Линия Маннергейма - Надежда Залина

– Как раз недалеко от Невского. И по вашим же утверждениям, вы были примерно в тех местах в то время. Так что могли и заглянуть.

– Никуда я не заглядывала. Во сколько меня там видели?

– В шестом часу.

– Это вообще ни в какие рамки не укладывается!

– Как раз очень хорошо укладывается! Так что давайте проедем в отделение, а затем проведем очную ставку. Видели, небось, как это делается? Це подставные, це понятые, – процитировал капитан известную фразу из фильма «Место встречи изменить нельзя».

– Вы хотите меня арестовать?

– Видно, невнимательно смотрели. Чтобы арестовать, нужно…

– Да, ордер, по-моему, если я правильно помню. А он у вас есть?

– Собирайтесь, потом все узнаете. Познакомитесь с работой милиции вживую, так сказать. Это поинтереснее книжек будет.

– Но вы не имеете права! – возмутилась Лера.

– Я могу задержать вас. До выяснения обстоятельств. На трое суток. Показать, где это написано?

– Поверю на слово. А что брать с собой? Сухарей не насушила.

– Набор для маникюра.

– Вы шутите так? Я переоденусь, можно? А душ нельзя принять? Я же после садовых работ.

– Хорошо, только я осмотрю ванную. Вдруг там окно, и вы сбежите куда подальше.

– Осматривайте.

Лера провела капитана в ванную комнату. Он убедился, что никакого окна там нет, внимательно осмотрел стены и даже простучал кафельную плитку по периметру. Кафель был старый, весь в желтоватых разводах, но держался крепко. Капитану, видимо, состояние ванной опасений не внушило, и он разрешил Лере остаться там в одиночестве.

– Только я буду около двери. Так что и не думайте сбежать.

– Куда я денусь!

Капитан стоял, слушая, как шумит вода. «Долго что-то моется, – думал он. – Но кто их разберет, женщин, может, это для них обычное дело». Минут через двадцать его обуяло беспокойство. Он забарабанил в дверь и, не дождавшись ответа, стал кричать:

– Валерия Павловна! Давайте скорее. Выходите, не то я дверь сломаю.

В ответ не раздалось ни звука, только струи по-прежнему барабанили по ванной.

Через несколько минут безответных криков он начал вышибать дверь. Она, зараза, оказалась крепкой. «На совесть делали, не то что сейчас», – подумал капитан. Раза с двадцатого дверь все-таки поддалась.

В ванной никого не было. Капитан недоверчиво оглядел каждый ее уголок, проверил даже сливное отверстие и заглянул за трубы. Везде было пусто.

– Ведьма! – сказал он в сердцах. Дальше уже пошел набор из непечатных слов. – Точно ведьма. Куда она могла деться?..

4

Федор Андреев отложил в сторону телефон. В который раз он набирал номера, какие мог припомнить, но бесполезно. «Куда же она запропастилась?» – думал Федор, глядя на новенький мобильник. Пришлось купить – старый у него украли в дороге, когда возвращался из командировки, а обходиться без мобильной связи он уже не умел и в пятницу первым делом занялся решением этой проблемы.

– Что, кого-то найти не можешь? – поинтересовался проходивший мимо грузноватый мужчина с характерным пивным брюшком. Федор все никак не мог запомнить его имени.

– Жену, – ответил он нехотя. – Вот, делась куда-то.

– Жены – они такие, – изрек любитель пива, – за ними пригляд нужен. А то зазеваешься – и нет ее. – Он засмеялся и подмигнул Федору.

Федор поморщился от неудачной шутки и пошел собираться. Чувствовал он себя скверно, ни кофе, ни минералка, которой он выхлебал почти полбутылки, запивая таблетку аспирина, облегчения не принесли. Трехдневные гулянья уже давались ему с трудом. Это раньше он мог пить каждый день и вставать на следующее утро свеженьким. «Старость дышит в затылок, – замелькали в голове мысли, – скоро сорок стукнет. Пора итоги подводить, а где они? Дом не построил, дерево, правда, посадил, а вот сына…»

Мысль о сыне снова заставила его взяться за телефон. «Опять не отвечает. Где же она шляется? На работе не появлялась, дома нет, мобильник тоже молчит. И чего я сюда поперся?» – сетовал он, разыскивая сумку среди сваленных в кучу вещей.

Он приехал в пятницу из командировки, привез новый материал и целый день торчал в редакции, чтобы успеть сдать его в номер. Потом главный принялся публично хвалить его и ставить в пример, набежали коллеги и предложили это дело отметить. Они потащились в ближайшее заведение и праздновали творческую удачу, а через некоторое время кто-то предложил поехать продолжать к нему на дачу. Выходные прошли в каком-то угаре. Они вроде бы даже ходили купаться на озеро, и вода оказалась зверски ледяной… Это Федор помнил хорошо. А вот остальное – туманно.

