Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

— Нарыв, если его не устранить, вырастет и распространится по всему племени, поэтому наказание может быть только одно.

Ропот, смешанный с ржанием лошадей, пронесся по рядам собравшихся, пронесся — и постепенно стих. Руа вопросительно взглянул на тех, кому предстояло вершить суд.

— Если кто-то из вас имеет что сказать, пусть выступит сейчас.

— Флавий, друг мой, — пророкотал Аттила, обращаясь скорее к Аэцию, нежели к остальным членам Совета, — мы многое пережили вместе. Мы оба, ты и я, много раз совершали такое, чего, казалось бы, делать не стоило, — и в итоге оказывались правы. Дело это крайне специфическое, и поэтому, полагаю, мы можем проявить милосердие. Не сомневаюсь, урок эти парни усвоили. Клянусь тебе, клянусь своей честью и Священным Скимитаром, — подобного больше не повторится. — Его широкое монголоидное лицо сморщилось, брови насупились. — В конце концов, — продолжил Аттила, и в голосе его проскользнули просящие нотки, — они всего лишь дети.

В ответ Аэций лишь бесстрастно пожал плечами.

— Ответь мне, действительно ли ты хочешь, чтобы все из них были приговорены к смерти? Возможно ли, что ты, мой друг и гость, согласишься на то, чтобы был брошен жребий? — Аттила с мольбой заглянул в глаза полководца. — Вчера, Флавий, ты спас мне жизнь. Прошу тебя, не делай мой долг большим, чем он есть, заставляя умолять тебя.

— Пусть будет так, как ты просишь, друг, — произнес Аэций, отведя глаза в сторону.

Судьбу виновных решал жребий. Подсудимым развязали руки, в большой глиняный кувшин бросили десять камней — семь черных и три белых, и пустили его по кругу. Белый голыш означал смерть. Когда пришел черед Барсиха, он отыскал глазами Карпилиона, и лишь затем вытащил сжатую в кулак руку из кувшина. Несколько секунд, словно прощаясь, пожирали они друг друга полными слез глазами, затем Барсих разжал кулак. Предчувствие их не обмануло — камень был белым.

Молча собравшиеся на вершине утеса, где и должны были привести в исполнение приговор, гунны наблюдали за тем, как вели троих приговоренных к стапятидесятиметровой пропасти. Уже стоя на краю обрыва, двое юношей принялись умолять о пощаде и плакать, взывая к матерям. Их крики не стихали все то время, что они летели в бездну. Барсих же попросил сопровождавших его стражников лишь об одном: развязать ему руки, чтобы он смог умереть достойно. Когда же его просьба была исполнена, невозмутимо подошел к выступу и решительно шагнул в пучину…

— Кому была нужна его смерть, отец? — в глазах Карпилиона стояли слезы.

— Когда-нибудь ты и сам это поймешь, — тихо произнес Аэций, приобняв сына за плечи. — Пока тот или иной народ силен и отважен, у него есть шанс выжить. Именно так — и никак иначе. Нам, римлянам, следовало бы об этом помнить.

К любви и восхищению, которые Карпилион всегда испытывал к своему отцу, добавилось еще одно, незваное, чувство. Страх.

Глава 4

Сам же Атаульф был тяжело ранен в бою [у Марселя, в 413. — Примеч. авт.] доблестным Бонифацием.

Возвращаясь домой из императорского дворца, полководец Флавий Аэций, магистр конницы в Галлии, заместитель командующего армией в Италии, а теперь (благодаря данной ему гуннами власти над Плацидией) еще и комит, пребывал в прекрасном расположении духа. Его кампания против Бонифация проходила даже лучше, чем он рассчитывал. Не более часу назад Плацидия заверила его, что тотчас же, с самым быстрым курьером, в Африку уйдет императорский приказ, отзывающий Бонифация в Италию. Подумать только: Бонифация — фактического правителя Африки и командующего всеми ее военными силами, грозу варваров; друга духовенства, особенно — Августина, праведного епископа Гиппона; преданного сторонника Плацидии, остававшегося ей верным во время ее ссылки в Константинополь и недолгого нахождения на престоле узурпатора Иоанна! Комит Африки являлся сейчас единственным препятствием, стоявшим на пути Аэция к верховной власти на Западе. Так всегда было в римском мире (или в любом из двух существовавших теперь римских миров), подумал полководец. В империи никогда не находилось места для двух соперников: Сципион пытался выжить Катона, Октавиан — Марка Антония, Константин — Максенция, Плацидия с Валентинианом противостояли Иоанну. И вот теперь он, Аэций, конкурирует с Бонифацием. И тому, кто выйдет из этой борьбы победителем, достанется либо пурпур императора, либо должность командующего армией. Проигравшего же ждет смерть. (Побежденного противника, потенциальное средоточие нелояльности и недовольства, оставлять в живых крайне опасно.)

