Счастье, несчастье... - Ольга Чайковская

— Девушка,— сказала она веско,— вы что, не видите, что у нас перерыв?

Дочь снова встала у кровати (а сестры снова принялись болтать), но тут к ней прибежала моло­денькая сестричка, насмерть перегруженная и за­мотанная, сделала укол, сказала: «Отдохните не­много, я постою». Опять явное разделение на злых и добрых. В жизни нередка подобная мгновенная поляризация, которая готовилась годами (в том-то и дело, что в критических условиях проявляется то, что копилось в течение жизни). И хотя на каж­дом полюсе на самом деле все же не демоны и не ангелы, а люди, их нравственное местоположение в данную минуту сомнений не вызывает.

Но вернемся к нашей Тамаре Павловне. У нее могут быть мягкие манеры, приятный голос, изящная походка, и все же она не только не женственная, но и несовместима с женственностью.

Нет нужды доказывать, что женщина не хуже мужчины в любой профессии («...потому что до Зацепы водит мама два прицепа»), но в ряде важ­нейших сфер деятельности она явно не лидиру­ет,— в науке, например (наука требует высокой способности к отвлеченному мышлению, а женское, как правило, конкретно). Из женщин получаются неплохие инженеры, хорошие врачи и учителя, они умело постигают кем-то уже данное, но двигать вперед цивилизацию и культуру, это, по-видимому, все же дело мужчины (я не говорю, естественно, об исключениях). Ни великих физиков, ни вели­ких писателей, ни великих музыкантов жен­щины не дали — и даже на кухонном фронте (обыч­ный пример), если требуется особенно изысканный стол, зовут повара. Второй сорт?

Ничуть не бывало. Существует область, где жен­щина лидирует явно — это область чувств, сфера нравственных проблем, это великая наука об отно­шениях людей друг с другом, вот для чего дана женщине более тонкая душевная организация. Уче­ные до сих пор спорят, существует ли телепатия, а женщины твердо знают, что она есть, что серд­це сердцу весть подает; что мать, если с ее сыном пусть за тысячи верст случится беда, почувствует это тотчас же и станет метаться в отчаянии — мо­жет быть, телепатия это женское дело?

Все, о- чем я говорю, относится к некоему иде­алу, который с жизнью редко совпадает. Но ведь это первостепенно важно, какой именно идеальный образ стоит перед человеком в качестве обществен­но-нравственного образца. Совсем не все равно, кто служит женщине примером, пушкинская Татьяна или Сонька Золотая Ручка (была когда-то такая знаменитая уголовница). Конечно, девушек, чьим идеалом была бы такая Сонька, мне встречать не приходилось, но все же тяготение к энергичным лихим девчонкам, удачливым, добивающимся своего. И не очень разборчивым в средствах, существует й не приносит ничего хорошего.

Культ верного женского сердца, который был роздан прошлыми столетиями, должен, конечно, со­ставить непременную часть нашего жизненного идеала. Верность, умение понять другого, сострада­ние, милосердие (мы напрасно долгое время прене­брегали этими словами — они полны жизненного значения). И если женщины не двигают вперед Цивилизацию, та их роль в духовной культуре ог­ромна. И может быть, не столько в ее развитии, сколько в сохранении. Неустанно, каждодневно (а каждодневно — это как раз самое трудное) бе­речь огонь семейного очага, чтобы он ясно горел,— это великая социальная роль.

Мать ждали к ужину, а она все не шла.

—    Где ма-а-ама?..— тянула Леночка.

—   В самом деле, что это нашей мамы так долго нет;,— сказал Отец.

—   Она собиралась зайти к Паншиным,—вскользь бросила Бабушка:

—   Зачем это? — настороженно спросил Отец.

—   Они давно не видались, — примирительно ответила Бабушка,— все-таки школьные под­руги. К тому же они переехали на новую квар­тиру.

Теперь ожидание стало особенно напряженным. Разговор не клеился (Отец явно был чем-то недово­лен), Леночка ныла, что она тоже хочет новую квар­тиру, а когда ей ответили, что у них и так новая, воз­разила, что всю жизнь в ней живет — ее жизни было семь лет.

Мама пришла свежая с мороза, очень оживлен­ная, глаза ее блестели.

—   Слушайте! — сказала она.— Я была у Пан­шиных!

—    Ну, что Паншины? — спросил Отец.

Лихорадочно сбросив в передней пальто, поспеш­но стянув сапоги, Мать заняла свое обычное место за кухонным столом и сказала изнеможенно:

—    Ну, квартира! Ты знал, что они переехали на новую квартиру?

—   И что же тут такого? — спросил Отец.

—    Но ты бы видел эту квартиру! Во-первых — ванная...

—   А что, Сима не поумнела с тех пор, как пере­ехала в новую квартиру? — как бы между прочим спросила Бабушка.

