Великая степь - Виктор Точинов

А еще — Верблюд умел плеваться.

Далеко и метко. Испохабивший прибрежные скалы Девятки плевок не в счет — он стал полным аналогом беззлобному человеческому «тьфу на вас». Харкнув озлобленно, Верблюд мог накрыть разъедающей даже сталь и камень пеной стотысячный городишко в нескольких десятках километров от себя.

И многое еще умел Верблюд.

2

Человек имеет пять чувств. Зрение. Слух. Осязание. Обоняние. Вкус. Всё. Экстрасенсы и косящие под них жулики — не в счет.

У верблюда сухопутного, если кто не знает, чувств — шесть. Он, ленивец этакий, умеет чувствовать линии напряженности гравитационного поля Земли. И караванные тропы (все!) в пустынях и степях отнюдь не идут по геометрической прямой от колодца к колодцу, от оазиса к оазису. Любой может взять подробную карту Сахары или Гоби и убедиться — хитрецы-верблюды чапают ровнехонько по изогравам. По линиям, где их вьюки хоть чуть-чуть, но меньше весят. Параспособные граждане зеленеют аурами от зависти к этим бессловесным скотинам — а верблюдам хоть бы что, идут и поплевывают, они все — экстрасенсы.

Водяной Верблюд, для сравнения, чувств имел свыше тридцати. Шесть схожих с сухопутным коллегой, лишь более развитых — гигантские линзы основных глаз-телескопов доходили в воспринимаемом спектре до инфракрасных волн (ночной тьмы для Верблюда не существовало). Глаза дополнительные, не так потрясающие размерами, даже незаметные на гигантской башке, могли, среди прочего, работать детекторами банкнот –— видели и в ультрафиолете. Заодно и излучали. Разбросанные по всему телу незаметные фасеточные глазки увеличивали близкие объекты не хуже электронных микроскопов — при желании Водяной Верблюд мог заниматься исследованиями хоть на клеточном, хоть на молекулярном уровне.

Правда, желаний таковых не возникало. Крохотный головной мозг гиганта занимал доли процента от объема огромной башки — и мыслей и желаний не имел в принципе. Простейшие рефлексы. Примитивные функции управления. Как дышать — чтобы не задохнуться. Как двигать ластами — чтобы плыть. И так далее… Хотя по сдвоенным, продублированным сигнальным системам информация шла не только в мозг.

Некоторые из остальных чувств Водяного Верблюда были темны и функционально-загадочны. К чему, например, водоплавающей твари ощущать и даже количественно определять вектор напряженности вторичных хронионных полей? Загадка… Но одно из чувств Верблюда казалось вполне объяснимым и понятным: он воспринимал мысли живых существ.

Не всех. Некоторых.

3

Многое мог Водяной Верблюд.

Не мог лишь питаться. Не поедал ни айдахаров, ни озерных тюленей, ни рыбу, ни водоплавающих птиц, ни пришедший на водопой скот, ни многоклеточные водоросли, ни зоо-, ни фитобентос. (Бентос, в просторечии планктон, при всей мелкости своей, для тварей рекордных размеров разлюбезная пища — гляньте на китов и самых крупных акул.)

И даже ежегодно и торжественно приносимыми в жертву девственницами окрестных племен Верблюд пренебрегал. Девственницы, как правило, впоследствии обнаруживались в ханских, нойонских или жреческих гаремах. (Грешили тем лишь жрецы Иссы и Мириам, служителей Тенгри-Ла при вступлении в сан предусмотрительно оскрпляли…) Впрочем, некоторые самые бойкие девицы умудрялись перетереть за ночь путы и смыться от вкопанного на урезе воды жертвенного столба в неизвестном направлении — так и рождались нездорово-сенсационные легенды о кровожадности Водяного Верблюда.

Водный гигант не страдал врожденной аллергией на бентос и не робел перед молоденькими девушками. Он просто не мог питаться —– ни тем, ни другими. Физически. Огромная пасть и клыки размером с ракету «земля-воздух» имели функции, с приемом пищи никак не связанные: крушить, хватать, кусать и отпугивать внешним видом. Необходимые для пожирания что планктона, что девственниц органы — пищевод, желудок и кишечник — отсутствовали.

Как и положено любому верблюду, этот жил запасами из горбов. Но энергию невообразимая туша получала не расщеплением извлеченных оттуда жиров на более простые химические соединения… Да и не жиры были в горбах. Там хранилось топливо для термоядерного реактора холодного типа, и на пару-тройку миллионов лет при разумном использовании его бы хватило…

Вот так он и жил.

4

Водяной Верблюд рассекал озеро уверенно и, казалось, целеустремленно.