К тому же то, что стоит на кону, гораздо более значимо, нежели личная вендетта, подумал Аэций, — тяжелый ритм лошадиных копыт способствовал свободному ходу его мыслей. На кону — правильное управление Западной империей, а возможно — и вовсе ее выживание. Обладающему множеством достоинств (самые выдающиеся из которых — храбрость и благородство) Бонифацию недостает железной воли и четкости мышления, столь необходимых правителю — кто бы он ни был — Запада. Его непоколебимая верность Плацидии выльется лишь в то, что, приди к власти он, а не Аэций, Бонифаций непременно будет ее, власть, делить с Августой, как некогда делил ее с Клеопатрой Марк Антоний. А это будет иметь трагические последствия для Рима. Приоритеты Плацидии — исключительно династические: она во всем потакает Валентиниану, не раз проявлявшему признаки слабой, но порочной натуры, что вполне может привести к тому, что со временем власть может оказаться в руках психически неуравновешенного дегенерата.

— Когда же, друг мой старинный, все в Риме пошло наперекосяк? — прошептал он на ухо Буцефалу, ощущая, как, по мере того, как конь стремительно преодолевал один километр за другим, сжимались и разжимались мышцы животного. — Ты тогда, похоже, еще не родился, да и я был совсем мальчишкой. — Мысленно он перенесся на двадцать лет назад, к фатальному переходу Рейна германскими племенами, заставившему Рим пойти на компромисс с варварами.

Последствия того массового нашествия были катастрофическими. После вывода в Галлию расквартированных в Британии частей регулярной армии, она — Британия — постоянно подвергалась набегам обитавших в Ирландии саксов, скоттов и пиктов; Испания, наводненная свевами и вандалами, тоже, по крайней мере — на данный момент, формально уже не принадлежала империи. В безопасности были лишь Африка, Италия и большая часть Галлии, где, впрочем, римляне чувствовали себя уже не так уверенно, как раньше. Вот почему крайне важно было, чтобы император — кто бы то ни был — Запада строил свою стратегию в соответствии с нынешними реалиями. Констанций, соправитель Гонория, справлялся с этой задачей просто блестяще: умиротворил могущественных визиготов, позволив этому, многие годы скитавшемуся по миру, племени поселиться в Аквитании; остановил проникновение на имперские — к западу от Рейна — территории бургундов. Но после того как шесть лет назад Констанция не стало, «гости» Рима, федераты, вновь начали показывать свой норов. Старая северо-южная ось власти, простиравшаяся от Медиолана до Аугуста-Треверора, осталась — «благодаря» вторжениям франков в провинции Белгики — в далеком прошлом. Ось нынешняя, восточно-западная, тянулась от Равенны до Арелата в Провинции, что давало Аэцию возможность в немалой степени влиять на решения правительства.

— Кого бы ты выбрал в правители Запада, красавчик, — спросил, улыбнувшись, Аэций у Буцефала, — меня или Бонифация? — В ответ, словно выражая свое ему сочувствие, лошадь навострила уши. — Я бы, на твоем месте, остановил свой выбор на Бонифации. Потому что если победит твой хозяин, коннице придется потрудиться — это я тебе обещаю.

Бонифаций был последним человеком, которому бы он доверил бразды правления государством. Его, Бонифация, методы обращения с варварами вели к конфронтации — устарелая, не имеющая шансов на успех стратегия. Насильственно изгнать поселившиеся на имперских землях племена не представлялось возможным ввиду их многочисленности — разве что Запад получил бы сильную поддержку Востока. Но рассчитывать на нее не приходилось; те дни закончились со смертью Феодосия. С другой стороны, он, Аэций, проведший детство в заложниках сначала у Алариха, а затем — у гуннов, знал варваров. Он как никто другой чувствовал, когда необходимо было пойти им на уступки, а когда — надавить, когда следовало быть дипломатом, а когда — занять твердую позицию. Главным, что он вынес из общения с ними, являлось то, что зачастую силу варваров можно было нейтрализовать, настроив их друг против друга: гуннов против визиготов, визиготов против свевов и так далее. А для этого требовались искусство и хитрость, основывавшиеся на знании мышления варваров, чего у Аэция, в отличие от его соперника, имелось в избытке. Бонифаций был силен в истреблении варваров; управляться с ними он не умел, да и не сильно к этому стремился.