Пугачев и Екатерина - Владимир Буров

– Счастливчик Ем.

– Без Ай?

– Ай означает – есть. Верно? В русском языке не принято говорить:

– Я есть Счастливчик.

– Наоборот, друг мой! Как говорится: ты спутал дядя. Ай – это и есть Я. А есть – Ем.

– Ничего я не напутал, – обиделся парень. – Я не хочу говорить про себя:

– Я. – Просто без я. Есть – и будет означать, что Я – Есть.

– Ну, окей, окей! Чем зашифрованней, тем даже лучше. Счастливчик Эм.

– Лучше Ем.

– Окей. Но теперь уж я точно знаю, что ты не он. Ай! Не он! – и Со притворно упала на траву у бочки. – Маркиз начал одевать ее.

– Ты зачем меня одевать? – очнулась дама от изумления.

– Не беспокойся, я проведу тебя в номера. Вечер, холодает уже.

Через полтора часа, проведенные в счастливой беготне по этажам и комнатам, в ловле и трахании везде, где только можно, и даже нельзя, как-то:

– В лифте и под кроватью, – они успокоились и стали пить зеленый чай с колотым сахаром. Диабета-то ни у кого не было, к счастию. Вы спросите, почему в лифте возникли сложности? Дак, надо было еще тянуть за веревку, чтобы он поднимался. И хоть не высоко, с первого на второй этаж, а одновременно-то задохнуться можно. Через два отверстия дышать еще никто не научился. Впрочем, йоги могут. Но, как говорится:

– Мы-то здеся не японцы. – Хотя, конечно, некоторые хуки яки знаем.

– Почему ты считаешь, – наконец, решил до конца выяснить отношения Маркиз де Пруайем. Или как он сам считал лучше:

– Маркиз де Пруем. – Здесь не было ученой Даши, она бы перевела точнее.

– Он называл себя Брауном. Хотел подсветлить впечатление от своего имени.

– А как, ты говоришь, его звали?

– Я не сказала?

– Нет.

– Так Тёмный.

– Просто Темный?

– Да, такая темная личность. Я предложила ему называться:

– Граф Потемкин.

– Наверное, остался доволен?

– Очень. Но вот, как ты от бабла не отказался. Так же, как и ты говорил, что я должна ему еще двести пятьдесят золотых. Поэтому я и подумала, что ты это он. Но теперь я понимаю:

– Вы его убили.

– И значит, ты это и есть Атаман этого войска.

– Если бы я не услышал это от вас, ни за что бы не подумал, что вы способны так глубока мыслить и страдать. И кстати:

– Он еще жив. Хотя я бы на его месте жить с таким имечком не стал. Что это такое? По-тем-кин! Очень подозрительное имя для графа. Сейчас его пытают, чтобы признался, что он нашел в этом страшном имени.

– Пошлите, пожалуйста, кого-нибудь, пусть прекратят. Это я придумала для него достойное имя. Так-то его фамилия была народная, даже простонародная:

– Темнота.

– Киллер Темнота, – резюмировал Де Пруайем.

– Но вы пошли, пожалуйста, кого-нибудь, – опять не совсем по-русски повторяла Со.

– Так некого. Да ты не беспокойся, дорогая жена, там у них сейчас перерыв. И он, следовательно, тоже отдыхает.

Глава четвертая

1

– Жена?! Прости, но я замужем.

– Так я и есть твой муж!

– Не-е! На этот раз ты меня не обманешь. Хотя рост у вас одинаковый, маленький, но он был некрасив и вздорен, а ты великолепен. Более того:

– Ты живой. Очень живой, а он уже некоторое время очень мертвый.

– Та не! У тебя несвежие сведения, дорогая. Я бы вообще еще раз обвенчался с тобой, но это, говорят, не рекомендуется. Боюсь, как бы ты мне, действительно, не неповерила, а эта Темная Личность питала бы надежды на твою законную любовь.

– Так значит, ты Петр Третий?! – Ахнула Со, и упала без чувств, успев, правда, крикнуть на прощанье:

– Ай! Не он, не он!

Лариски пытались уговорить народ:

– Прекратить это безобразие.

– Прошу всех разойтись, – добавила Лар Два.

– Да пошла ты, коза! – послышалось из задних рядов. Из очереди имеется в виду.

– У нас поручение от Царицы, – подняла руку вверх, ладонью к очереди Лар Три. Сразу послышалось:

– Твоя царица в кустах!

– Что это значит?! Вы и ее, что ли, пустили в расход?!

– Та не, шутка, – ответил парень по кличке, а скорей всего, даже по фамилии Творог. – Она в больничке.

– В какой еще больничке? Что ты несешь, Сметана?

– Я не Сметана, ты спутала, Крошка.

– Действительно, он больше похож на Творога, – сказала Лариска Два.

– Короче, слушай сюда, твоя Варвара в лесу, в шалаше у старухи колдуньи Изергиль. Или вы не слышали еще, что она никак не придет в себя после боя с той залетной Куклой Сосо?

