Чары Шанхая - Хуан Марсе

— Если ты нарисуешь меня немощной доходягой с запавшей грудью и горящими глазами, это будет уродство, а не рисунок — Сусана взяла со стола колоду карт. — Начни лучше сразу со второго.

— Нет, сперва этот. Капитан попросил раньше, чем ты.

— Ну ладно. — Она развернула колоду веером. Прикрытые картами глаза улыбались. — Сыграем в семь с половиной?

Я отложил карандаш так поспешно, словно он жег мне пальцы.

— Давай.

На второй день моя работа снова почти не продвинулась. К вечеру пошел дождь, и братья Чакон, поспешно собрав товар, спрятались в саду под ивой. Сусана окликнула их, и они вошли через дверь, ведущую прямо на террасу. Финито принес сумку, полную эвкалиптовых листьев, и бросил охапку в кастрюлю, потом грязной исцарапанной рукой достал сломанную расческу и провел ею по волосам — свалявшимся, сальным и черным, как гуталин. Сусана велела обоим братьям отправиться в ванную и вымыть руки, а когда они вернулись, предложила сыграть в парчиси,[9] и мы втроем уселись на кровать. Я сидел спиной к ночному столику, на котором стояла фотография Кима, и чувствовал пристальный, сверлящий взгляд Сусаны. Я старательно тряс стаканчик с кубиком, призывая удачу, и осторожно передвигал желтые фишки, однако братья Чакон съедали их одну за другой. На самом деле меня в тот вечер занимали две вещи — легендарный бандит с фотографии и пристальный взгляд, буравивший мне затылок.

5

Когда мать Нанду Форката умерла, все были уверены, что он приедет на похороны. Его с нетерпением ждали со дня на день, однако он так и не появился. Незамужняя сестра Форката, которая ухаживала за старухой, переехала в Барселонету к другой сестре, замужней. Квартиру на площади Ровира она продала, и все решили, что приятель Кима уже никогда не объявится в нашем квартале.

По утрам я по-прежнему сопровождал капитана Блая в его неустанных блужданиях по Барселоне — Грасиа, Перла, Бруникер, Жоан-Бланкес, Эскориал; он поднимался по ступенькам к дверям домов, нажимал на кнопки звонков и требовал подписать петицию, а потом заходил в бары и погребки со зловонными стойками, возле которых околачивались одинокие выпивохи, а мой интерес к отцу Сусаны тем временем возрастал.

— Интересно, — спрашивал я капитана, — когда Ким сошелся с сеньорой Анитой, он уже был красным и его разыскивали? А они в самом деле не захотели венчаться? А правду говорят, что сеньора Анита работала в кабаре под названием «Шанхай» и что Ким познакомился с ней именно там? И что раньше она была горничной, а потом танцовщицей в клубе на Паралело, где выступала голая?…

— Да, черт возьми, — отвечал мне капитан, — у них много чего было, четырнадцатилетнему сопляку, который еще и жизни-то не нюхал, всего за один раз и не объяснишь, тут самое главное не забывать, что для женщин с такими глазами врать и дышать — одно и то же, это все давно знают, о самом же Киме лишь достоверно известно, что он хорошо образован и знатного происхождения — настоящий аристократ из семейства известнейших богачей Сабаделя, текстильных фабрикантов. Анархист — вот кто он такой, если, конечно, он по-прежнему тот, кем был раньше или кем хотел стать, потому что на этот счет у нас с Кончей разные мнения.

Тут капитан остановился возле мальчишек, которые гоняли мяч на улице Легалидад:

— Эй вы, не подходите близко к этой смердящей клоаке, там скопился газ! Я серьезно говорю, сорванцы! Газ уже добрался до этой крысиной дыры, и скоро у вас перестанут расти кости! И не вздумайте бросить туда петарду!

— Эй, Человек-невидимка, разденься, покажись, какой ты есть! — крикнул один из мальчишек, и остальные тут же заголосили, окружив капитана со всех сторон: — Сними бинт, разденься!

— Впрочем, травитесь на здоровье! — Капитан выбрался из толпы мальчишек, потом остановился, грустно покачал головой и добавил: — Это дерьмо уже у них внутри, так что вряд ли они вырастут.

Я снова принялся расспрашивать об отце Сусаны. Похоже, Блай его недолюбливал, хотя ценил за мужество и верил в ходившие о нем легенды. Он рассказал, что еще задолго до того, как превратиться в Кима, героя-подполыцика, в ту пору, когда и здесь, и в Сабаделе все звали его настоящим именем — Жоаким Франк-и-Касабланкас, он уже слыл незаурядной личностью с передовыми взглядами и неукротимым нравом, избравшей собственный путь: будучи без пяти минут инженером по текстилю, он безумно влюбился в хорошенькую горничную, прислуживавшую у них дома, и бежал с ней в Барселону. Тогда отец лишил его наследства, а может, он и сам от него отказался; так или иначе, с семьей он порвал. Аните, матери Сусаны, был в ту пору двадцать один год, она приехала из Альмерии и подрабатывала в домах знатных господ по примеру своей двоюродной сестры, которая в конце концов стала хористкой на Паралело. Это было в начале тридцатых, и Киму с Анитой пришлось несладко. Не найдя работу по специальности, Ким устраивался как мог, перебрав кучу профессий: торговал кофемолками и бритвами, служил администратором в спортзале, импресарио в варьете и даже работал в тайной полиции Женералитата,[10] пока наконец не устроился коммивояжером в немецкую компанию, выпускавшую кинопроекторы, — благодаря этой работе он объехал всю Испанию и заработал кучу денег.

