Я люблю - Александр Авдеенко

Патрулируем.

Три парня — машинист паровоза, горновой и секретарь комитета комсомола — Александр Голота, Ленька Крамаренко и Костя Шариков — идут по барачным улицам. Вглядываются в темень. Ждут тревоги. Ищут происшествий. Ни сил, ни самой жизни не пожалеем в борьбе с пережитками прошлого.

Первомайская, Октябрьская, Уральская, Крымская, Сибирская. А сигналов нет и нет. Даже бесшабашные гуляки не высовывают свой багровый нос на улицу, когда по ней проходит комсомольский патруль. Мы не церемонимся с молодчиками, покушающимися на наш трудовой образ жизни.

Левой, левой, левой!..

Люблю я ночное патрулирование, хотя часто приходится грязь голыми руками разгребать. Ничего! Человеку для того и глаза даны, чтобы он приглядывался к жизни пристально, толково и за корявыми деревьями красоту леса видел, не путал грешное с праведным.

Левой, левой, левой!..

Комсомольский патруль! Ночной дозор Магнитки! Берегись, шпана! Мы беспощадны к тем, кто живет среди нас, как разбойник с большой старой дороги.

Дубовая, Липовая, Кленовая, Вязовая. И всюду тишина, темные окна. Улица Красных зорь, Солнечная... Стоп! Натыкаемся на барак, непривычно живой, залитый светом. Это родильный дом. Чистыми, без всяких родимых пятен капитализма, появляются на свет сыновья и дочери Магнитки. Первенцы! Пройдут они по жизни, как вишни в цвету.

Стоим посреди улицы, смотрим на белые окна роддома и все трое улыбаемся. Костя и Ленька свои ухмыляющиеся морды почему-то не замечают, а моя им глаза мозолит. Кивают и моргают в мою сторону. Посреди лета первоапрельский розыгрыш устроили. Трепачи!

— Почему ты так пышно расцвел, Саня? Чистый подсолнух.

— Как же ему не расцветать, когда он чувствует себя самым счастливым человеком на свете.

— Вон оно что! Куда мы попали? Какой-то дворец?.. Или детский сад?

— Брось свои глупые вопросы, Костенька. Молчи да слушай ангельские голоса новорожденных, счастливые слезы матерей!..

— Ах, это родильный дом! — И Костя Шариков поворачивается ко мне, ехидно спрашивает: — Скажи нам по правде, Голота, зачем ты сюда притащился? Дорогу к родильным палатам запоминаешь? К отцовству примериваешься?

Ленька хватает козырек Костиной кепки, нахлобучивает ее на самые уши.

— Заткнись!

Хохочут мои напарники. Им кажется, они безобидно, по-свойски посмеиваются надо мной.

Нахмурился я, но не полез в бутылку. Втихомолку стал перечислять цвета радуги. Остыл и тоже заулыбался. Пусть зубоскалят. Не со зла они, а так... Не побывали в академии Антоныча. И свою суженую еще не встретили.

Идем дальше. И тут же останавливаемся. На крылечко выскочила няня в белом халате и гневно кому-то выговаривала:

— Куда лезешь, охальник? Протрезвись! Днем приходи. Убирайся! Иди, говорю, а то милицию позову.

Какой он, этот охальник, куда лезет, нам не видно — скрывает темнота. Но раз нянька призывает на помощь милицию, осодмильцам необходимо вмешаться. Поспешно, бегом возвращаемся к роддому. Приготовились схватить одного нарушителя порядка, а перед крылечком топчутся двое мужиков. Один, увидев патруль с красными повязками на рукавах, мгновенно дал задний ход: перескочил через штакетник и скрылся на той стороне улицы. Другой бесстрашно стоял на месте, спокойно вглядывался в нас. Счастливому родителю, известно, море по колено.

— Почему безобразничаете, гражданин? — важно и сердито вопрошает Костя Шариков.

— Вы обознались, братцы. Это не я шумел.

— Какие мы тебе братцы? В брянском лесу они, твои братцы.

Я толкаю Шарикова в бок, но он не унимается. Любит свою власть показать. Допрашивает:

— Почему лезешь, куда не положено, да еще посреди ночи?

— Никуда я не лезу. Разберись, что и как, а потом обвиняй и суди.

— Эй, как разговариваешь?!

— Как заслужил, так и разговариваю.

Знакомый голос! Приметный облик. Неужели тот самый? Да, вроде он. Машинист Шестерки! Атаманычев! То и дело натыкаюсь на него. До сих пор он добровольно освобождал мне дорогу. А теперь? Наверно, придется тащить в милицию. Выпил новоиспеченный папаша лишнее и подраться успел. На щеке свежая ссадина, будто рашпилем по коже провели. Нос расцарапан. Ухо окровавлено. Ну и мордоворот!

Шариков ощупывает карманы нарушителя, грозится:

— А вот мы сейчас разберемся, кто чего заслуживает. Я осодмилец, охраняю порядок и спокойствие трудящихся. А ты кто такой, хлюст?

