Он тоже остро тоскует по временам острого противостояния между США и Советским Союзом. Вчитаемся в его статью «Почему я без ума от космоса?», вышедшую в газете «The Sunday Times» 7 октября 2007 г.

«У космоса большое будущее. Единственное, что для этого требуется – чтобы американцы опять начали драться с русскими».

Тридцать лет назад (в 1977. – Прим. ред.) были запущены аппараты «Вояджер»: запущены с Земли прямо в дальний космос, где они должны на весь мир транслировать песни китов, речи Джимми Картера (президента США в 1976–1980 годах. – Прим ред.) и указания, как до нас долететь, если какие-нибудь пришельцы решат заскочить на чашку чаю.

Пока что у этих корабликов все идет хорошо: «Вояджер-1» уже отлетел от Солнца на 9,6 миллиарда миль и на скорости около 38 тысяч миль в час проходит сейчас гелиопаузу – область между краем Солнечной системы и межзвездным пространством. А «Вояджер-2» уже обошел Плутон и прокладывает путь через мириады ледяных планеток, из последних сил хватающихся за притяжение Солнца. Даже слов не хватает выразить, как это здорово – знать, что мы все про себя написали, запечатали письмо в бутылку и бросили ее в космос, так что теперь осталось как следует подождать – и маленькие зеленые человечки обязательно приземлятся прямо в Гайд-парке…

Кроме того, «Вояджеры» наглядно показали нам самим, что никогда нам не придется бороздить космические просторы в поисках чужой жизни и новых цивилизаций – ибо нашей до этого слишком уж далеко. Только подумайте: посади мы на «Вояджер» двадцатилетнего человека, сейчас ему было бы уже пятьдесят, а он все еще в нашей Солнечной системе. К тому времени, когда он долетел бы до наших ближайших соседей, ему было бы уже около шести тысяч миллионов миллиардов лет, по достижении какового возраста ему, вероятнее всего, было бы уже все равно.

Что же делать? Опустить руки? Просто сказать: «Ну и ладно: во-первых, нам для наших целей и собственного мира вполне достаточно – ну и потом, разве не уютный мирок нам достался? Так что давайте-ка построим на мысе Канаверал торговый центр, Байконур превратим в музей – и до встречи в баре в субботу».

Ну уж нет. Разве никто не хочет своими глазами увидеть гелиопаузу? Это вам не какой-нибудь «Олтон-Тауэрс» (большой аквапарк в Лондоне. – Прим. ред.), это гораздо, гораздо лучше. Это место, где заканчивается влияние Солнца; место, где скорость солнечного ветра падает с полутора миллионов миль в час до нуля; это место, где своими глазами видишь, как наша Система продирается через межзвездный газ. Разве не хочется самому знать, как все это выглядит на самом деле? Разве не хочется узнать, какой при этом бывает звук? Разве не хочется стоять на гребне Солнечной системы, несущейся сквозь космос со скоростью тысяч и тысяч миль в час? Не знаю, как кому – мне хочется. И с какой это радости мы должны отказываться от этой мечты из-за каких-то там законов физики? Если в шестнадцатом веке люди упорно строили корабли, потому что хотели посмотреть, что находится там, на другой стороне океана, то, значит, и мы должны разработать что-то такое, что решит проблему нашей космической медлительности.

Нельзя откладывать мысли о космических полетах только потому, что нас ограничили 38 тысячами миль в час – надо найти способ опровергнуть Эйнштейна, надо сбросить цепи, которыми сковала наш разум фирма «Gatso» (производитель автоматических телекамер, используемых английской полицией для засечения нарушителей скоростного режима на дорогах. – Прим. ред.), отринуть нашу дурацкую привычку везде избегать риска – и построить-таки машину, способную вывести нас на скорость света, а там и дальше.

Мы уже сверху донизу исследовали наш мир – были на самом его верху (ну, я, во всяком случае, был) и на самом низу. Мы восходили на самые высокие горы, забирались в самые жестокие пустыни и спускались в самые темные глубины океана. Пришло время заново разжечь жажду знаний и двигаться вперед. То есть я хотел сказать – вверх.

Здесь надо, наверное, кое-что объяснить. Дело в том, что я – неисправимый фанат космоса. Когда я вижу фотографии газовых облаков, сделанные телескопом «Хаббл», для меня они все равно, что картинки далеких пляжей в брошюрах турагентств – будто приглашение: «приди и посмотри сам». А когда я лежу на каком-нибудь тропическом пляже в ясную ночь, от одной мысли о бесконечности, о том, что где-то там, может быть, лежит на какой-нибудь планете другой Джереми Кларксон и думает точно о том же, о чем думаю я – у меня мурашки бегут по спине.

…Одни ли мы во Вселенной? Ясное дело, что нет. То есть если она и вправду бесконечна – определенно нет. Но если сидеть в баре, потягивая пиво, и постоянно занимать свой мозг такими важными достижениями, как покупка новой мелодии для телефона, ответа на этот вопрос все равно не получишь. А мы сегодня, как бы там ни было, ничем другим и не занимаемся.

