Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

Однако на инспектора Тыныса погожий солнечный день не оказал никакого воздействия. Этот пожилой человек, которому давно уже пора было уйти на пенсию, являлся на занятия со строгим, нахмуренным лицом, убежденный в том, что молодые люди в зеленых мундирах несерьезно относятся к службе, что их единственное желание — кое-как пройти по маршруту, а затем, забравшись в какой-нибудь сарай или на сеновал, сачковать там, вместо того, чтобы как положено охранять границу и ловить контрабандистов. Тыныс помнил добрые времена Австро-Венгрии, служил в Боснии и Герцеговине, и, видимо, эти годы наложили на него неизгладимый отпечаток. Он давно мог оставить границу, но перспективы уйти на пенсию, которая обрекла бы его на бездействие и лишила возможности решать судьбы сотрудников трех контор пограничного таможенного контроля, вовсе не привлекали его. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он мог за ночь обойти все три конторы, а днем, поспав два-три часа, заправлять делами в канцелярии инспекции.

Он знал, что рядовые таможенники не любят его, по это его нисколько не трогало. Наоборот, это ему даже нравилось. В старой Австро-Венгрии ему внушили, что строгий, неукоснительно соблюдавший инструкции инспектор таможенной службы не может пользоваться любовью. В лице же Тыныса сочетались труженик и бюрократ. Должность инспектора он получил сравнительно недавно, для этого ему не однажды пришлось побывать в земском таможенном управлении. Все инструкции он знал досконально.

— Расскажите нам о задачах пограничного таможенного контроля!

Таможенники пытались прогнать сонливость, а тот, на кого указывал худой перст инспектора, вставал и бубнил вызубренные инструкции. Старший таможенник Карбан чувствовал, какое настроение царит в конторе. Его самого одолевала сонливость, несколько раз он ловил себя на том, что голова его непроизвольно склоняется на грудь. Он боролся с этим как мог. Его также тянуло на улицу, и, если бы не инспектор, он бы давно отпустил своих посоловевших парней, а сам бы, прихватив карабин, отправился в лес, хотя как раз сегодня была его очередь дежурить в конторе.

— Расскажите нам, что вы знаете о мерах наказания за нарушение границы. — Палец инспектора указал на Кучеру.

Новичок вскочил, вытянув руки по швам, как учили в армии, но вопрос инспектора застал его врасплох и он никак не мог собраться с мыслями.

Карбан беспокойно заерзал на стуле. Он понимал, что за незнание инструкций подчиненным попадет ему. Именно старший таможенник должен обучать и проверять новичка. Но кому хочется зубрить ветхозаветные параграфы?

— Пан младший таможенник, расскажите, что вы знаете о порядке сдачи дежурства! — обрушился на новичка строгий голос инспектора.

Тыныс чувствовал, что сон одолевает таможенников, и это его нервировало. Он видел, что глаза закрываются даже у Карбана. У Карбана, который должен служить примером для молодых сотрудников! Инспектор ненавидел сонливых. Сам он и не помышлял о дневном сне и поэтому слегка завидовал людям, которые при случае могли вздремнуть. Молодые сотрудники должны были демонстрировать на занятиях предельное внимание, и ему было не понятно, как это можно зевать, вертеться, то и дело поглядывать на часы, стремясь поторопить стрелки и сократить время занятий. Во времена Австро-Венгрии все было иначе. Стоило начальнику остановить взгляд на ком-нибудь из сотрудников, как тот вскакивал, вытянув руки по швам. Каждый изо всех сил старался угодить начальнику, показать свои знания и способности. Но подлинную, старую дисциплину убила демократия. Сегодня любой безусый юнец считает, что вправе спорить с инспектором, каждый пытается толковать инструкции по-своему. А в Праге, вместо того, чтобы навести порядок, размышляют, как бы облегчить и упростить службу. Если так будет продолжаться, то этот отборный корпус, который охранял границу еще во времена Марии Терезии, превратится в толпу бездельников.

Новичок, которого он только что вызвал, сонными глазами глядел на солнце, жмурился, язык у него заплетался, он даже не знал, что постановление правительства за номером 202 — это основная заповедь для таможенника, руководствуясь которой он должен жить и работать. А если ты не хочешь относиться к службе как положено, тогда прощай! Однако, когда в республике каждый пятый сидит без работы, об увольнении с государственной службы стоит хорошо подумать.