Атаманычев прикладывает платок к левой стороне лица и одним глазом смотрит на Шарикова:

— Я не хлюст, а тот самый трудящийся, чье спокойствие вы охраняете.

— Ваши документы?!

Атаманычев достает заводской пропуск. Шариков долго, как эксперт, изучает его. Неохотно возвращает.

— Где это тебя так разукрасили? За какие проделки?

— По случаю отцовства выпил и на дурацкий кулак напоролся, — смеясь, подсказывает Леня Крамаренко.

— Не выпивал и не хулиганил я. И не отец.

— Даже не отец? — Шариков удивлен и возмущен. — Чего же ты здесь околачиваешься?

Леня легонько шлепает ладонью по спине Атаманычева.

— Ладно, не будем уточнять, что и как. Иди, друг, домой и спи себе спокойно!

— Никуда я не пойду. Мне и здесь пока неплохо.

— Так мы в шею вытолкаем тебя, если не уйдешь! — кричит Шариков.

— Попробуй!.. — Парень отступает на шаг к стенке барака и широко расставляет ноги. Бывалый, видно, драчун.

Нянька сбежала с крылечка, накинулась на Атаманычева:

— Почему не объяснишь, как попал сюда? Говори! Молчишь? Ну так я сама скажу. Он на руках притащил сюда беременную, на последних минутах. А она вовсе чужая ему. Сама, без провожатого к нам потащилась. И на рукастых гуляк наткнулась. Вот этот «фулиган» отбил ее от нехристей.

Костя Шариков недоверчиво хмыкнул:

— Красивая сказка, а верится с трудом... Как же эта женщина одна, без провожатого пустилась в такое путешествие? Почему в такую минуту да еще на ночной дороге оказалась без мужа?

— Был муж да сплыл. Цветочки понюхал, а ягодок испугался.

— А где, на какой улице было совершено нападение? — допытывался Шариков.

— А ты не гдекай, командир, не подозревай, а поблагодари человека как следует. Заслужил!

Нянька приблизилась к Шарикову, почему-то заглянула ему в лицо, словно запоминая, и ушла к себе в барак.

Костя подобрел. И даже смутился.

— В милицию сообщил? — вполголоса, мягко спросил он Атаманычева.

— Не до милиции было, — буркнул тот.

— Фамилия пострадавшей?

— Не знаю.

— Где это случилось?

— Там... в Горном поселке.

— Понятно!.. — разочарованно протянул Шариков и потерял интерес к разговору.

— Что тебе понятно? — Атаманычев совсем помрачнел. — Я спрашиваю: что тебе понятно?

Шариков не откликнулся. Вместо него ответил Леня:

— Не придирайся, друг. Ничего страшного он не сказал.

— Сказал!.. Всюду ему подкулачники да церковники мерещатся. Знаю я этого бдительного товарища.

— И я тебя знаю, — огрызнулся Шариков. — Добренькими прикидываетесь. Отцовские грехи благородными поступками прикрываете. Ничего не выйдет у вас, бывшие.

Шариков лихо, на каблуках, повернулся к Лене и ко мне:

— Мы с ним старые знакомые. Два года назад в комитете обсуждался вопрос, принять или не принять в комсомол сынка бывшего церковного старосты и регента... Большинство высказалось против. Отклонили. Ясно теперь, почему он так разговаривает со мной?

До этого момента, несмотря на мои тайные счеты с Атаманычевым, я осуждал придирки Шарикова. Но сейчас... Сынок церковника! Не зря я, значит, с первого взгляда насторожился. Классовое чутье сработало.

— Верно, не приняли... Большинством в один голос... — Атаманычев пытается говорить и держаться с достоинством. Чудак! Да разве с разбитой мордой сохранишь достоинство? — Твой это был голос, Шариков!

— Да, мой! Не отказываюсь. Таких субчиков, как ты, близко нельзя подпускать к Ленинскому комсомолу.

— А я бы не подпускал таких, как ты.

— Не дал бог свинье рог, — засмеялся Костя. — Пошли, ребята!

Он обнял меня и Леню, потащил по темной, безлюдной улице.

— Слыхали?! Видали?!

Я на всякий случай отмалчиваюсь, а Ленька Крамаренко неожиданно для меня вступается за Атаманычева.

— Зря, Костя, вы не приняли парня. Хорошего комсомольца потеряли. И работник он замечательный. И отец его, бывший регент, вкалывает, дай бог всякому! Верхолаз!

— Да, верно, бывшие церковники сейчас неплохо работают. Безвыходное положение у них, вот и вкалывают. Из кожи лезут, чтобы только втереться в доверие к таким сердобольным, как ты, Леня.

Крамаренко остановился и гаркнул на Костю:

— Брехня! А вот ты... ты действительно втираешься в доверие.

— Я?.. Здрасте! Я давно проверенный.

— Кем? Чем? Посмотрим, что ты запоешь на чистке.

Рассорился ночной дозор. Сам в происшествие попал.

— На чистке партии выяснится твоя настоящая шкура, проверенный!

Костя хватает меня за руку.