А в нескольких километрах от него вспыхнуло состояние не то чтобы паники, но весьма сильной тревоги. Второй тревоги за это утро. Тревоги-ноль.

Опять надрывались ревуны и колокола громкого боя, и расчеты торопливо бросались к орудиям, и из динамиков громкой связи по всей Девятке разносился мертвенно-громыхающий голос: «Внимание! Тревога-ноль!! Вэ-Вэ!!! Повторяю: Внимание! Тревога-ноль! Вэ-Вэ!!! Повторяю…»

Пулеметчик Гнатенко выматерился. Его ДШК был против ВВ… Ничем он против Верблюда не был. Но сержант удивительно вовремя вспомнил поговорку о последней соломинке, ломающей хребет верблюду. И — загодя стал ловить прицелом виднеющиеся в нескольких километрах горбы и голову на длинной шее — за дальностью расстояния не слишком потрясающие воображение. «Ну плыви сюда, парнокопытное… я те пощекочу хребтинку хворостинкой… соломинкой…» — шептал сержант. Странное дело, он почти хотел, чтобы тварь подплыла скорее…

Но Верблюд, похоже, держал курс не на Девятку.

Чуть-чуть в сторону.

5

Водяной Верблюд плыл. Он был живым — и одновременно был мертвым.

В той части, что оставалась мертва — в зловеще-пустых коридорах тускло мерцало аварийное освещение. И в жилых отсеках, и на боевых постах, и в лабораториях — таких же зловещих и таких же пустых — столь же мертвенно светили аварийные лампы странного вида, похожие на крупных улиток с хитро закрученной раковиной.

Улитки казались живыми — погасшие медленно уползали к утилизационным отверстиям, на смену им приползали новые, — но лишь казались. Здесь все было мертвым и ничто не было живым.

Улитки светили — и могли (при разумном расходе топлива для реактора) светить еще пару-тройку миллионов лет, — не освещая никого. Никого живого. И — никого мертвого. Системы утилизации давно освободили коридоры и каюты от мертвецов — те не обиделись, при жизни они тоже не относились с почтением к трупам, считая покинутое духом тело падалью, хотя и пригодной для использования.

Лишь одно место — ходовая рубка — освещалось нормально. И только там сидел во вращающемся кресле человек.

Почти сидел — скорее, полулежал, руки и голова бессильно упали на нечто, отдаленно напоминающее панель управления, но имевшее вместо клавиш, тумблеров и индикаторов лишь ряды многочисленных отверстий. Некоторые из них светились — неярко, разными цветами. Отверстия не имели никаких надписей — и не обозначались каким-либо иным способом.

Человек был тоже «почти» — иссохшая мумия, система утилизации среди штатного оборудования рубки не числилась. Мертвец казался весьма похож на человека — две руки, две ноги, одна голова… А такие мелочи, как третий фасеточный глаз над переносицей и количество длинных паучьих пальцев (имелось их по восемь на каждой кисти) — это не главное. Разные почти люди встречаются в иных краях и временах…

На полу валялся сенсорный шлем — свалившийся с вытянутой, шишкообразной головы мертвеца — тоже вытянутый, шишкообразный. Устилавшие внутреннюю поверхность шлема длинные ворсинки электродов шевелились, как живые… Они и были отчасти живые — через них шла обычно связь между живой и не-живой частями Верблюда. Управление. Мог Водяной Верблюд двигаться и на некоем аналоге автопилота — и двигаться гораздо осмысленнее и целенаправленнее нынешних своих многовековых шатаний… А при отсутствии цели и приказа на ее достижение Верблюду полагалось лечь на дно в глубоком месте и экономить энергию. Ждать указаний.

Но случилась беда.

Беда случилась в неудачный момент (а бывают ли удачные — для беды?), когда аналог автопилота получал аналог новой программы… Когда ручное (в смысле — сенсорное) управление отсоединялось от бесчисленных живых и неживых систем Верблюда — и не отсоединилось до конца. Когда автопилот брал на себя функции управления — и завис на середине процесса… Обрывки старой программы автопилота сталкивались с фрагментами новой, порой противоречащими. Устройства и механизмы включались и отключались бессистемно и тупо, живые органы порой получали отменяющую команду, не успев исполнить предыдущую.

Верблюд то бесцельно болтался по поверхности, то на долгие месяцы опускался в глубины. Неуклюже выползал на берег, чтобы тут же плюхнуться обратно. Включал и выключал свои тридцать с лишним органов чувств. Они, эти органы, — не только и не просто исследовали окружающий мир… Иные из них, работавшие по принципу «сигнал-отклик» и включенные на полную мощность, мир активно меняли.