— Но все это испарилось, как роса поутру, — продолжил капитан, когда мы свернули на улицу Сардинии и были уже совсем рядом с домом. — Едва он расположился в этом уютном домишке с женой и дочкой, которой было тогда года три, как заварилась эта чертова каша, этот трамтарарам, и все схватились за винтовки… Ну а дальше и рассказывать нечего, парень, — добавил капитан, когда мы медленно взбирались по темной унылой лестнице со скользкими перилами. Я плелся следом, вслушиваясь в его бормотанье, которое вдруг утратило всякое сходство с человеческой речью. Одним словом, в ту пору Ким сошелся с Нанду Форкатом и его шайкой мечтателей о райской жизни. Познакомились они где-то на Арагонском фронте, затем встретились здесь, в Барселоне, и эта дружба вскоре сбила его с толку, заразив утопическими бреднями и анархистскими идеалами, которые должны были изменить мир… а также его собственную судьбу, жизнь его обожаемой Аниты и этой несчастной больной малышки.

Бетибу открыла дверь, и с порога нас встретил аппетитный запах тушеной чечевицы с беконом.

— Живо за стол, — скомандовал капитан, потирая руки. Под недовольным взглядом жены он снял плащ и бинты, вымыл руки и уселся обедать.

Я глядел на его бритую голову, бледную демоническую физиономию с седой бородой, косматыми бровями и глазами испуганной ящерицы, на дрожащую руку, постукивавшую ложкой по скатерти, и на память приходил Буффало Билл,[11] только более домашний и смирный, без серебряной гривы, винчестера и патронташа, но по-прежнему готовый любому задать жару.

6

— Ты любишь кино? — спросила Сусана, раскладывая вырезанные из газет и журналов картинки. И, не дожидаясь ответа, добавила: — Я уже давно ничего не смотрю. Иногда, правда, вижу фильмы во сне. Как-то ночью мне приснился кошмарный сон, и вдруг из тьмы ударил яркий луч света, я проснулась и поняла, что это проектор моего отца… Между прочим, это мой отец устанавливал кинопроекторы «Эрнеман» в кинотеатрах Барселоны, да и по всей Испании.

— По всей Испании? Быть такого не может.

— Ну, почти. — Она задумалась и добавила: — Да, точно, во всех кинотеатрах Испании. А что такого? Это же были самые лучшие и самые современные кинопроекторы.

Сусана была мечтательницей и фантазеркой, она создавала свой собственный мир, прекрасный и совершенный. У нее была целая коллекция буклетов и программок, которые мать каждую неделю приносила из кинотеатра «Мундиаль», она перебирала картинки, раскладывала вокруг себя на кровати, вырезала лица и фигуры, после чего переклеивала их по своему усмотрению, так что герои оказывались в совершенно других фильмах. Ее забавляли причудливые сочетания: на ее аппликациях Шехерезада и Квазимодо неожиданно встречались в «Грозовом перевале», зловещий Хитклиф оказывался на краешке бассейна рядом с Эстер Вильяме в купальном костюме, Сабу летал на ковре-самолете в обществе Чарли Чаплина и Ребекки, а Тарзан карабкался по крыше Нотр-Дама наперегонки с Эсмеральдой и обезьяной Читой. Точно так же и в ней самой светлые ожидания вдруг оборачивались грустными предчувствиями, и действительность отступала под натиском причудливых образов и воспоминаний. Одно из таких воспоминаний было связано с последним приездом отца, который тайно пересек границу, чтобы ее повидать; это случилось почти два года назад, вскоре после того, как она заболела туберкулезом.

— Он вошел в мою комнату на рассвете, не зажигая света, и склонился надо мной. Мама все ему рассказала, и он чуть не плакал… Он ведь не знал, что я больна. Он увидел, что я очень исхудала и ослабла, поцеловал меня в лоб и сказал, что, к сожалению, пока не может взять меня с собой. Конечно, он не прямо так сказал, но я все поняла… — Сусана умолкла, словно что-то припоминая, потом продолжила: — Его ледяные губы не могли оторваться от моего пылающего лба. Представь себе, Дани, я до сих пор чувствую их прикосновение, когда по ночам думаю, думаю и не могу уснуть… «Весной я вернусь за тобой», — шепнул он мне на ухо. Его кожаная куртка пахла дождем, по-моему, он был в берете — я не смогла рассмотреть. Вдруг в саду послышался какой-то шум, и он склонился еще ниже, поднес руку к поясу, словно нащупывая какой-то предмет, и в этот момент я увидела его печальное лицо, но все равно ничего толком не разглядела, хотя знаю, что он красивый, — я видела его на фотографиях, и мама рассказывала… Когда он выпрямился, пистолета у него не было — ни в руке, ни за поясом. Шум не повторился, наверное, это кот спрыгнул с дерева или ветер перевернул горшок с геранью. Он снова меня поцеловал, потом взял мою руку и стоял рядом до тех пор, пока ему не показалось, что я уснула. Мне было так его жалко. — Печально вздохнув, она смолкла и провела языком по спекшимся губам. — А потом он ушел, но оставил письмо, в котором было написано — я слово в слово помню, что там было написано: «Моя дорогая спящая голубка, не бойся ночи, потому что ночь — моя сообщница, я приду за тобой вместе с ней…» Вот что он тогда мне сказал, а потом написал в письме.