Чудаки с Улики. Зимние птицы - Анатолий Максимов

«Звала меня, мама Мила, или мне послышалось?» — А сама придирчиво поглядывала то на Козликова, то на мать: что за веселый разговор они вели?

«Иди, дочка, к костру, — сказала мать, — а то сучком ударит».

Девочка ушла, но через несколько минут снова оказалась возле взрослых — натаяла в баночке снега, принесла матери и Васильку пить, хитренько спросила:

«Мама Мила, куда ты девала папино письмо?»

«Хотела бы забыть своего Милешкина, но доча не позволит», — смеялась Людмила…

— Видно, угомонилась бедовая женщина, — проговорил с облегчением егерь. — Отужинает и ляжет спать со своими удальцами. И мне пора идти уплетать гречневую кашу…

Только проговорил так Козликов — через дорогу стукнула дверь избы.

— Это кто там шарится под окнами! — закричала с крыльца Степановна. — Хозяина нет, так и надо шариться… Де-ед Пискун!.. Де-ед! — громче прежнего закричала соседка Милешкиных. — Выноси ружье, шарахни по ногам!.. — и понеслась к дому Людмилы.

Козликов, юркнув за угол, опасался, как бы сердитая Степановна, взяв полено, не поперлась прямо на него. Вот будет потеха! Степановна скрылась в доме. Козликов перелез через забор и, смеясь над собою, убежал.

Без стука в избу ввалилась Степановна, выбрала из клетчатой шали сизоносое лицо и громко, испуганно сказала:

— Вы тут чаи распиваете, а под окнами кто-то бродит. Поди, ворюга.

— Что вору делать у нас, — ответила Людмила соседке. — Утащить нечего. Присаживайся суп хлебать.

Степановне не понравился спокойный, с насмешинкой тон хозяйки, спрятала в толстой шали лицо и погрозила пальцем:

— Гляди, девка, запалят тебя с четырех углов, вот тогда вспомянешь меня! — и скрылась, хлопнув дверью.

— Некогда нам думать и гадать, как поле перейти! — решительно сказала Людмила. — У нас ведь полный склад корма — сои и овса, — а мы горюем.

— Ура, мама Мила! — закричал Василек. — Завтра пойдем в тайгу.

— Ну как же, завтра! — с отчаянной веселостью возразила мать. — Наедимся вкусного супа, белого хлеба — и под одеяло на бочок, так, что ли? А косули коротайте ночь на пустой желудок? Поужинаем, сына, — и в лес.

Возьмите меня, — вызвался Петруша, — я вам буду дорогу показывать.

За столом Милешкины договорились, что сою повезут Людмила, Василек и Люсямна. Петруша с Мишуткой останутся дома, потому что они совсем маленькие: если ухнут в сугроб с головой, попробуй отыскать их в потемках.

Поели не поели Милешкины, оделись, зажгли керосиновый фонарь — за салазки и к складу.

Все дома светились окнами, один склад жутко чернел на пустыре.

— Мама Мила, — спросила Люсямна, пока мать возилась с ключом, — как же без квитанции сою возьмем? Нельзя, сама ведь говорила…

— Верно, доча, вроде бы воровать пришли… Зерно колхозное, а косули чьи? Тоже наши. Пронькин говорит: «Завтра решим». Егерь шибко осторожный, а косули, может, в это время подыхают… Нам, доча, рассуждать некогда.

Громко крякнул амбарный замок, заскрипела окованная железом дверь, и Люсямне почудилось, будто бы в черноте склада сверкнули злые глаза и кто-то в шерсти, неуклюжий, пополз по сусеку в дальний угол. Высоко держа фонарь, Людмила зашла в склад, нашарила два пустых мешка, забралась с ними в сусек, кликнула Василька, и погнутым ведром они начали ссыпать в мешки сою.

Ш-ш-ш… — шумела соя.

Люсямна округленными глазами всматривалась в углы склада, выглядывала на улицу: ей все время казалось, кто-то подкрадывается захлопнуть дверь. Она уговаривала себя, что зверям берут не спросясь зерно, и все-таки боялась, чтоб кто-нибудь не увидел их на складе.

Погрузили на салазки два неполных мешка, заперли амбар на замок, и Людмила впряглась в лямку. Люсямна с фонарем пошла впереди, Василек толкал салазки. По сельской улице везли легко; Людмила где шла, а где и трусцой бежала, чтобы салазки не наезжали на пятки валенок. Собаки, услышав подозрительный скрип снега и топот, просовывали носы сквозь калитки и начинали гавкать, но, узнав Милешкиных, конфузливо виляли хвостами и убирались в свои закурженные конуры.

Спустились пологим берегом на речку Улику, свернули на лыжню Людмилы. Тут нагруженные салазки начали вязнуть в рыхлом снегу, отяжелели, то и дело опрокидывались. Деревня зазывно мерцала огнями, а впереди, куда направлялись Милешкины, — кромешная мгла под низким пологом густых звезд. Они часто садились на мешки отдыхать, прижимаясь друг к другу, смотрели на огни деревни. Разговор не клеился; Людмила устала, у ребят настроение мрачное: еще никогда не приходилось им идти ночью в тайгу, другое дело — из тайги домой. В ногах горел фонарь, слегка потрескивая и пыхая едким дымом.