Да ладно, скажете вы, ткнув пальцем в какой-нибудь из спутников, летающих туда-сюда в ночном небе – наверняка этим и без нас много кто занят. Жаль, конечно, что приходится вас разочаровывать, но пальцем вы именно туда и попали: большая часть того, что крутится на орбите вокруг Земли – не более чем сотни тысяч кусков космического мусора. Работающих спутников там всего-то около восьми сотен, причем большая часть из них занимается неизвестно чем: 66 % спутников закинуты на орбиту, чтобы вы могли поговорить с детишками, когда они после университета уезжают на год куда-нибудь в Белиз поухаживать за редкими обезьянами и набраться уму-разуму; семь процентов позволяют найти нужную улицу в Рединге, шесть процентов используют военные для того, чтобы шпионить друг за другом, пять процентов помогают предсказывать погоду и примерно столько же наблюдают за таянием льдов и миграцией белых медведей, то есть попусту тратят время. В общем и целом, 760 спутников разглядывают саму Землю, а остальные – а это вам не что-нибудь, а вся остальная Вселенная – только 40.

А что же Международная космическая станция, спросите вы? Судя по тому, что мы все о ней знаем, это не станция, а какой-то деревенский гараж, куда астронавты только затем и летают, чтобы что-нибудь чинить. А если вы спросите, зачем она нужна, то я и вовсе не найдусь, что вам ответить. «Хаббл»? Снимочки, что и говорить, очень и очень ничего, так держать – но в конце концов «Хаббл» – всего лишь большой «Никон».

Сегодня все положительное, что мы слышим о космосе, исходит всего от нескольких людей, обещающих в скором времени брать туда туристов. В 2004 году Ричард Брэнсон говорил, что уже в 2007-м можно будет за свои кровные, не снимая любимых джинсов и футболки, прокатиться туда, откуда Землю только Господь Бог и видел. Правда, пока что он еще не добился своего: первую попытку забросить на орбиту недорогой аппарат, который можно было бы использовать по второму разу, пришлось закончить, когда пилот услышал взрыв за своей спиной; вторая чуть не закончилась катастрофой после отделения от носителя, когда на высоте 47 тысяч футов корабль вошел в штопор.

В общем, мы топчемся на месте и в космос не идем. И я боюсь, что заставить нас прекратить это занятие может только война. Собственно, война всегда была благом для человечества. Согласен, что с точки зрения стоящего на поле боя со стрелой, торчащей из глаза, и пытающегося запихнуть обратно кишки, все выглядит вовсе не так весело, но давайте будем откровенны – на поле боя окончательный исход конфликта не решался практически никогда. Очень редко исход войны решают солдаты с генералами – гораздо чаще его определяют инструменты, которые им для этого дают. Если павший смертью храбрых на амбразуре помог своему отряду продвинуться на метр вперед, то за их спинами ученые за это же время уходят на триста лет вперед и ведут за собой весь мир.

Первый в мире компьютер сделали в Блетчли-парке не для того, чтобы какой-нибудь недоросль весь вечер расстреливал по сети своих одноклассников, а для того, чтобы разгадывать немецкие шифры. Реактивные самолеты появились не затем, чтобы можно было на выходные летать на Тенерифе, а затем, что Германии нужен был истребитель побыстрее. Радар придумали тоже не потому, что посадка в аэропорту Хитроу должна быть безопасной, а потому, что иначе в Атлантике было слишком трудно искать перископы подводных лодок. Война дала нам практически все, к чему мы сегодня привыкли. А больше всего из этого дало нам полувековое противостояние России (Советского Союза. – Прим. ред.) и Америки.

Пятьдесят лет назад Россия запустила свой Спутник – вроде бы обычный радиопередатчик, но в его сигнале те, кто умел слушать, услышали: «Всем привет! Это Россия. Мы хотим, чтобы все знали: наши немецкие ученые лучше, чем американские немецкие ученые». (Оставим это утверждение на совести западника – на самом деле выходом в космос мы обязаны русско-советским гениям: Королеву, Янгелю, Челомею, Глушко, Тихомирову и другим. – Прим. ред.). Те, кто слушал по-английски, услышали еще более простую фразу: «А щас кое-кто, хе-хе, неслабо огребет!» Америка оскорбилась (и было с чего!), быстренько создала НАСА и нашла для нее много миллиардов долларов, потраченных на программу, со всей неопровержимостью доказавшую, что русские … и вправду лучше. Они первыми вышли на орбиту, первыми отправили туда собаку, первыми – человека, первыми добрались до Луны (они-они, а как вы думали?) и до Венеры. (Автор имеет в виду то, что СССР первым в мире произвел успешные посадки автоматических научных станций на Луну в 1966 и на Венеру в 1975 г. – Прим. ред.)