Счастье, несчастье... - Ольга Чайковская

Когда старушка попадала в руки медицины, диверсанты вроде бы утихали, но потом вновь на­чинали бесчинствовать... Если Серафима Михай­ловна звала на помощь, соседки вели ее наверх, раскрывали двери, показывали: никого нет, и она успокаивалась. Верхняя соседка сперва было про­тестовала против доставшейся ей странной роли, но женщины в доме ее уговорили: не обращай вни­мания, она же безвредная, безобидная. И как в семье, где делают вид, будто не замечают, что ба­бушка малость выжила из ума, так и дом делал вид, будто не замечает.

Племянница Серафимы Михайловны жила дале­ко, у нее была своя семья, они решили меняться, чтобы быть ближе друг к другу — и подали соответ­ствующее заявление об обмене. Было лето, племян­ница уехала в отпуск, поручив Серафиму Михай­ловну вниманию соседок.

И вот однажды соседи увидели, что у подъез­да стоит машина, груженная вещами. Возле распо­ряжался какой-то крупный молодой человек (про женщин говорят «пышная», например, «пышная блондинка», этот был «пышным шатеном»), кото­рого грузчики называли Володей.

— Отойдите от машины! — грубо крикнул он сбежавшимся женщинам.— Не то пропадет еще чего-нибудь.

Серафима Михайловна уже сидела в машине и ласково кивала им головой: «Все хорошо, все хо­рошо». Володя вскочил в кабину, хлопнул дверцей, и машина отбыла. Так скоропалительно совершился обмен, целью которого было «приближение к род­ственникам и поселение в чудном зеленом массиве».

К родственникам Серафима Михайловна прибли­жалась странно, поскольку грузовик ехал в проти­воположную от них сторону; некоторое время он скакал по разрытым буграм какой-то стройки, по­том пошли свалки, потом потянулись корпуса, в од­ном из которых оказалась квартира, предназначенная Серафиме Михайловне. Была осень, и деревья све­тились золотом.

Оставшись одна, она, очень довольная тем, что, уехав, перехитрила диверсантов, весело раскла­дывалась, а потом легла спать. Счастливая, легла и совсем было заснула, как вдруг... Сатанинский грохот обрушился на нее и заставил вскочить на ноги. «Война!»

Но то была не война, а железнодорожная сор­тировочная станция, скрытая от ее глаз деревьями. Это гремели вагоны, это буфер бился о буфер, сто­нал и лязгал металл, визжали тормоза. Серафима Михайловна, успокоившись, что не война, легла снова. За окном все стихло, зато на потолке... Ужас­ное открытие: диверсанты переселились вместе с ней! И вот уже снова жгут огнем! А соседей нет рядом, и одеяло из грелок где-то далеко. Сжалась она в комок, укрылась с головой и лежала так, дро­жа, одна на целом свете.

Племянница, вернувшись, тотчас подала в суд, но время шло, а суд все никак не мог состояться: обмен был тройным, в нем участвовали: сам «пыш­ный Володя», его жена Маргарита, родители Мар­гариты и некий «дядя Сережа» с женой. Обяза­тельно половина их на суд не являлась, а осталь­ные, опустив глаза, заявляли, что не согласны, чтобы дело рассматривалось не в комплекте. Они не скры­вали, что спешить им некуда, и всем было ясно, чего они ждут. Серафиме Михайловне действительно становилось все хуже.

Осень сорвала с деревьев листья, и сортировоч­ная станция стала видна во всей своей железной красе.

Но тут произошло событие, которое сделает эту историю особенно для нас интересной и важ­ной. Племянница пожаловалась сотрудникам инсти­тута, где работала, и директор института, вызвав замначальника одного из отделов, Николая Семено­вича, человека энергичного, сердечного и очень сообразительного, поручил ему судьбу Серафимы Михайловны в качестве общественной работы (вот если бы общественная работа всегда была так по­лезна обществу!).

Началась великолепная борьба института с про­хиндеями.

Нужно было, чтобы суд, наконец, состоялся, но ответчики каждый раз ко дню заседания располза­лись, как раки. У суда не было времени их собрать, у Николая Семеновича было время, выделенное на общественную работу, а также сколько угодно по­мощников с умными инженерскими головами. Воло­дя был хитер, но «наши» не глупее.

Вот и началась борьба. К примеру, отец Марга­риты (и Володин тесть) в день суда оказался в отпуске (заседание отложено), а вернувшись из отпуска, тотчас отбыл в командировку (заседание отложено). Николай Семенович связался с руко­водством его учреждения, объяснил обстановку — так была исключена возможность «командировок» (и не только тестя). Тогда тесть лег в больницу, сказал, что на полгода, но не сказал, в какую. Немало тру­дов стоило Николаю Семеновичу разыскать таин­ственную больницу и узнать, что пациент давно выписан. Так шаг за шагом — и на каждом шагу.