— Мне кажется, молодой человек, что на занятиях вас ничему не научили. Чем вы там, собственно говоря, занимались? — В голосе инспектора зазвучали ледяные потки.— Пан старший таможенник, подготовку новых сотрудников нужно вести систематически. Если в Праге не требуют от сотрудников знания инструкций, то я лично считаю это большой ошибкой. Без знания инструкций таможенник становится не представителем важного государственного органа, а простаком, которого может обвести вокруг пальца любой проходимец.

— Пан инспектор, мы подробно изучали инструкции,— защищался Карбан.

— Изучать недостаточно, вы должны были добиваться их знания и выполнения каждым сотрудником.

Пристыженный Кучера сел. Инструкции он знал, по сейчас просто растерялся. Он мог бы снова встать и ответить на все вопросы инспектора, однако не сделал этого. Он ненавидел старика с назидательно поднятым пальцем, голова которого была набита инструкциями и наставлениями. Если бы инспектор не застал его врасплох и дал бы несколько секунд подумать, он бы показал ему, как знает инструкции. Инспектор требовал, чтобы вызванный протараторил все, что знает, как автомат. Лишь такой ответ служил, по ого мнению, доказательством того, что сотрудник знает дело. Но зазубрить несколько правил и потом механически повторять их может любой дурак. Кучера вздохнул, и его мысли сразу переключились на другую тему.

Еще до того как его вызвали, он думал о дочери трактирщика Рендла, к которому таможенники ходили обедать. Ее ладная фигурка в последние дни все время стояла у него перед глазами, волнуя воображение. Девушка как-то по-особенному, плотоядно улыбалась ему, обнажая крепкие белые зубы, и Кучера всерьез подумывал, не пригласить ли ее к себе. Он жил в маленьком домике на самом краю деревни. Обстановка в комнате была очень простая — кровать, шкаф, столик с двумя стульями, умывальник и большая, облицованная кафелем печь. Да ему ничего больше и не нужно. Домой он приходил лишь для того, чтобы поспать. Каждый день он дежурил два раза: одна смена продолжалась четыре часа, другая — четыре с половиной. Таким образом, его свободное время было разбито на небольшие отрезки. Редко когда приходилось спать полностью ночь. Неприятный звон будильника каждый раз поднимал его в разное время, и к этому он никак не мог привыкнуть. Служебный полушубок он все еще не получил, поэтому ему приходилось под китель надевать свитер и теплое белье, так что иногда он сам себе казался смешным. Кроме свитера мать прислала ему несколько пар шерстяных носков. Его квартирная хозяйка, фрау Хаан, вдова почтмейстера, проявляя о нем материнскую заботу, иногда подавала завтрак в постель. Однажды он спросил ее об Ирме Рендловой.

— Очень большой мерзавка, — ответила фрау Хаан на ломаном чешском языке. — Я знай о совсем другой чешский девушка, герр Кучера, очень чешский девушка. Иметь много золото! Вы золото хотеть, не так ли?

Он улыбнулся:

— Я не собираюсь жениться сию минуту, фрау Хаан. Я еще подожду немного.

— Нет-нет, время никогда не хватать. Эта очень чешский и очень богатый девушка, а богатый девушка не ждать.

Но Кучере Ирма Рендлова нравилась. Она встряхивала толстыми черными косами, как чистокровный конь гривой. Движения ее были быстры и энергичны. Глаза блестели словно уголья, и сразу было видно, что и он ей по душе. Они обменивались улыбками, а когда она подавала ему еду, то старалась прикоснуться к нему своим молодым гибким телом. Он долго не отваживался заговорить с ней. Его смущало плохое знание немецкого языка, ему казалось неудобным объясняться запинаясь.

Он догадывался, что девушки из деревни им интересуются. Он встречал их в магазине, куда ходил за покупками, замечал, как они ему улыбались, и интерес этот льстил. Кучера знал, что форма ему к лицу. Он был достаточно высок, строен, обладал пружинистым шагом, а из-под форменной шапки у него выбивались непослушные русые волосы.

Чаще других на него заглядывалась Ирма. Вчера днем он подождал ее в коридоре трактира, взял за руку и начал говорить по-немецки, сам толком не понимая что. Ирма улыбнулась, новела головой, и косы, упругие и блестящие, как антрацит, затанцевали у нее по спине.

— Подожди, сейчас у меня нет времени, — сказала она по-чешски с твердым акцентом.

В коридоре в это время никого не было. Из зала доносились голоса посетителей.

— А когда оно у тебя будет? — обратился он к девушке.