Люсямна шла впереди, крепко сжимая ручку фонаря, думала, как бы не упасть и не погасить огонь. Под пустоледьем явственно слышалось бульканье воды — это Улика пробиралась ручейком в глубокий Кур. Речка убаюкивала Люсямну своим воркованием и слабым назвоном, как бы ласково звала ее присесть на корточки и послушать отдаленные звуки весны и мысленно представить себе рыбешек: синявок, гальянчиков и чебачков.

Милешкиным пришлось тянуть груз километра два, до первых релок. Косули виделись смутными тенями, шелестели старой листвой кустов орешника и дубняка. Ночью дикие звери близко подпускают людей к себе: то ли ночь роднит зверей и людей, то ли потемки отнимают страх у животных. Косули особенно доверялись. Людмила отнесла сою от дороги в релку, выгребла с ребятами обширную яму и высыпала сою. Вернулись Милешкины к салазкам и стали молча ждать, когда подойдут к корму истощенные животные.

Людмила мысленно представила себе сотни релок на необъятной снежной мари, в релках стада косуль, а корма-то всего ничего и спасителей — она с малыми детьми. Неизвестно, когда еще колхозники отвезут в тайгу сено и придут на помощь охотоведы. Людмила готова была кричать во все стороны ночи: «Спасите!.. Помогите!..»

Она почувствовала в ногах неодолимую тяжесть, и так муторно было у нее на сердце, впору хоть плачь. Только в отчаянно-тоскливые минуты она никогда не плакала, отводила душу, браня своего Милешкина. Будь он в селе, может, и снег пропастной не выпал бы и косули остались живыми… А вот умчался Милешкин на какой-то писаный-расписаный в газетах БАМ, и вокруг его деревни все идет прахом.

— Сиди этот проходимец дома, разве бы я взяла на себя склад? — Как будто склад приняла Людмила от великой нужды. — Бьешься одна, что рыба об лед: ни дров тебе привезти, ни совет дельный дать некому. А он, птица-сокол, носится где-то без забот и горя — не запнется за пень, не зацепится за куст. Ну погоди! Заявишься домой, Милешкин, будет тебе от ворот поворот. Хватит, натерпелась…

— И при папе выпал бы толстый снег, — возразила рассерженной матери Люсямна.

— Не выгораживай отца! — шикнула на дочь Людмила. — Нет в доме мужчины — нет и семьи. Ну, да этого тебе не понять…

— А я, по-твоему, кто? — обиделся Василек. — Девчонка, что ли?..

— И как он мне такой шалопутный попался, ума не приложу! — негодовала Людмила. — На гармошке залихватски играл, трактор заставлял передо мной танцевать. А теперь вот явится в деревню, погостит — и был таков…

Вдоволь посердившись на Милешкина, Людмила словно разогнала свою усталость, усадила на салазки Люсямну и, держа фонарь, быстро пошла в деревню. Василек едва поспевал за ней.

Девочка думала об отце. Ей тоже нелегко: просыпается среди ночи — отца нету, и так тяжело ей бывает, даже под одеялом потихоньку плачет. Люсямна каждый день ждет отца домой — нарядного и веселого, с богатыми подарками. Она гордится отцом за то, что появляется он в Павловке какой-то неожиданный, геройский и опять куда-то уезжает… Раньше он, говорил, искал по сопкам уголь и нефть, а теперь все его заботы о БАМе. Он будто бы отмечает самый верный и короткий путь для магистрали. Куда Милешкин понаставит колышков, туда и поведут строители дорогу. Если возьмет да не захочет выбирать путь, тогда дорога застопорится там, где Милешкин сядет с папироской в зубах. Отчего ж не гордиться Люсямне таким знатным отцом?

Днем из города прилетели на вертолете охотоведы, развесили по деревне воззвания о помощи голодным косулям. Колхозники, сколько могли, выкроили сена, овса, пшеницы. Корм развозили на вертолете и двух вездеходах по релкам, где табунились животные. Целую неделю школьники, не учились, тоже выручали несчастных.

Колхозникам охотоведы объяснили, что в их краях скопилась косуля не маньчжурская, отечественная. Еще до снега она почуяла голод и со всех релок равнины устремилась поближе к селам, будто верила, что люди помогут, спасут…

Милешкин прибыл

Речка Улика вынесла в Кур последние осколки грязного, замусоренного льда.

Берега посветлели, цыплячьим пухом покрылись тальники, от застаревших бородатых пней потянулись прозрачные былинки. На другой стороне речки, где еще осенью огонь смахнул серую траву, стлались нежно-зеленым туманом всходы; над лугом дрожало горячее марево; за лугом разнолесные релки сделались коричневыми от густых сережек.