—   Постойте, злые люди,— смеясь, воскликнула Мать,— дайте рассказать все по порядку. Ванная у них просто сверкает. Черный кафель, раковина и сама ванна бледно-зеленые, ванна утоплена, а кра­ны сияют, как солнце.

—   Лена,— сказал Отец,— иди делать уроки.

—    Я хочу послушать про квартиру,— ответила Лена несколько даже капризно, что было вовсе ей не свойственно, просто сейчас она почувствовала — не конфликт, нет, но все же некую конфронтацию между родителями и тотчас воспользовалась от­крывшейся возможностью: ведь мама не гнала ее делать уроки, стало быть, имело смысл немного потянуть. Она чувствовала, что Мать па ее сто­роне.

—   Честное слово,— сказал Отец,— мне не очень интересно, какая ванна у Паншиных.

—    Ну, тогда послушай, какая у них кухня,— уже несколько назло сказала Мать, совсем разве­селившись.— Она, конечно, не такая маленькая, как наша. У нас повернуться негде, но дело не в том. Там такая мойка! Там такая плита! Все сверкает! В такой кухне чувствуешь себя принцессой, кото­рая в шутку взялась приготовить пирог.

—   Лена! — строго сказал Отец.

—   Я хочу послушать про квартиру! — уже кричала Лена,— Я хочу послушать, какая у них кухня! А занавески у них есть?

—   А занавески у них...— начала Мама голосом сказочника.

—   А у Али Крымовой,— страшно торопясь, чтобы ее не перебили, сказала Лена,— у них зана­вески с Василисой Прекрасной...

—   О нет,— мечтательно сказала Мать,— тут не Василиса, тут огромные подсолнухи...

—   Лена! — закричал Отец.— Сейчас же делать уроки! — и обращаясь к Матери: — Может быть, ты нам еще и про обстановку расскажешь, где у них что стоит?

—   С удовольствием,— подхватила Мать, и Ле­на тотчас к ней пододвинулась.— В столовой у них сервант, вернее, даже и не сервант, а такая старин­ная горка, представьте, кругом современная лег­кая мебель, и посреди нее старинная, великолепная... И в ней японский сервиз, сработанный под XVIII век, напудренные маркизы — это просто чудо что такое! И честно говоря, после этого наша столовая...

Лена была вне себя.

—- Ничего этого нет,— вдруг спокойно сказала Бабушка.

—   Что значит — нет?!

А так, эти твои Паншины ужасные неряхи, невероятные, у них пауки по углам, и вечно какие- то Кочерыжки на полу валяются. Мать онемела от негодования, но Бабушка на кочерыжках настаивала. Ревущую Лену отправили Делать уроки, Отец ушел, хлопнув дверью (он не умел, да и не хотел объясняться), Бабушка и Мать остались одни.

—   Можно подумать, что я говорила какие-то не­приличные вещи,— сказала, наконец, Мать.

—   У тебя температура не повышена? — на­смешливо спросила Бабушка.

—   А что, мне нельзя было рассказать про хоро­шую квартиру? И при чем тут кочерыжки?

—   Да это я так, больше для Ленки. А тебя я се­годня просто не узнаю. Глаза горят, как у барса. Я уж и не знала, как тебя остановить, вот мне и при­шлось клепать на бедных Паншиных. Каждое твое слово было пропитано завистью.

—   Ну и что же — я в самом деле позавидовала. Можно и по-хорошему позавидовать.

Тут вошел Отец и заявил, что хорошей зависти вообще не существует,— и разгорелся спор. Отец го­ворил, что зависть чувство сильное, мучительное и совершенно бесплодное. А Мать возражала, что за­висть к чему-то хорошему может сподвигнуть тоже на что-то хорошее, а может быть, даже на что-то луч­шее.

—   Сальери завидовал хорошему, очень даже хорошему, гениальной музыке, а потом взял да и от­равил ее автора.

Мать обиделась, увидев в этом какой-то намек, а Отец, разгорячившись, сказал:

—    Надо быть не знаю кем, чтобы при дочери, при дочери... А ведь у нас, вы знаете, есть еще «черный ящик»...

Наступило молчание — все понимали, что разу­меет Отец под этим «черным ящиком».

—   Да уж,— снова начал Отец,— после того, как наша дочь увидела свою маму в таком... неистовом состоянии, ее уж теперь не удержишь. Все дни на­пролет теперь станет высматривать — у кого, что, где?— Отец сказал это противным старушечьим голо­сом,— Во всех домах теперь занавески разглядит.

—   Я понимаю,— продолжал он, несколько успо­коившись,— понимаю, когда голодный завидует сытому. Но тебе! Зачем тебе черная ванная, когда у тебя есть белая? — вот чего я не пойму ни­когда!