– Им бесполезно объяснять, что теперь у нас две царицы, – сказала Лариска Один.

– Как я уже сказала, или пыталась сказать, – сказала Лариска Три, – мы хотим не совсем запретить это… этот концерт, а готовы найти некий компромисс.

– Лучше говорите на русском, леди, – крикнул Творог, – здесь нет умников.

– Мы сами готовы принять в этом участие, – сказала Первая.

– По полчаса с каждой, – подтвердила вторая.

– Хуже не будет, – добавила Третья.

Многие были не против. Как сказал Творог:

– Мы не против. – Но те, кто раньше с нею был, наговорили такого, что те, кто уже стоял в сенях, близко к цели, зароптали.

– Ладно, – сказали Лариски, – те, кто уже в сенях, пусть пройдут по старой колее, а остальные пусть тоже не расстраиваются:

– Очередь пойдет в три раза быстрее.

Наконец Дашу отпустили.

– Беги скорей в Подвал, и скажи, чтобы прекратили пытать киллера, которого они поймали.

– Пусть его не трогают до специального указа Атамана.

Даша быстро пошла в указанном направлении. Это должен был быть большой подвал под землей. Примета места:

– Дерево с кукушкой.

– Дойдешь до дерева, и пять шагов вперед, – сказала Лар Три на прощанье.

Поляны все не было. Даша хотела бежать, но не могла. Наконец, она увидела дерево.

– Пять шагов куда? – Даша поворачивалась в разные стороны, стараясь угадать, где вход. – Не спросила, – сказала она. И добавила: – Да разве в такой ситуации учтешь все детали? Нет, конечно. – Она сделала пять больших шагов за спину кукушки, и повернулась кругом. Кукушка начала опускаться вниз.

Даша спустилась по лестнице. Почти все обернулись в ее сторону. Только палач по имени Толстый Фред продолжал невозмутимо смотреть на клещи, как будто мог своим взглядом помочь им быстрее раскалиться до бела.

– Начинается предпоследний акт трагедии, – сказал Толстый Фред, не оборачиваясь назад.

– А нельзя узнать, какой будет последний? – спросил киллер Потемкин, который был привязан к столбу с поднятыми вверх руками.

– Последний это неизвестность, – сказал Оглобля.

– Я бы обязательно, что-нибудь добавил, – сказал сидящий с ним за одним столом Левша, – но не могу. Нечего просто. Ибо это отлично сказано:

– Впереди только неизвестность.

Ребятам как раз только что поджарили на этом же огне куропатку и большого тетерева. Куропатка считалась:

– Заместо мяса. – А тетерев, как:

– Хлеб.

Молодая Агафья поставила на стол бочонок холодного английского пива и четверть французского:

– Боржоми, – сказала Агафья.

– Так не Боржоми, – в десятый раз поправил Агафью Левша, – Бордо.

– Стихи не запомнила, что ли, которые я тебе дал, – сказал Оглобля.

– Так помню.

– Ну, прочти.

– Забыла.

– Так прочти по бумажке.

– Я ее потеряла.

– Ты у меня получишь по рогам, коза!

– Не ругай ее, – сказал Левша. – Дай я объясню.

– Объясняй.

– Записала бы на бересте. Небось не потеряла бы, пока не выучила.

– Так я сама уж догадалась. И записала их на бересте.

– Что значит, Их? Говори просто:

– Стихи.

– Ой, не люблю я это слово, милый мой, – ответила Агафья.

– Почему? – не понял Левша.

Оглобля тоже удивился:

– В чем дело?

– Там про любовь. Если не буду читать с листа, с бересты, я имею в виду, могут подумать, что это я сама влюбилась, – ответила девушка.

– Ну, и что?

– Так, а какая страсть-то в этом? – не понял и Оглобля.

– Ну, как вы не понимаете? Чай стыдно.

– Я не понимаю, чего тут стыдного? – сказал Левша. А Оглобля добавил:

– Действительно, я тоже не андестенд.

– Ну, как вы не понимаете? Будут думать, что это я лично, а не поэт или поэтесса, сзывает всех на свою вечеринку.

– Ну и что?

– Я бы так и не против был, если бы ко мне все пришли, – сказал Левша.

– Вы, может быть, и не против, а я не хочу, чтобы меня все трахали.

– Так никто так и не подумает, – сказал Левша.

– Ну, как же не подумают, если я не с бересты читаю, а ору от души во все горло? – вопросом ответила Агафья. – А хочу! Я лав ю! Что это, если не прямой призыв:

– Приходите все сегодня ко мне ночью?

– Ладно, – махнул рукой Оглобля, – читай с листа.

– Мне Боржоми надоел, полюбила я Бордо превосходнейший французский, – сказала без запинки Агафья, глядя в бересту.

Левша взял у нее бересту.

– Ну, что ты врешь, – сказал он, – здесь ничего не написано!