А между тем летели листья уже второй осени.

Когда Николаю Семеновичу удалось, наконец, собрать ответчиков, тут-то и разыгралась главная битва! Ответчики были сплочены, активны, вопреки заключению медицины доказывали, что Серафима Михайловна здорова и даже «очень бойкая старуш­ка». И в какой же ярости они были, когда против них оказалась твердость и сплоченность тех, кто защищал больную.

Вот она — ситуация двух лагерей. Очень мо­жет быть, что у ответчиков, каждого в отдельно­сти, были и какие-то хорошие черты, добрые качест­ва; не берусь утверждать, что все они знали о бо­лезни Серафимы Михайловны и о мошенниче­ском характере обмена. Но ведь узнали же они, и очень скоро. Узнали, и вместо того чтобы ужас­нуться и загладить вину, все шестеро мгновенно сплотились в единый стан нападения и обороны про­тив бедной Серафимы Михайлович.

Соседки ее, готовые ее защищать, неизменно приходили в суд — и в десятый раз, и в двадцатый. Ответчики были убеждены, что в конце концов эти опасные свидетели устанут и не придут, но те не уставали, приходили, часами сидели впустую и при­ходили снова. Неизменно приходил участковый милиционер, в свое время предупредивший «пыш­ного Володю», что Серафима Михайловна тяжело больна и на учете (иначе говоря, Володя заранее знал, что идет на преступление). Разумеется, каж­дый раз во всеоружии документов являлся Нико­лай Семенович.

— Я хотел бы, чтобы ответчики поняли,-- ска­зал он на суде,— твердо поняли: даже если с Сера­фимой Михайловной случится худшее (хотя ее в суде не было, ему неприятно было произнести: «если она умрет»), обмен этот все равно будет при­знан недействительным. Тут присутствует проку­рор, он может это подтвердить.

С какой ненавистью смотрели на него ответчики! Да, повторим, может быть,, в других обстоятельст­вах жизни они сложны, но тут они были просты предельно. Не было в них ничего, кроме желания остаться в удобной квартире и ненависти к тем, кто им в этом мешал.

Перед нами ясное и несомненное разделение на дьяволов и ангелов.

Суд признал обмен недействительным — его участники должны были вернуться на прежние места. Но выполнить это решение оказалось еще трудней, чем собрать ответчиков в суде. Никак не­возможно было организовать переезд.

Тогда институт выделил машины, молодые его сотрудники стали грузчиками, и в один прекрасный день все было перевезено на прежние места. Ребята (и Николай Семенович с ними) бодро таскали ме­бель и чемоданы, то поднимая их на этажи, то спус­кая с этажей. А «пышный Володя» стоял, смотрел на это и приговаривал недовольно:

—   Осторожней, осторожней, не сломайте.

Ни одного чемодана, ни единого, он в руки не взял.

—    Николай Семенович! — взмолились ангелы.— Не можете ли вы отойти за машину? Мы ему мор­ду набьем.

Но Николай Семенович этого ангелам не раз­решил.

Словом, ситуация двух непримиримых лагерей создается куда чаще, чем мы думаем. Вот, к при­меру, такая сцена. Все ее участники — женщины. Одна, старая,— умирает. Тяжело умирает, задыха­ется, лечь не может, а потому ее дочь стоит около нее, только тогда матери удобно опереться, и она может немного задремать. Дочь стоит таким обра­зом много часов, не помнит, когда пила-ела, у нее кружится голова; больная становится беспокойной: кончается действие обезболивающего, пора делать укол.

Больница переполнена, кровать в коридоре, как раз рядом с комнатой, где собрались сестры. Они болтают, и слышно, что о тряпках (их дело). Но вот, Доложив больную на подушку (и сразу — хрип!), Дочь входит в комнату сестер и просит сменить ее на минуту. Тут выступила «Тамара Павловна», не то старшая сестра, не то лидер.

— Девушка,— сказала она веско,— вы что, не видите, что у нас перерыв?

Дочь снова встала у кровати (а сестры снова принялись болтать), но тут к ней прибежала моло­денькая сестричка, насмерть перегруженная и за­мотанная, сделала укол, сказала: «Отдохните не­много, я постою». Опять явное разделение на злых и добрых. В жизни нередка подобная мгновенная поляризация, которая готовилась годами (в том-то и дело, что в критических условиях проявляется то, что копилось в течение жизни). И хотя на каж­дом полюсе на самом деле все же не демоны и не ангелы, а люди, их нравственное местоположение в данную минуту сомнений не вызывает.