Когда хозяева сказали, что им надо в город, и выяснилось, что уже понедельник, он даже растерялся. И вспомнил, что машину свою оставил около редакции, поэтому мысль о том, чтобы заехать в Ярви, раз уж оказался неподалеку, пришлось оставить. Тем более никто к телефону не подходил. Нет, ну куда можно отправиться с утра в понедельник, прикидывал он, хотя время было уже далеко не утреннее. Но с похмелья соображалось тяжело.

Они молча расселись по машинам и всю дорогу так же уныло молчали. Разговоры разговаривать не хотелось. После трехдневного марафона требовался длительный восстановительный период. Поэтому кто мог – подремывал, кто тупо пялился на природу, а кто размышлял о вечном.

Федор думал о Лере. Не задалась у них семейная жизнь, не склеивалось как-то. Сколько лет вместе, а все порознь. Не о такой жене он мечтал: ему хотелось видеть рядом боевую подругу, а не квелую зверушку, которой ни до чего нет дела. Он пытался увлечь ее в журналистику – ладно, не хочешь в газете, есть журналы, радио, телевидение, наконец. Он бы помог ей, если бы она только захотела. Пусть не журналистика, черт с ней, но она не стремилась заниматься никаким стоящим делом. Сидела в своем дурацком издательстве, читала всякий бред про встречи с пришельцами и прочую муть, общалась с какими-то сдвинутыми людьми и не желала для себя ничего другого. Этого он понять не мог.

Лера стала ужасно раздражать его в последнее время, настолько, что он предпочитал почаще уезжать в командировки или отсиживался на работе и у друзей, лишь бы не приходить домой. Ладно бы родила ребенка и занялась воспитанием, это он сумел бы понять. Так нет же. Она удивительно спокойно относилась к тому факту, что у них не было детей. Это ее тоже не волновало. Его волновало, а ее – нет. Это было неправильно. В ней вообще все было неправильно. Не по-людски.

Когда они познакомились, Лера выглядела такой трогательной, такой потерянной, словно искала и никак не могла найти опору. Он, как в таких случаях говорят, подставил свое плечо, воспитывал даже, помогал, вытаскивал из всяких передряг, в которые она постоянно влипала, и рассчитывал хотя бы на элементарное понимание. Вместо этого… А, что и думать… Он вовсе не собирался на ней жениться, ему в то время нравились совсем другие женщины – умные, уверенные в себе, толковые в профессии. А она просто была где-то рядом, смешила и умиляла одновременно, словно маленький неуклюжий щенок с разъезжающимися на полу лапами. Он слишком поздно понял, что процесс пошел дальше. Слишком поздно, чтобы его можно было остановить. Лера стала ему необходима.

Он знал, что она кинулась к нему скорей от растерянности или отчаяния, чем от большой любви. Имя его понравилось (так звали ее обожаемого деда), и он был даже благодарен родителям, что назвали Федором, а не иначе. И что никогда не называли сокращенными вариантами имени. Есть такие люди, к которым они не прилипают. Он всегда был Федором и никем больше.

Он надеялся, что все постепенно сложится, приложил массу усилий, чтобы вывести Леру из жизненной комы. Впустую. Он потратил свою жизнь на упертое похлеще любого барана непонятное существо неопределенного роду и племени. И уже хотелось отступить, пока не поздно.

Она опередила его. Умчалась в дедовский дом и поселилась там. Его это ужасно рассмешило – ну что такая, как она, будет делать в деревенском доме? Колоть дрова? Вести хозяйство? Он надеялся, что жена вскорости вернется назад, тихая, присмиревшая и изменившаяся. Но она засела в деревне, как сыч в берлоге, и похоже, не собиралась возвращаться. Она бросала трубку, как только он принимался проводить воспитательные процедуры. После того как случился этот фортель с отъездом в Ярви, он моментально забыл, что еще недавно сам собирался уйти от нее. Оставшись один, он понял, что хочет все вернуть. Но ехать в поселок был просто не в состоянии. Это уже слишком…

Он звонил ей почти каждый день, придумывая разные предлоги. Со смехом говорил, что готов пожертвовать машиной, раз уж она захотела жить в глуши. Надо же ей как-то добираться на работу. Она отвечала, что терпеть не может легковые автомобили, и уж если он хочет сделать ей приятное, пусть пригонит трактор. Она действительно не любила легковушки, они казались ей ужасно неудобными, и ни за что не соглашалась учиться водить машину. «Я не понимаю, – говорила она, – как можно радоваться тому, что садишься в консервную банку, для того чтобы, скрючившись в три погибели, переместиться из точки А в точку Б в таком неудобном положении. По-моему, это извращение».